Звезды — холодные игрушки. Дилогия
Шрифт:
Мне не хотелось смотреть в лица родителей. Это было бы нечестно. Тем более здесь и сейчас. Я смотрел на себя, маленького и капризного, вырывающего ладошку из руки отца. Ведь он не виноват, этот мальчик, которым был я…
Я развернул хрупкую бумагу. «Президент соболезнует…»
Зачем я взял эту вырезку? Что хочу найти в профессионально соболезнующих строках? Никогда ведь не пытался узнавать детали той катастрофы. И правильно делал, наверное.
«Представитель „Российских авиалиний“ категорически отверг версию
Ля-ля-ля, три рубля… Я знаю, каково это сочувствие – со стороны. Густо замешенное на любопытстве, облегчении и праведном гневе… направленном на стрелочников. В данном случае – на механиков, выпустивших в полет древний лайнер.
«В Новосибирск прибывают родственники жертв авиакатастрофы. Одним из первых прибыл известный политолог и публицист Андрей Хрумов, потерявший в катастрофе всю семью – сына, невестку и двухлетнего внука. Наш корреспондент попытался взять интервью у…»
Ля-ля-ля… три рубля…
Я закрыл глаза.
«Наш корреспондент», ты же ошибаешься! Дед не мог потерять меня. Вот он я. Стою в металлической сигаре, мчащейся над заброшенным обелиском в сибирской тайге. Я живой!
«К сожалению, процитировать ответ Хрумова мы не рискнем. Но реакцию убитых горем людей представить несложно. Боль и отчаяние…»
Я ведь живой!
Я остался не только на старой фотографии! Я вырос и стал летчиком! Наперекор судьбе, убившей родителей! Назло всему! Я живой!
«Сила удара была такова, что процесс опознания…»
– Нет… – прошептал я, комкая вырезку. Хрупкая бумага ломалась по сгибам. – Нет!
Какая еще сила удара? Меня не было в том дюралевом гробу!
Стюардесса остановилась рядом и взяла меня за локоть.
– Петр Данилович? Вам нехорошо?
Я сглотнул, глядя в ее встревоженное лицо. Девочка, да как ты не понимаешь? Мне не может быть хорошо или плохо! Меня просто нет! Я где-то там, внизу, в ветвях сосняка и густой траве, в иле, на дне заполнившейся водой воронки! Десять килограммов хрупкой плоти так и не стали здоровым мужиком, воплотившим все мечты деда.
– Петр Данилович… – Девушка попыталась потянуть меня к ближайшему креслу.
– Ничего… – прошептал я.
– Что – ничего?
– Уже – ничего. – Я отвел глаза. – Все прошло. Я… растерялся…
Она непонимающе смотрела на меня.
– Простите… – Я вырвал руку, отталкивая улыбающегося японца, протиснулся в туалет. Японец торопливо извинился вслед. Я захлопнул дверь, прижался лбом к безукоризненно чистому зеркалу. Нужник благоухал розами. В настенном экране шли мультики, как и сто лет назад глуповатый кот гонялся за хитроумным мышонком. Все надежно и незыблемо.
Подняв фотографию, я всмотрелся в светловолосого мальчика.
Прости, малыш. Ты не смог стать мной. Ты превратился
Что мы думаем о Сильных, воспитывающих из не принадлежащего им человечества космических извозчиков?
Что мы подумаем о человеке, взявшем на воспитание ребенка с единственной целью – вырастить спасителя человечества?
Я ведь не очень-то и похож на него. Только цветом волос. Даже глаза у него темные, а не голубые. Так просто было думать, что я повзрослел и изменился.
Не оставлять за спиной ничего?
Так мне и нечего оставлять, дедушка… простите, Андрей Хрумов. Мне нечего оставлять. Я один в этом мире. Мне ничего не принадлежит. Даже любви и дружбы я избежал – ведь это сковало бы меня. Вы воспитали меня великолепно, Андрей Валентинович.
Нобелевская премия ваша по праву.
Склонившись над унитазом – подкрашенная багровым ароматизатором лужица воды казалась кровью, – я закашлялся. Меня начало подташнивать, что-то кислое и мерзкое рвалось наружу. Я попытался задавить рвоту, но стало только хуже.
Меня вывернуло наизнанку, вырвало непереваренным завтраком и французским вином, я оперся руками о вогнутую стену, за которой ревел рассекаемый лайнером воздух, и простоял минуту, пошатываясь. В ногах была слабость, во рту горечь.
Газетной вырезки как раз хватило, чтобы вытереть пальцы. Фотографию я порвал на мелкие клочки и бросил в унитаз.
Не оставляй ничего позади…
Припав к крану, я прополоскал рот теплой, пахнущей дезинфекцией водой. Она казалась приторно сладкой. Как любовь деда – для бесхозного сиротки, взятого вместо погибшего внука.
Вы долго выбирали меня, Андрей Валентинович? Здорового и умного? Податливого к воспитанию? Не отягощенного дурной наследственностью? Того, кто воплотит мечты о величии человечества?
Но ведь и отбракованный материал зря не пропал. Дед и за умненькой девочкой Машей приглядывал. И не только за ней, вероятно. Сколько вас, несостоявшихся Петров Хрумовых, выросших под заботливым присмотром Фонда Хрумова, получивших образование, работу и веру в великое будущее человечества?
Я просто самый удачливый. У меня была иллюзия семьи.
Зато иллюзию свободы имели мы все.
Глава 3
От Хабаровска до Свободного мы летели в вертолете Роскосмоса. Данилов поглядывал на меня, но молчал. Лишь на подлете, когда вертолет пошел на снижение, полковник склонился ко мне и сказал:
– Извини, Петя. Разбередил я тебе душу…
Он и впрямь решил, что случайным напоминанием о родителях испортил мне настроение? Какая ерунда. Это не мои родители падали навстречу холодной тайге. Это не мою плоть и кровь разметало по сопкам.