«Звезды», покорившие миллионы сердец
Шрифт:
Валентин Серов, Портрет Марии Николаевны Ермоловой, 1905 г. (Платье мастерской Н. Ламановой)
Подобно скульптору или живописцу, прежде чем приступить к работе, она долго изучала будущую «натуру» – свою клиентку. Она творила свои платья методом «наколки» – драпируя метры ткани прямо на теле заказчицы и закалывая их десятками булавок, добиваясь гармонии пропорций платья и фигуры. Каждая ее работа была настоящим произведением искусства, где сочетались каноны парижской моды, отточенные формы и уникальный декор. Вопреки ожиданиям и даже требованиям клиенток, сама Надежда Петровна никогда не шила: по ее искреннему убеждению, архитектор, сотворивший эскиз здания, не должен лично класть кирпичи. «Я не люблю ковыряться с иглой, – заявляла она. – Мое дело – создавать образ, как я его вижу, а для шитья у меня есть помощницы».
Мягкая и дружелюбная в личном общении, в своей мастерской Надежда Петровна была настоящим тираном: она могла выгнать из мастерской любую клиентку, невзирая на деньги и титулы, если та пыталась навязать Ламановой свое мнение, строго отчитать любую за неправильное поведение или отсутствие терпения на примерке. Могла командовать, как генерал новобранцами, самыми титулованными и уважаемыми женщинами страны – но они, жалуясь дома на жестокое обращение и на усталость после многочасовых примерок, ни за что бы не променяли салон Надежды Ламановой на какой-нибудь другой. Даже работницы мастерской Ламановой, которых она держала в ежовых рукавицах, всеми силами старались сохранить свое место. И дело было не в том, что после пятнадцати лет службы они получали за счет Надежды Петровны полное приданое, и не в том, что работниц салона Ламановой брали с распростертыми объятиями в любую мастерскую обеих столиц на большее жалование, – они искренне любили Надежду Петровну, умевшую быть не только строгой и суровой, но и любящей, понимающей и по-матерински заботливой и доброй.
Врожденное чутье, талант и постоянное совершенствование профессиональных навыков привели к тому, что авторитет ламановской мастерской стал непререкаемым. Престиж салона был подтвержден еще и тем, что в 1890-х годах Надежда Петровна была удостоена почетного звания «Поставщик Ее императорского величества». Надо понимать, что звание это было скорее почетным, чем фактическим: далеко не все, кто имел на своей вывеске высочайший титул, действительно поставляли свою продукцию императорской семье. Звание (и соответствующие привилегии) давали за многолетние успехи в бизнесе в целях поощрения отечественного производства. Но Надежде Петровне действительно было чем гордиться: в ее платьях ходила вся московская элита, и даже многие петербургские модницы не ленились, приезжая в старую столицу, тратить многие часы на примерки у Ламановой. Известно, что императорскую семью обшивали в мастерской Августа Бризака (Бриссака) – мадам Бризак, специализировавшаяся на парижских моделях, была настоящей царицей петербургской моды. А в Москве это место занимала Надежда Петровна Ламанова. Ее платья носили фрейлины императорского двора, супруга московского генерал-губернатора великая княгиня Елизавета Федоровна (между прочим, сестра императрицы) и морганатическая супруга великого князя Михаила Александровича (второго в очереди наследования престола – а в будущем фактически последнего российского императора) Наталья Сергеевна Шереметевская-Вульферт-Брасова.
Константин Сомов. Портрет Евфимии Павловны Носовой, 1910–1911 гг. (Платье мастерской Н. Ламановой)
Лама нова же шила приданое для юной великой княжны Марии Павловны (в будущем владелицы Модного дома «Китмир»), выходящей замуж за шведского принца. Несколько платьев работы Надежды Ламановой сейчас хранятся в Эрмитаже в составе коллекции туалетов последних российских императриц Марии Федоровны и Александры Федоровны. В 1902–1903 гг. Лама нова с успехом участвовала в Первой международной выставке исторических и современных костюмов в Таврическом дворце в Петербурге, принимала участие и в создании костюмов к знаменитому «русскому балу», прошедшему в Зимнем дворце в феврале 1903 года.
В платьях Лама новой сочетались классическая простота и уникальная фантазия, русский дух и последние парижские веяния, элитарность и вневременная красота. Княгиня Варвара Долгорукая называла в своих воспоминаниях Ламанову «русским гением элегантности»: «Мы ею гордились. Никто не мог сравниться с нею, безусловно, даже и среди больших французских Домов моды». У Надежды Петровны одевались самые известные красавицы России – Вера Холодная, Ольга Гзовская, Вера Коралли, «королева танго» Эльза Крюгер и заезжая мировая знаменитость, оперная певица Лина Кавальери. В платьях от Ламановой известные женщины изображены на портретах великих художников, например, актриса Мария Ермолова на знаменитом портрете Серова или Евфимия Павловна Рябушинская-Носова на портрете Константина Сомова. А Марина Цветаева рифмовала: «Та богиня – мраморная, Нарядить – от Ламановой»…
Сделав карьеру великосветской портнихи, Ламанова параллельно становится еще и театральным художником. В 1901 году ее верный друг, Константин Сергеевич Станиславский, приглашает ее создавать костюмы для спектаклей Московского Художественного театра – он хотел, чтобы публика по костюму актрисы легко могла отличить даму из высшего общества от представительницы полусвета. С тех пор и до конца своих дней Ламанова сотрудничает с МХТ, делая костюмы почти для всех спектаклей. Вершиной ее творчества были костюмы для «Анны Карениной» – несколько десятков роскошнейших туалетов для персонажей любого положения и в любом душевном состоянии. Станиславский ценил ее дар очень высоко, называя Ламанову «наша драгоценная, незаменимая, гениальная, Шаляпин в своем деле». Вспоминают, что после спектакля он «вставал со своего режиссерского места и шел через весь зал навстречу Н. П. Ламановой и целовал ей руки, благодаря за блестящее выполнение костюмов. И тут же он говорил нам, молодежи, что Надежда Петровна Ламанова считает себя хорошей закройщицей, но на самом же деле она – великий художник костюма; как скульптор, она знает анатомию и умеет великолепно приспособить тело актера к телу образа». Костюмы Ламановой были необычны тем, что они не просто дополняли персонаж актера, но словно играли вместе с ним, наравне с актером создавая требуемый образ, – именно это качество больше всего ценил Станиславский, известный своей дотошностью относительно всего, что составляет актерскую игру.
Вечернее платье из белого шелка и шифона. Мастерская Н. Ламановой, 1910-е гг.
В начале XX века слава Надежды Ламановой достигла Европы: в 1902 году она впервые принимает участие в парижской выставке, и сразу же все ее работы скупил сам Чарльз Ворт – самое громкое имя мировой моды, одевавший все европейские королевские дворы. С тех пор она не раз демонстрировала свои туалеты за рубежом, и каждый раз с неизменным успехом. Неудивительно, что когда знаменитый кутюрье Поль Пуаре привез в Россию свою коллекцию в ориентальном стиле, навеянную костюмами Бакста для дягилевских антреприз, ее демонстрация проходила именно в доме у Надежды Ламановой – самой знаменитой российской портнихи. Модельеры быстро нашли общий язык: оба они были новаторами в области моды, и у них было много точек соприкосновения. Ламанова первой в России оценила идеи Пуаре, начав шить туалеты, к которым не требовался корсет – туники и платья в стиле «неогрек». Их дружба продолжалась многие годы. Через много лет Пуаре вспоминал о ней: «Ламанова была выдающейся портнихой и в то же время стала моей дорогой подругой. Это она мне открыла очарование Москвы – этих драгоценных ворот в Азию. Она и сейчас мне видится на фоне икон Кремля, куполов собора Василия Блаженного, прекрасной коллекции картин господина Щукина».
Клиентки Надежды Петровны, вероятно, были бы весьма удивлены тем, какой мягкой и добросердечной может быть их «швейный тиран» вне стен своей мастерской. В ее доме на Тверском бульваре часто собирались гости – Надежда Петровна была очень гостеприимной хозяйкой, хлебосольной и общительной. Она прекрасно разбиралась в искусстве и литературе, была способна беседовать с актерами, художниками и режиссерами, приходившими в ее дом, о волновавших их вещах, и в то же время она вызывала у них уважение как своим талантом, так и собственным мнением по любому вопросу, которое она готова была аргументированно отстаивать. Валентин Серов, знаменитейший художник, был близким другом Ламановой – к пятидесятилетию Надежды Петровны он начал рисовать ее портрет: мелом, углем и сангиной на картоне. Портрет не был закончен – вернувшись домой после последнего сеанса, Серов скончался от сердечного приступа.
Среди ее подруг была и известная меценатка, княгиня-миллионерша Евгения Федоровна Шаховская-Глебова-Стрешнева, последняя владелица знаменитой подмосковной усадьбы Глебово-Стрешнево (оно же Покровское-Стрешнево – путаница происходит из-за обилия фамилий у владельцев), где традиционно снимали дачи актеры Московского Художественного театра. В знак признательности и преклонения перед талантом Надежды Петровны княгиня подарила ей часть усадьбы, имение Елизаветино – в годы Первой мировой войны Надежда Петровна организовала там на свои средства госпиталь для раненых солдат. Впрочем, такие госпитали – в меру своих сил – устраивали многие обеспеченные женщины по всей России: ни одна русская дама не желала прослыть «непатриоткой».
Вечернее платье из атласа, шифона и машинного кружева, Мастерская Н. Ламановой, 1912–1913 гг.
Когда разразилась революция, Надежде Петровне было пятьдесят пять лет. Публикации в советской прессе о том, что Лама нова с восторгом приняла революцию, конечно, мало соответствуют действительности: она потеряла все, что имела – состояние, положение, клиентуру, дом, мастерскую… И начинать заново в таком возрасте было уже сложно. Но Ламанова была не из тех, кто опускает руки. Она решительно отказалась эмигрировать, отвергла все предложения французских, английских и американских фирм, – не только из-за сестер, о которых она привыкла заботиться, но и потому, что вне России она не представляла своей жизни. И она не просто осталась на Родине, но продолжила свою работу, будто обретя второе дыхание… Растеряв практически всех своих работниц (с ней осталась лишь одна помощница и сестры), Ламанова даже в самые голодные и нищие годы не прекращала работу, создавая уникальные наряды из подручных материалов – полотенец, одеял и кусков обивки с сожженной в холодную зиму мебели. А в 1919 году за дворянское происхождение и просто под горячую руку Надежду Ламанову арестовали и посадили в Бутырку – с сотнями таких же, как она, «бывших». На выручку ей бросились друзья, и в первую очередь – Максим Горький, чья гражданская жена Мария Федоровна Андреева, известная московская красавица, в прошлом – одна из ведущих актрис Художественного театра, назначенная после революции комиссаром театров и зрелищ Петрограда, – была постоянной клиенткой салона Ламановой. Через два с половиной месяца Надежду Петровну освободили.