Звезды Сан-Сесильо
Шрифт:
— Я, — начала было Лайза, но тут отворилась дверь, и донья Беатрис с любопытством уставилась на них.
— До меня дошли слухи, что вы здесь, — сказала она, — и что мисс Уоринг была настолько безумна, что связалась с дворнягой!
Ее тон давал понять, что, совершив подобное безрассудство, мисс Уоринг получила по заслугам.
— Сеньора Кортина в отчаянии, потому что у нее осталось мало зелени, а зеленщик ушел, не оставив ей для супа ни лука, ни лука-порея. Так что в следующий раз, мисс Уоринг, — холодно улыбнулась она, — когда вам снова вздумается спасать жизнь щенку,
Лайза встала. Она едва могла поверить, что сеньора Кортина настолько неблагодарна, что нажаловалась на нее за нехватку овощей для ланча, но она видела, какие взгляды бросала донья Беатрис то на ее хозяина, то на нее. Она поняла также, что донья Беатрис слышала их разговор, который уже шел вовсе не о щенках и не о страданиях Лайзы из-за любви к ним.
При виде различных медикаментов и пустого бокала из-под бренди донья Беатрис зловеще и коротко прошипела:
— Столько волнений из-за такого пустяка!
— Для мисс Уоринг это был не пустяк, — почти так же резко произнес доктор Фернандес. Он повернулся к Лайзе: — Думаю, вам лучше сегодня остаться у себя в комнате до ужина. Я распоряжусь, чтобы ланч вам подали туда. Рекомендую вам раздеться и лечь в постель, а вечером, если вы будете в состоянии, мы будем рады видеть вас за ужином!
Выходя из библиотеки, Лайза чувствовала изумление доньи Беатрис и понимала, что испанка никогда не простит ей малейшего пренебрежения к себе в ее присутствии. Но ее недовольство относилось только к ней, Лайзе, но отнюдь не к доктору Фернандесу!
Закрывая дверь, она услышала, как донья Беатрис произнесла уже более спокойно:
— Бедный Хулио! Как всегда, все домашние неурядицы в первую очередь бьют по тебе! Но я не думаю, чтобы девочка и в самом деле сильно пострадала, правда?
Она могла получить тяжелую травму.
— Это был глупый поступок. И все из-за кучки костей, которую и на порог-то не следовало пускать! Но ты слишком добр к своей прислуге, так же как и к этой девочке. Весь оставшийся день она будет лежать в постели, а кто же займется Жиа?
Ей и в самом деле следовало бы помнить, что именно Жиа — ее основная обязанность в этом доме.
Лайза не слышала продолжения разговора, но была полностью согласна с доньей Беатрис. Жиа — ее основная обязанность, и, получая такое солидное жалованье, она должна заниматься только девочкой и ничем больше.
Ничем больше? Поднявшись к себе в комнату, она подошла к зеркалу туалетного столика и испугалась своего взъерошенного вида — недаром доктор Фернандес с таким любопытством разглядывал ее!
Она взяла гребень и машинально пробежала им по волосам. Лайза вовсе не собиралась пренебрегать своими обязанностями и ложиться в постель. Только пульс у нее участился, когда она вспомнила слова доктора: «Если вы не изменили своего отношения к розам!»
Одна совершенная роза в саду! Но вряд ли она найдет такую розу!
ГЛАВА 10
Ланч в честь тетушки Питера Грайзельды прошел с большим успехом, и когда он закончился, Лайза смогла признаться самой себе, что наслаждалась каждым его моментом.
Тетушка Грайзел совершенно не походила на тех дам из общества, с кем ей доводилось встречаться раньше, и если кто-либо и действовал на нее стимулирующе, то это был именно такой случай.
Мисс Грайзел Трейси, возможно шестидесяти с небольшим лет, с коротко подстриженными волосами, пушистыми белыми бровями над парой живых, веселых и хитроватых глаз, обветренным лицом, казалось не изменяющимся с годами и остающимся таким, каким его сотворила природа, была чрезвычайно симпатична Лайзе. Ни следа яркой пудры, ни тоников для кожи или кремов, чтобы скрыть тонкие морщинки, которые появились в уголках ее глаз и рта. Вероятнее всего, появились они, когда мисс Трейси было немного за тридцать, из-за того что она имела привычку откидывать голову и смеяться так, что ее глаза почти закрывались, а губы растягивались, обнажая превосходные зубы. Но это ее никогда не беспокоило. Еще меньше ее беспокоила ранняя седина, и ей, разумеется, никогда не приходило в голову красить волосы, поэтому они выглядели совершенно великолепно.
Когда ей не исполнилось и двадцати, тетушка Грайзел поняла, что красотой она не блещет и замужество, вероятно, обойдет ее стороной. И то, что так и вышло, ничуть не ожесточило ее.
Она могла весело болтать о домашних проблемах своих старых школьных подруг, ставших теперь бабушками, и озорно подхихикивать, что им, пожалуй, никогда не угнаться за ней. Таких проблем, как дочери, ожидающие от бабушек повышенного внимания к их детям, для нее не существовало. Не было проблем и с внуками, для которых приходилось бы поддерживать что-то вроде постоянного дома, чтобы они могли хотя бы часть каникул провести с бабушкой.
— Мои единственные внуки — это мои картины, которых я никогда не продавала, — призналась она, — и те из них, которые я вожу всегда с собой по всему миру, потому что не могу жить без них. А так как я не признаю постоянного жилища, они для меня — идеальные внуки!
Хотя стояла сильная жара с самого утра, а днем температура обещала быть еще выше, на тетушке был твидовый костюм и плотные нейлоновые чулки. Единственный порок, которому она предавалась, — беспрестанное курение, даже в перерывах между блюдами. Это по-настоящему удивило Лайзу тогда, когда за чашкой кофе она пыталась всучить племяннику одну из длинных темных испанских сигарет, извлеченную из сумочки.
Тетушка поймала удивленный взгляд Лайзы и, сверкнув глазами, объяснила:
— Я люблю испанские сигареты, как и вообще все испанское — еду, вина, людей, пейзажи, фиесты, корриды! Да, даже корриды!
Ее глаза еще более насмешливо сверкнули, когда она заметила, что Лайза учтиво старается скрыть свое удивление.
— Они и вполовину не столь кровопролитны, как это хотят представить, знаете ли! Когда преодолеешь первый шок, начинаешь возбуждаться. Вы когда-нибудь разделяли возбуждение настоящей испанской толпы? — спросила она девушку. — Чувствовали, как кровь в ваших жилах начинает течь быстрее, как будто вы выпили слишком много шампанского?