Шрифт:
ЗВЕЗДЫ
Зал Большой Арены, вмещающий двадцать тысяч человек, сегодня был заполнен до отказа. Черные, с серебряными блестками, плащи инженеров, золотистые накидки женщин, голубые куртки космолетчиков. Строгие фраки высших чиновников, белые, с едва заметным синеватым отливом, костюмы врачей, коричневые рубашки техников, разноцветные платья девушек… Шум и смех, тонкое позванивание бокалов с шампанским, ослепительные вспышки драгоценных камней на пальцах и запястьях женщин, свет прожекторов, музыка невидимого оркестра…
Телетехники обводили своими камерами все двенадцать ярусов зала. Бой «гладиаторов» должен был транслироваться по
Каждую неделю по субботам планета замирала перед стереоэкранами.
Сотни мальчишек в стандартной фиолетовой униформе носились по проходам, в фойе, буфетах, ложах, ярусах, продавая толстые, отпечатанные на мелованной бумаге с золотым обрезом программы. В них можно было увидеть портреты сегодняшних «гладиаторов», прочесть их биографии или высказывания специалистов о шансах каждого на победу. Победа означала многое. Признание общества, возвращение в него. А поражение вело к изгнанию, часто и к смерти, если нервы у зрителей взвинчивались и они поднимали руки с повернутым вниз большим пальцем. Ведь «гладиаторы» были вне закона. Это были люди, преступившие закон, бросившие вызов столетним традициям планеты. Мужчина и женщина. Схватка всегда проводилась между мужчиной и женщиной. Иногда все кончалось в первом раунде, к явному разочарованию зрителей, иногда длилось десять и более раундов…
Во втором ярусе, в ложе космолетчиков, чувствовалась плохо скрываемая подавленность, даже какая-то растерянность. Один из космолетчиков, Бегин, подкинув в руке программу, сказал, ни к кому не обращаясь:
— Торн влип в неприятную историю…
— Он вообще последнее время был каким-то ненормальным. В тот день просидел в баре два часа и не выпил ни капли, — отозвался Виксинд, сидевший рядом.
— Он всегда пил мало.
— Да. Но в последнее время все-таки прикладывался… Только ведь его не поймешь, пьян он или нет. Молчит, как в рот воды набрал. Даже я видел, что с ним творится неладное. А Охотников не проведешь… Вот и влип парень!
— Без Торна в преисподнюю нам не прорваться.
— Это уж точно…
— Да ничего с ним не случится, — уверенно произнес Биви, тщательно изучавший портрет женщины с огненно-рыжей прической. — Ну, придется ему покаяться. Будет некоторое время чувствовать себя побитым щенком… Но ведь мы-то ему об этом не напомним! Торн — мировой парень. Правду я говорю?
— Все правильно! Выйдем на круговую, и он сам успокоится! — загалдели космолетчики.
Все они были мускулистыми крепкими парнями. У всех короткие прически ежиком, рыжие, черные, светлые. Голубые куртки со светящимися змейками на левой стороне груди…
— И что с ним произошло? — со вздохом сказал Бегин. — Перед самым отлетом взять и нарушить закон! Всего семь дней оставалось. Вышли бы на круговую, пиши, что хочешь.
— А как ты находишь эту женщину? — спросил Виксинд у Биви.
— Тьфу! — сплюнул тот. — Из-за нее все и началось. А ты спрашиваешь, как я ее нахожу. Да никак я ее не нахожу! Я сказал бы и покрепче, да…
— Торн должен вывернуться, если он любит наше дело, — сказал Бегин, снова ни к кому не обращаясь.
— Хорошо бы, — ответил кто-то…
Внизу, на круговом возвышении у самой Арены, удобно откинувшись в креслах, разместились мужчины и женщины, мужья и жены «гладиаторов». Телеоператоры часто останавливали свои камеры на их лицах. Все должны видеть их спокойствие, их решимость выполнить свой долг.
Одно из кресел занимал Оверкранц, шеф Охотников. На лице у него действительно было каменное спокойствие. Рядом сидела красивая высокая женщина с пахитоской, небрежно зажатой двумя пальцами.
— Оверкранц, у вас не дрогнет рука? — смеясь, спросила она соседа.
— О, Ульма, рука у меня не дрогнет! Но я надеюсь, что до этого дело не дойдет, — с поклоном ответил Оверкранц.
— А если все-таки дойдет?
— Я стреляю без промаха. С такого расстояния я не промахнусь.
— Они будут сидеть в центре, это около двадцати метров…
— Пустяки, гораздо ближе!
— Если он не сдастся в первом раунде, я влеплю ему пулю в лоб, — улыбаясь, сказала Ульма.
— Я очень сожалею, что в пистолете всего один патрон, — сказал Оверкранц.
Ульма весело рассмеялась.
— Оверкранц, — вдруг раздалось рядом, — кто бы мог подумать, что шеф Охотников будет сидеть в этом кресле?
Оверкранц обернулся. Рядом с креслом стоял, согнувшись в подобострастном поклоне, начальник отдела Охотников-операторов.
— Зато вы, Пикс, никогда не будете сидеть здесь, — ответил Оверкранц. — Это уж я знаю точно.
— Польщен вашим доверием, — улыбнулся Пикс, и в его улыбке было превосходство стрелка, держащего зверя на мушке.
— Вы отлично знаете свое дело, — устало кивнул Оверкранц.
— Слушаюсь, шеф. — Пикс, пятясь, отошел в сторону.
На середину ярко освещенного круга вышел Главный Администратор Большой Арены. Шаг его был тверд и уверен. Сотни раз уже выходил он под свет прожекторов. Золотой с черным плащ его развевался, как на сильном ветру: работали специальные вентиляторы. Казалось, идет вестник Высшего Судьи, чтобы объявить людям свою волю.
Все притихли.
Главный Администратор поклонился зрителям и произнес:
— На арену вызывается первая пара — космолетчик Торн и Миррей Оверкранц. В дальнейшем первый именуется просто Торном, а вторая — Миррей. Торн обвиняется в любви к женщине, в любви к Миррей. В письменном столе Торна было найдено его письмо к Миррей. Это письмо было любезно передано в отдел Охотников-операторов женой Торна Ульмой. Торн уже давно находится под подозрением Охотников. И теперь его вина доказана. Миррей, жена шефа Охотников, находится вне подозрений. Надеюсь, что бой будет ярким, но, к сожалению, коротким… Итак, Торн — Миррей!
Торн был высок и строен. Сорок лет жизни посеребрили его виски. Но горячий взгляд выдавал в нем почти юношу. Лицо его было гордо и спокойно, оно говорило, что Торну все равно, как с ним поступят, он ни под каким предлогом не отступится от своих убеждений… Вид Торна насторожил команду в ложе космолетчиков. Ведь накануне тяжелого и ответственного полета они могли лишиться своего командира. Торн даже здесь был в своей голубой форме. Он спокойно прошел к своему креслу и сел в него.
Миррей вышла с покрасневшим от смущения перед этой многочисленной толпой лицом. Она знала, что для нее это только пустая формальность. Она не чувствовала за собой никакой вины. Этого космолетчика она видела только на обложках журналов да в газетах, если они к ней случайно попадали, и была раздосадована тем, что по его вине теперь будет сидеть здесь, а жадные до зрелищ глаза будут разглядывать ее. Волнение и досада ее были заметны, хотя она и старалась скрывать их. Закутавшись в золотистую накидку, сложив руки на груди, Миррей быстрым шагом прошла к креслу, стоящему напротив кресла Торна. Здесь она скользнула по его лицу быстрым взглядом. Кровь предков, воспитывавшихся в духе отвращения к любви между женщиной и мужчиной, не позволила ей увидеть в нем что-либо другое, кроме исполнителя обязанностей космолетчика.