Звонкий колокол России
Шрифт:
Проанализировав ошибочные ходы других, он теперь постарается довести дело с архивом до благополучного конца, перехитрив «самого скрытного и осторожного человека» — Герцена!
В Женеве Романну пришлось пережить немало неприятностей и осложнений. У него кончились деньги, а Петербург не слал финансовых подкреплений. Кое-как он всучил Тхоржевскому аванс, лишь только тот назначил за архив окончательно 26 тысяч франков, или 7 тысяч рублей. Эту сумму он и запросил телеграфно, изворачиваясь пока перед Тхоржевским и Огаревым. Владелец архива нервничал насчет задержки и уже готов был, казалось, вообще отказаться от продажи.
Не говоря об интересах высших,
В понедельник 25 октября ему сообщили, что на его имя пришел денежный перевод (в этот день он обедал с Огаревым и опасался, как бы такую телеграмму не вручили ему прямо за столом!). Увы, оказалось, что послана лишь малая часть суммы. Тем не менее Романн, не теряя времени, заказал огромный ящик, формой напоминающий сундук (в наши дни мы назвали бы это сооружение контейнером).
Под каким-то ловким предлогом он решил даже дня на три улизнуть из Женевы — у него было все время опасение встретить кого-нибудь из тех, кто его мог узнать по Петербургу. Теперь тут так много эмигрантов из Польши, а кое-кого он на следствии убеждал, сколь спасительно чистосердечное признание! И прозрачно намекал, как поступают с непокорными…
«Больше того, что я вытерпел в этом деле, требовать от человеческих сил нельзя», — жалуется Романн в донесении от 23 октября. А прибыли петербургские 7 тысяч лишь вечером 2 ноября.
Наконец-то 3 ноября он смог доложить Филиппеусу:
«Вчера вечером я покончил дело, вручил деньги и получил продажную запись и самые документы, едва уложившиеся в большой сундук. Я везу сундук до Франкфурта-на-Майне, имея поручение от вас принять там ваше письмо. Тхоржевский и Огарев просто замучили меня своим вниманием… Я изучил этих господ очень хорошо — быть может, в будущем пригодится. Хорошо бы издать мемуары (разумеется, процеженные и обезвреженные. — Р. Ш.) и завязать с ними непосредственные, так хорошо начатые сношения… Для Тхоржевского я везу бумаги в Брюссель через Германию — он вполне в этом убежден. Дай бог только здоровья, и тогда скоро доберусь до Петербурга. Родное детище мое — документы — я хоть полумертвый, а привезу».
Разумеется, постниковский сундук проследовал на север под надежной негласной охраной русской полиции, при тайном содействии швейцарских, французских и германских органов безопасности. В ноябре этот громадный ящик с сюрпризами прибыл в Петербург и очутился под семью замками в подвалах III отделения…
Глава девятая. «Оплакиваю мертвых. Укрощаю молнии…»
Я хочу тебе, друг Саша, написать для памяти… Во всем мире у вас нет ближе лица, как Огарев, — вы должны в нем видеть связь, семью, второго отца. Это моя первая заповедь…
Тата так велика умом и так развита сердцем, что ее легко вести. Развитие Ольги сложнее, она была больше всех сиротой; любви матери, которая вас воспитала, она не знала… Она пробьется, ее натура чрезвычайно талантлива, но горько мне было бы думать, что она пробьется посторонней вам — без чувства семейного единства и любви… Если возможно воротиться в Россию — возвратитесь — там ваше место.
И еще одно — никогда, НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ чтоб не было денежных споров — все поровну. Денежные споры выражают большую грубость души и мелкость чувств. Вот на первый случай. Буду иногда продолжать.
1
Большое семейное горе отвлекло на несколько долгих недель Александра Герцена от всех общественных и литературных забот. Сын Александр потребовал немедленного приезда отца во Флоренцию спасать Тату от припадка безумия.
Отец застал Тату в тяжелом состоянии. Запуганная насмерть жестоким претендентом на ее любовь, она бредила, везде видела спрятанных убийц, грозивших ножами отцу и брату, сама пыталась покончить с собою — броситься с балкона на камни мостовой. Отцу она безмерно обрадовалась, но встретила его градом вопросов, ужаснувших его: живы ли в Ницце «Леля-бой» и «Леля-герл», правда ли, что жена книготорговца Георга — мать Герцена Луиза Ивановна, не убит ли брат Саша… Оказалось, что граф Пенизи держал девушку в непрестанном страхе, а врач Левье тайком уговаривал ее обвенчаться с Пенизи.
Доведенная и без того почти до психического расстройства и готовая вот-вот уступить, потому что Пенизи и слышать не хотел об отсрочке (о чем она его молила), Тата вдруг стала свидетельницей страшного происшествия перед ее окнами: какой-то ревнивец ударом ножа убил девушку-итальянку. К тому же чей-то нечаянный выстрел близ дома ухудшил беду.
Герцен с необыкновенным терпением, мужеством и педагогическим искусством взялся за спасение дочери. Ни она сама, ни близкие не ведали, какою ценой досталась отцу эта победа над мраком, окутавшим душу девушки. Между тем бюджет семьи был и без того перенапряжен, в издательских делах наступила заминка, а тут болезнь Таты отняла всякую возможность заниматься литературным трудом. Хорошо, что старый друг Тхоржевский сам предложил помощь из новых денег, полученных от издателя Постникова, — такое дружеское участие всегда согревало сердце Искандера. А деньги нужны были немалые!
Он повез Тату и остальных членов семьи на Ривьеру, сначала в итальянский городок Специю. Так посоветовал доктор Шифф, психиатр, взявшийся за лечение девушки.
В те годы залив Специи еще не успел сделаться одним из главных военных портов Италии (где создателю этой военно-морской твердыни, генералу Чиадо, поставят впоследствии памятник перед фасадом построенного им арсенала). В 1869 году Специя была одним из зимних курортов с субтропической растительностью, живописными горами и богатыми дворцами. Здесь и началось, хотя и с рецидивами, медленное возвращение потрясенной девичьей души к жизни, ясности и здоровью.
Герцен 18 ноября писал Тургеневу:
«Я слишком здоров и зазнался. Вот иногда судьба и бьет меня со всего размаха. Что я вынес в эти дни, когда со своим кротким и прекрасным лицом Тата в слезах не выпускала меня за дверь, боясь убийц и совершенно сбиваясь в словах и вопросах — представь сам.
Устал… очень устал. Прощай. Пиши ко мне на адрес моего сына».
Но и в Специи задержались недолго, до 22 ноября. До конца месяца пожили в Генуе, а 1 декабря приехали в Ниццу. Состояние дочери медленно улучшалось. А дела звали Герцена в Париж, и 7 декабря семья тронулась туда из теплой и уютной Ниццы.
Не знал Герцен, что едет по знакомым городам в последний раз!
9 декабря мелькнул перед ним шумный Марсельский порт, с 11 до 17 декабря останавливались в Лионе (где и догнало Герцена сочувственное письмо Постникова, на которое он ответил так сердечно). 19 декабря два фиакра везли Герцена, Тату и остальных членов семьи к временному парижскому пристанищу… Немного пожили на Рю Ровиго, а к Новому году въехали в «Павильон Роган» — большой дом с меблированными квартирами на ул. Риволи, 172, против Пале-Рояля. Этой квартире суждено было стать последним жильем изгнанника и скитальца Искандера…