...И больше - ничего
Шрифт:
— Ты всегда всё на шутку сводишь, — Апостол бросает сигарету. — Сколько там времени?
— Без двух одиннадцать.
— Что ж, идём…
На прощание с Витькой мы приходим без опоздания.
У входа в зал для траурных церемоний смерти нет. Она — там, за тяжёлыми резными дверями, на возвышении, предназначенном для гроба. А здесь, на асфальтированной площадке, стоят в ожидании прощания с покойным друзья, знакомые и родственники. Немного, человек десять с небольшим.
— Нет больше нашего Витюши! — зарёванная гражданская жена бросается
Здесь же, у резных дверей, стоит ещё одна жена — когда-то законная, но давно уже бывшая. На шею Апостолу она не бросается, и с гражданской женой почти не общается. Бывшая законная в том возрасте и достатке, когда можно позволить себе ездить на хорошем джипе и прятать слёзы, если они есть. Или не прятать, когда их нет вовсе.
Пока Апостол утешает гражданскую, а законная с кем-то вполголоса разговаривает по телефону, я подхожу к Витькиному брату.
— Прими мои соболезнования, — говорю я ему. Брат кивает в ответ. Держится он достойно: положение обязывает. Брат принял на себя тяжесть похорон, ему же предстоит через полгода принимать и бремя наследства.
Появляется распорядитель:
— Можно войти в зал для прощания с покойным.
Тихо, почти виновато, мы входим в зал печали и скорби. По очереди кладём в гроб цветы. Появляется священник. По-хозяйски осматривает покойника и иже с ним, опускает глаза долу и берётся за кадило. Терпкий запах умиротворения наполняет зал.
Священник открывает требник и начинает читать молитву. Монолог на церковно-славянском то и дело прерывается речетативом: "Господи, помилуй!" Кто верит, тот крестится, кто не верит — пребывает в печали. Кто верит, но сомневается, смиренно держит руки на животе.
Отчитав своё, священник уходит вместе с требником и кадилом. Всё что надо отпущено, вечный покой гарантирован, хотя и не сразу: придётся подождать сорок дней.
— У вас есть несколько минут, чтобы попрощаться с покойным, — это опять распорядитель.
Это значит, снаружи, у резных дверей, уже собрались новые родственники, друзья и знакомые. Ожидают очереди, но уже к своему покойному. Ох, уж эта Москва!.. Повсюду очереди, даже на кладбище. Хорошенько подумаешь, прежде чем здесь помирать…
Но вот уже брат в молчании постоял над братом. Вдовы по очереди поправили цветы в ногах у покойного. Скорбно вздохнули знакомые.
Я посмотрел на Апостола. А он посмотрел на меня. В наших глазах читался один и тот же вопрос: "Кто следующий?.."
Прощаясь, я поцеловал Витьку в лоб. Апостол целовать не стал. Наверное, у апостолов это не принято.
<…>…Догорел этот мир и распался, Как воронье гнездо на дубу. Всё, чем был он и всё, чем казался, В полчаса улетело в трубу. Всё сгорело — слова и цифири, День Победы и яблочный Спас… Ничего мы не знаем о мире, Ничего он не знает про нас!Вот, пожалуй, и всё.
Дальше был ресторан. Тихий зал, общий стол. Зарубежная, что ли, кухня.
Помянули. Вспомнили Витьку. Опять помянули. Незаметно вплелись в разговор и другие темы: проблемы творческой интеллигенции, искусство игры на тромбоне. И здесь Апостола понесло.
— Интересно у меня как-то всё получается, — говорил он, поглядывая на знакомых и родственников. — Вот я русский, а мне всю жизнь помогали евреи: стихи печатали, сборники издавали… Недавно в Америку пригласили. От одного журнала. Дали за первое место значок и двести долларов. Выходит, не зря съездил. А у нас…
Я посмотрел на часы: пора. Обнял Брата, пожал руку Апостолу. Попрощался с поминальным столом. И подался на вокзал.
Через час автобус увозил меня из Москвы. Увозил из прошлого в настоящее и дальше — в уже начавшее темнеть будущее. За спиной оставался город, полный давних надежд и пока ещё близких воспоминаний.
Оставалась память. И Вечность, однажды обещанная другу.
Только память и Вечность.
И больше — ничего.
2013 г.
Примечания.
1. При всей своей схожести творчества и судьбы не следует отожествлять Апостола с каким-либо реальным лицом из современников. Это не исследовательская работа, посвящённая творчеству безвременно ушедшего поэта. Не библиобиографическая справка члена СП. И не воспоминания о выпускниках Литературного института. Для книг из серии "ЖЗЛ" необходимо иметь особый творческий дар, которым я не обладаю. Единственное, на что вправе рассчитывать читатель, это на профессиональную память автора и на его объективность в оценке некоторых событий и лиц, а также отдельных литературных произведений.
2. Ассоциация навеяна картиной П. Брейгеля "Слепые".
3. Здесь и далее — стихи М. Анищенко (за исключением стихотворений, авторство которых оговорено в тексте).
4. Столь сильные эмоции имеют под собой скорее не медицинскую, а литературную основу. В первом варианте стихотворение "Дом и Река" завершалось такими строчками:
Не приходишь ты под окна,
Не глотаешь в горле ком.
И мне в зад втыкает доктор
Шприц с Иваном-дураком.
Я вдыхаю мрак психушкин,
Шлю послания в собес.
Я, конечно же, не Пушкин,
Не убьёт меня Дантес.
Пьяный доктор. Санитары.
На губах то боль, то скотч.
Мы с Тамарой ходим парой,
Просим Демона помочь.
Я люблю сестру Данаю,
На обед люблю рагу,
И давно не вспоминаю
Дом на красном берегу.
Что мне призрачные нети,
Что мне замыслы Творца?
Но порой мне снятся сети
Без начала и конца.
5. Про "остекленелый мор" в глазах мёртвого Гаршина писал В. Катаев в повести "Алмазный мой венец".