...И гневается океан(Историческая повесть)
Шрифт:
— Может быть, ты подумаешь о своей жизни?
— Мы не взяли у русских никаких мехов, — глухо сказал Котлеян. — Все сгорело.
Эти слова Барбер не счел нужным переводить.
— Но у вас есть свои меха. Я сейчас отпущу двоих ваших воинов. Скажи им еще раз сам, чего мы хотим: три тысячи бобров и всех пленных.
Избегая презрительного взгляда дяди, Котлеян повторил требования капитана.
Отпущенных индейцев Барбер отправил с пожеланием:
— Советую поспешить. Если к заходу солнца пушнина и люди не будут здесь, я повешу ваших вождей во-он там, на нок-рее [30] .
30
Нок-рей или нок-рея — оконечность поперечины мачты.
Ближе к вечеру вся бухта была усеяна каноэ. Но индейцы почему-то медлили подходить к кораблю.
— Придется пощекотать им нервы, чтобы они поторопились, — сказал Барбер и распорядился вывести заложников на палубу.
Котлеяна, Скаутлельта и одного молодого воина поставили под мачту и всем троим накинули на шею петли. До корабля долетели крики ужаса, но лодки все еще не двигались из бухты.
— Вздерните вот этого парня, — ровным голосом приказал Барбер, и в петле, корчась, закачалось тело молодого индейца. Лишь тогда все каноэ сорвались с места и помчались к кораблю. Когда они приблизились на расстояние кабельтова [31] , Барбер велел им остановиться.
31
Кабельтов — одна десятая морской мили, около 185 метров.
— Иначе я открою огонь из пушек и потоплю всех! — крикнул он. — За пушниной и пленными мы пришлем свою лодку.
Пока матросы с «Юникорна» перевозили меха и людей, за индейской флотилией с обоих судов неотступно следили круглые темные зрачки пушечных жерл.
Среди доставленных на корабль двадцати трех пленников оказалось еще пятеро мужчин — двое русских и три алеута. Остальные были женщины с Кадьяка.
С заложников сняли оковы и отправили на берег. Поделив связки бобровых шкур, капитаны выпили за здоровье друг друга. На прощание Эббетс поинтересовался, каким образом бывшие пленные попадут к своим.
— Я отвезу их к Баранову, на Кадьяк, — ответил Барбер.
— У вас благородное и великодушное сердце, сэр! — обрадовался Эббетс. — Засвидетельствуйте мое почтение мистеру Баранову. Прощайте!..
И корабли разошлись. Один из них, «Юникорн», действительно взял курс на Кадьяк.
ГЛАВА 12
Резанов работал над японско-русским словарем, когда в дверь каюты постучали. Вошел лейтенант Головачев.
— Николай Петрович, приехал король и с ним Кабри. Они говорят, что с гор виден трехмачтовый корабль. Полагаю, это «Нева».
— Дай-то бог, — поднимаясь из-за стола, сказал Резанов. — Идемте наверх.
На палубе стояли Крузенштерн, король, француз и еще какой-то островитянин, который, как оказалось, привез с собой свинью и сейчас торговался с капитаном, ожесточенно жестикулируя.
— Взамен он требует такого же попугая, какого вы подарили королю, — пояснил Резанову Кабри.
— Так что же, мы очень нуждаемся в свежем мясе. Француз повернулся к островитянину и что-то сказал. В голосе его прозвучала злоба. Туземец боязливо попятился и вдруг опрометью бросился в свою пирогу.
— Он, верно, не понял вас, — обратился к Кабри Крузенштерн. — Скажите ему, что мы
Кабри подошел к борту и, очевидно, повторил слова капитана. Однако островитянин стал грести к берегу еще поспешнее, словно ему грозила какая-то опасность. Король тоже казался напуганным: он смотрел на Крузенштерна со страхом и удивлением.
— Сдается мне, что наш толмач ведет двойную игру, — по-русски сказал Резанов Головачеву. — А, Петр Трофимович?
Лейтенант кивнул:
— Похоже на то. Судя по выражению его голоса, он не уговаривал туземца, а чем-то угрожал ему. Оттого и король перетрусил.
Крузенштерн промолчал, хотя и он, по-видимому, разделял возникшее подозрение. Король заторопился домой. Капитан вежливо проводил его до пироги, подарив медальон — российскую монету на цепочке — и небольшое круглое зеркало для королевы.
Кабри уехал вместе с королем.
— Он пытается поссорить нас с островитянами, — сказал Головачев, имея в виду француза. — Но ради какой выгоды?
Николай Петрович пожал плечами.
— Боюсь, что он ищет не выгоды, а случая отомстить Робертсу, к которому мы относимся с большей приязнью.
Опасения Резанова подтвердились, когда в гавань вошла «Нева». Баркас, посланный Лисянским за водой, был встречен вооруженными толпами островитян. Это известие привез на «Надежду» мичман Повалишин, ездивший с матросами на берег. На лбу офицера, под треуголкой, багровела ядреная шишка от удара камнем.
— Мне едва удалось собрать своих людей, — рассказывал Повалишин. — Насели, дьяволы, со всех сторон, дубинками размахивают и орут во все горло. Любезный прием, ничего не скажешь. Хорошо еще, с ними был этот Робертс. А то бы дело кончилось кроволитием. Я уж оружие в ход пустить решился, да Робертс отговорил. А потом и туземцев кое-как успокоил. Они и его поначалу чуть не пристукнули, до того обозлены были.
— Да чем они обозлены?! — возмутился Крузенштерн. — Ведь мы никого не обидели!
— Робертс сказывал мне, что среди туземцев прошел слух, будто вы, капитан, приказали заковать в железы их короля, — ответил Повалишин. — И будто при сем присутствовал какой-то отстровитянин.
— Сволочь французишка, — Крузенштерн выругался. — Так-то он перевел мои слова!
Связавшись с Лисянским, Крузенштерн принял решение съездить на берег и поговорить с королем. Поехали на двух баркасах в сопровождении сорока вооруженных матросов. На каждом баркасе по приказу Крузенштерна на всякий случай было установлено по фальконету [32] . Но эти предосторожности оказались излишними.
32
Фальконет — пушка мелкого калибра.
Тапега Кеттонове встретил моряков дружелюбно и через Робертса объяснил, почему взволновались его подданные. Причиной тому была угроза Кабри наложить оковы на короля. Его величество подумал, что она, эта угроза, исходит от самого капитана. Когда же он вернулся домой живым и невредимым, островитяне сразу успокоились.
Выслушав англичанина, Крузенштерн крепко пожал ему руку и сказал:
— Мы очень признательны вам, мистер Робертс. Если бы не ваше своевременное вмешательство, дело могло бы принять плохой оборот. Вы рисковали жизнью, и я хотел бы хоть в малой мере отблагодарить вас. Скажите, вы не испытываете желания вернуться на родину?