...Имеются человеческие жертвы
Шрифт:
Вот и все! Просто жил и действовал, как привык, в параметрах своей судьбы, в сжатом напряженном поле своих опасных дел и задач, и, значит, тут не стоило мотать нервы ни ему, ни себе, а лишь по мере сил и возможностей скрашивать своей любовью его нелегкое существование... Что ж, это была трезвая вразумляющая мысль, и она почти совсем смирила ее с создавшимся положением.
Но... пролетела еще одна неделя — и все повторилось в точности как раньше. Семь дней безмолвного отсутствия — и внезапное появление в полуночный час с невозмутимым лицом, горящими, ждущими глазами, протянутыми ей навстречу цветами, с изумительным французским коньяком и королевскими
Тревоги, беспокойства, неясные, смутные мысли — все отлетело, развеялось в дым, лишь она увидела его — живого и улыбающегося. Не владея собой, Наташа уткнулась лицом в дивные розы и сама обняла его, прильнула к нему, и уже через считанные минуты они были вместе. Потом был веселый ужин в постели, словно в каком-нибудь голливудском фильме. Оказывается, ему снова пришлось поколесить по стране по разным делам — служебным, партийным, организационным... Даже пришлось на два дня слетать в Голландию, в Амстердам, откуда он и прибыл с пересадкой в Шереметьеве.
И этой ночью он несколько раз вставал и, закрывшись на кухне, вполголоса говорил с кем-то по своему телефону. Но на этот раз она не дремала, а лишь делала вид, будто спит беспробудным сном, и хотя голос из-за двери был почти неслышен, все-таки что-то взволновало ее в нем. Но что же, что? И, вслушавшись, она поняла: сама мелодика, сама интонация его речи была совсем не та, что днем или в ночных разговорах с ней. В этом говоре сквозило, будто невольно пробиваясь наружу, что-то чуждое и... пугающее. Ей стало ужасно не по себе, когда он, наконец, вернулся и прилег рядом. Ей было... страшно. Неведомо почему, она ощущала себя на грани ужаса, и, когда он властно притянул ее к себе, как бы спящую, Наташа, будто в глубоком сне, застонала и оттолкнула его, повернувшись к нему спиной. Она лежала и чувствовала, что он не спит и что дыхание его становится все тяжелее и прерывистее, и ей делалось невмоготу, как человеку, чувствующему по дрожи рельсов, что на него наезжает поезд.
Она вновь как будто застонала со сна, потом быстро села и, выскользнув из его рук, пытавшихся удержать и притянуть к себе, поднялась.
— Куда? — негромко, но по-хозяйски резко и властно спросил он, и в его голосе она вдруг снова уловила ту незнакомую, новую интонацию, что различила сквозь стены и которая заставила напрячься все ее существо, — уж больно повелителен и незнаком был этот угрожающий оклик.
— Ну... куда, куда, — засмеялась она, как будто сонно-беспечно, чтобы ничем не выдать себя и понимая, что солгала ему этой интонацией и, значит, в их отношения исподволь закралась ложь.
— Приходи скорей, — хрипло сказал он. — Слышишь, скорей приходи!
Этот низкий прерывистый голос не вызывал сомнений. Было слишком понятно, чего ждет он и почему торопит ее возвращение. А ей было тягостно от внутренней раздвоенности, никак не возможно было разобраться и отделить одно от другого, эту тревожную смуту и безотчетную гадливость к самой себе от стремительно поднимавшегося в ней, как бывало всегда, когда он только касался ее, неукротимого желания. Она вышла из спальни и прикрыла за собой дверь, прошла по коридору. Зажигать свет было ни к чему — она знала и помнила каждый закоулок своего дома с детства. Какая-то сила вела ее и указывала путь, когда во мраке она наклонилась
«Вот ведь странно, — подумала она. — Что же там может быть? Чем можно набить «дипломат», чтобы была такая тяжесть?»
Она поднатужилась и на миг все же сумела чуть отделить его от пола и тут же опустила опять: казалось, он был отлит или вырублен из цельного куска чугуна или стали.
«Вот так штука, — подумала она. — Ну и чемоданчик! Как же он-то его носит? И что в нем? Уж конечно не бумаги».
Видно, та же интуиция вела и хранила ее. И, повинуясь ей, она удержала и оставила при себе невольно возникшие вопросы, как будто догадывалась, что ответом может быть что-то ужасное.
Она вернулась в спальню.
— Ну, иди же ко мне, — раздался его хриплый зов из темноты.
— Иду, иду, сейчас... Иду... милый, — прошептала она, уже не просто поймав себя на фальши, но отчетливо зная, что сознательно идет на явную ложь.
Она подошла к окну и взглянула на спящий город. Всего два или три окна светились на огромном пространстве, открывавшемся с высоты, и мертвенно горели голубые цепи уличных фонарей и далекие огоньки за рекой. Угрюмая глухая ночь нависла над городом. В тишине чуть слышно пощелкивал механизм электронного будильника, и на его дисплее мерно помигивало двоеточие, разделяющее цифры — символы часов и минут.
Наташа взглянула вниз, и неожиданно что-то привлекло ее внимание. Она вгляделась пристальней, напряглась, но безуспешна нужны были очки. Они лежали рядом, на туалетном столике. Она протянула руку и надела их. В очках она видела превосходно и теперь ясно разглядела у собственного подъезда припаркованную черную «Волгу» Геннадия, а рядом с ней еще какую-то большую машину, около которой топтались два человека. Силуэт одного из них показался ей знакомым, хотя с такой высоты вряд ли можно было кого-то узнать. И все-таки узнать надо было.
Она изо всех сил напрягла зрение. Двое стоявших внизу, видимо, разговаривали. А потом двинулись и начали неспешно прохаживаться вперед и назад вдоль обеих машин. И в один из моментов, когда они оказались в луче света от фонарного столба, она чуть не вскрикнула, узнав все-таки того, что привлек ее внимание. Это был один из людей, которым Геннадий отдавал тогда распоряжения на кладбище перед поминками.
Что могли они делать здесь? Что было им нужно? Знал ли об этом он сам? И, словно уловив ее мысли, он выскользнул из постели, подошел к ней и прижал к себе. Она немного замерзла, и кожа ее покрылась пупырышками. Он тихо засмеялся и прижал ее к себе крепче, но в этом объятии Наташа не ощутила ни прежней заботливой ласки, ни теплого, всепонимающего участия.
Что-то хищное почудилось ей, но она заметила самое главное: его брошенный вниз взгляд на людей, прогуливавшихся у машин. Значит, они и должны были быть там. И это действительно были его люди, его охрана. Но кем был он? Кем должен он был быть, чтобы двое могучих атлетов всю ночь напролет охраняли часы его сердечных свиданий?
— Спать, — сказала она, — спать, спать... Умираю...
Но он не дал ей заснуть. Внезапно, когда они снова оказались рядом, будто потеряв разум, он в ошалелом неистовстве набросился на нее, как глухой, исступленный зверь, почуявший запах раненой добычи.