...Имя сей звезде Чернобыль
Шрифт:
Письмо И. А. Дедкову [5]
Дорогой Игорь Александрович!
Сегодня вернулся из Железноводска на свою, теперь уже дважды многострадальную, землю. Вы там даже не представляете, что это и как, и чем обернется в будущем. Этот самый, будь он проклят, мирный атом оказался с лицом, да нет, харей того же кровожадного Марса и хотя ногами стоял на земле украинской, но к ней спиной, а к нам харей развернулся — по ветру. Ну и…
Могу лишь сказать, что той умиротворяющей земли, края, который Вам знаком, уже нет, и будет ли, — не знаю. И мы — не те.
5
Дедков
Вмиг всё изменилось.
Спрашиваете еще и о нашем съезде. Мура всё это… Я выступал о герое нашего времени — о бюрократе. Не знал только, что дела его еще и радиоактивностью грозят.
Привет Вам, жму руку! А костромчанам — восточного ветра!
А. Адамович
22.05.86 г.
[г. Минск]
ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК
(май 1986–1992 гг.)
1986 май
Два выступл/ения/ по поводу Ч/ернобыльской/ катастрофы:
1. На съезде в июне.
2. На конфер/енции/ ученых в защиту мира.
1. Из облака, зловеще проплывшего над севером Укр/аины/ и югом Бел/оруссии/, выглянул лик, отнюдь не святой. Сталина. А этот-то причем? Очень даже причем.
Как в 41-м — уже война гремит, а те, кому положено принимать решения, загнув голову, пытаются услышать его распоряжение: считать или не считать это войной?… Узнали, что взорвалась [АЭС], что [туча] пошла на Бел/оруссию/, на многострадальную снова, Н/естеренко/ [6] бегает, всем сообщает: идет! идет! надо объявить, предупредить население! (то же, очевидно, и в Киеве происходит), но у сформированных им чиновников одна мысль: а что потом нам скажут! Сдыхайте, но себя соблюдем! Сдыхайте, но политика прежде всего! Те 18-летние девочки, что сейчас в минской больнице — с Гомельщины, не получили бы 1000 рентген, потому что не стояли бы на окнах, не мыли бы их, а захлопнули бы. И сколько таких? Не знаем, время проявит и страшно думать.
6
Нестеренко Василий Борисович — белорусский ученый в области ядерной энергетики и радиоактивной безопасности, с 1977 г. — директор ун-та ядерной энергетики АН БССР, с 1987 г. — зав. лабораторией этого ин-та. С 1990–2008 гг. — директор института (БелРад).
Можно представить, что речь шла бы и о ядер/ной/ войне, а они бы все прикидывали: а не пострадает ли политика? Погибнет всё, зато политику соблюдем!
Гласность! Вот и проявилось, в экстремальных условиях, насколько все это болтовня. Также и «новое мышление». Да какое новое, хотя бы просто элементарно человеческое.
Нет, в бюрократической машине заложено это — абсалютная расчеловеченность.
Из всего можно извлечь уроки. Невозможно только из ядер/ной/ всеобщей войны — некому. А так возможно — из Чернобыля тоже.
О воен/ном/ атоме из трагедии мирного. Но о мирном, мало гов/орят/, а надо бы. Ведь это — сродни малой Хиросиме — в принципе.
Почему-то оцен/ивается/ случивш/ееся/, как стихийное бедствие. А ведь за этим чей-то проект, монтаж/ные/ раб/оты/, эксплуатация.
Меня все мучит вопрос: кто кликнул: «Дадим досрочно»? Где он, чем сегодня руководит?
Это досрочно-то притом, что работник наш и без того исхалтурился. Так ему еще алиби! Как тому В. В. Прохорову — старший инженер проекта, будем помнить своих героев — к/отор/ый проектир/овал/ молдавский
… Так давайте народу этих ядер/ных/ Прохоровых, почему мы их щадим, тех, из-за кого погибли героич/еские/ реб/ята/ — пожар/ники/ и женщины делают «выброс» — до 5 месяцев. Сегодня, а тем более приехав из Белоруссии, не могу, не имею права не гов/орить/ о Чернобыле. Два аспекта: внешний, внутренний.
2. Вот и проявилось в полную силу, потому что в экстремальных условиях, то, против чего нужна «настоящая революция», как в начале назвал это М. С. Горбачев, а вместо чего пока — словесные упражнения, уговоры, бюрократию увещеваем не быть бюрократией.
Чернобыль высветил всю картину того, что названо «застоем», но что можно назвать и «закостенением» и «развалом» (и то, и др. — хотя вроде о разном состоянии эти слова).
Урок Чернобыля: «Нужны самые строгие требования везде и во всем… вопросы дисциплины порядка, организованности приобретают первостепенное значение». (М. Горбачев).
Два аспекта «уроков» — внешний (угроза атома) и внутренний — угроза со стороны бардака: конструкторского, (проектного), технического и эксплуатационного.
Будет установлено, кто и что повинно больше.
Допустим, проект окажется идеальным, значит, вина снимается с ученых? Если виноваты послед/ние/ звенья цепочки?
Нет и нет! Как не снимается с мелиораторов за засоление черноземов по причине, что воду поставляют в руки небрежные, безразличные, «колхозные» (в самом плохом смысле этого слова). Ну, а что дожидаться, когда остальная «цепочка» отладится? А до того — нет? Да, так и только так! Если сомневаетесь, вообразите полож/ение/ и судьбу тысяч и тысяч людей в Бел/оруссии/ и на Укр/аине/, к/отор/ых накрыло «облако». И кто имел право сделать воздух, воду, саму землю неуютной для целых народов. А ведь это так! Езжайте на Гомельщину и поживите там — почувствуете сразу.
Один из участн/иков/ первого испыт/ания/ ядерного устройства [Бейнбридж] [7] , увидев гриб, сказал:
— Теперь все мы — негодяи!
Думаю, что и проектировщики, и строители, и эксплуатационники (и те, кто торопил их всех, чтобы отрапортовать досрочно — помним фанфары, когда принимали «досрочный» объект) — все, если бы они умели быть честными, повторили бы эти слова.
И вот еще это, м. б., главное: не следует ли вернуться нашим специалистам к вопросу, дискуссии, к/отор/ая была свернута в свое время явно волевым, бюрократическим нажимом: следует ли строить такие станции близ больших городов. Например, в 30 км от Минска (заметьте и цифра-то, цифра, которая столько раз повторяется в связи с Чернобылем — 30 км зона!) Что достигается, экономится? Да один такой Чернобыль вблизи Москвы, Лен/ингра/да, Киева, Минска — страшно и вообразить — вот тут уже наэкономим!
7
Бейнбридж Кеннет — американский физик.
Чтобы мы теперь ни писали, ни провозглашали — святая, (а точнее слепая) вера в надежность таких станций подорвана не менее, чем на поколение-два. И кто имеет право создавать психол/огическое/ напряжение огром/ному/ городу таким соседством?
И снова спросим себя: есть ли хоть один серьезный ученый: к/отор/ый скажет, что 100 % безопасность возможна в ближайшие 50 лет? Вряд ли. Так как же можно?
К вопросу этому надо возвращаться заново. Если уж гласность, то в этом должна быть предельная. Несмотря на то, что именно — в ядер/ных/ делах — особенно уютно поселяется бюрократическая триада: тайна, чудо, авторитет.