«...Расстрелять!»
Шрифт:
По центральному без дела шляется старпом. Вид у него задумчивый — будто инопланетяне посетили.
Внезапно дежурному захотелось поменять портупею; висюльки перетерлись давным-давно — того и гляди, пистоль уронишь, ныряй за ним потом в трюм. Дежурный вытаскивает пистолет, кладёт его перед собой и, нагнувшись, лезет под стол, в сейф: там портупеи.
Старпом подходит, берёт пистолет, передёргивает, вытаскивает обойму и ищет в центральном мишень, находит одного разгильдяя, целит в него и говорит:
— Петров, кутина мама, вот шлёпнул
С этими словами старпом отводит пистолет в сторону и нажимает. Выстрел! Пуля начинает гулять по центральному: вжик, вжик — и уходит в обшивку. Все сразу на полу с влажнеющими штанами.
Стоймя один старпом. Он просто затвердел. Выстрел для него полнейшая неожиданность: он не может постичь, он же выдернул обойму!
То, что он сначала передёрнул, а потом выдернул, до него не доходит.
— Где «артиллерист»?!! — орёт он, приходя в себя.
«Артиллерист» — командир БЧ-2 — уже здесь, прибежал на выстрел.
Старпом ему:
— Почему у вас пистолет стреляет?!!
Командир БЧ-2, всё сразу поняв, но с природным дефектом дикции:
— Хы-ы, «у вас», ну, канесна, теперь Бе-Те-два, канесна! Сами передёргивают орузие, а теперь Бе-Те-два, канесна!
— Кус-ков! Едрёна корень! Я вас не спрашиваю! Я спрашиваю: почему пистолет стреляет?!
— Ну, канесна, теперь — Кусков, теперь, канесна! Как орузие передёргивать, так меня не пригласили, а теперь — канесна! По-игра-али они-и… наигрались.
— Кусков! Бляха муха! Я вам что? Я вас не спрашиваю! Я вас спрашиваю: почему…
— Ну-у, канес-сна! Те-пе-рь, канес-сна! Спасибо, сто не кокнули никого, а то б тозе был — Кус-ков!
— Кусков! Маму в клочья!!! Я! Вам! Говорю! Я вас не спрашиваю! Я вас спрашиваю!
— Ну-у, канес-сна!
— Кусков!!! — визжит старпом, из него брызжет слюной.
— Кусков!!! Кусков!!! — визжит он и топает ногами, — Кусков!!! Кусков!!!
Больше он ничего сказать не может: замкнуло на корпус.
Кускову объявили строгий выговор.
Враги
Зам сидел в кают-компании на обеде и жевал. У него жевало всё: уши, глаза, ноздри, растопыренная чёлка, ну и рот, само собой. Неприступно и торжественно. Даже во время жевания он умудрялся сохранять выражение высокой себестоимости всей проделанной работы. Напротив него, на своём обычном месте, сидел помощник командира по кличке «Поручик Ржевский» — грязная скотина, матерщинник и бабник.
Зам старался не смотреть на помощника, особенно на его сальные волосы, губы и воротничок кремовой рубашки. Это не добавляло аппетита.
Зам был фантастически, до неприличия брезглив. Следы вестового на стакане с чаем могли вызвать у него судороги.
Помощник внимательно изучал лицо жующего зама сквозь полузакрытые веки. Они были старые враги.
«Зам младше на три года и уже капитан 3-го ранга. Им что — четыре года, и уже человек, а у нас — пять лет —
Помощник подавил вздох и заковырял в тарелке. Его только что отодрали нещадно-площадно. Вот эта довольная рожа напротив: «Конспекты первоисточников… ваше полное отсутствие… порядок на камбузе… а ваш Атахаджаев опять в лагуне ноги мыл…» — и всё при личном составе, курвёныш.
Увы, помощника просто раздирало от желания нагадить заму. Он, правда, ещё не знал, как.
Рядом из щели вылез огромный, жирный, блестящий таракан и зашевелил антеннами.
Помощник улыбнулся внутренностями, покосился на зама, лживо вздохнул и со словами: «Куда у нас только доктор смотрит?» — потянувшись, проткнул его вилкой.
Зам, секунду назад жевавший безмятежно, испытал такой толчок, что у него чуть глаза не вышибло.
Помощник быстро сунул таракана в рот и сочно зажевал.
Зам забился головенкой, засвистал фистулой, вскочил, наткнулся на вестового, с треском ударился о переборку и побежал, пуская во все стороны тонкую струю сквозь закупоренные губы, и скоро, захлебываясь, упал в буфетной в раковину и начал страстно ей всё объяснять.
Ни в одну политинформацию зам не вложил ещё столько огня.
Помощник, всё слыша, подумал неторопливо: «Вот как вредно столько жрать», — достал изо рта всё ещё живого таракана, щелчком отправил его в угол, сказав. «Чуть не съел, хороняку». — Ковырнул в зубах, обсосал и довольный завозился в тарелке.
На сегодня крупных дел больше не было.
«…расстрелять!»
Утро окончательно заползло в окошко и оживило замурованных мух, судьба считывала дни по затасканному списку, и комендант города Н., замшелый майор, чувствовал себя как-то печально, как, может быть, чувствует себя отслужившая картофельная ботва.
Его волосы, глаза, губы-скулы, шея-уши, руки-ноги — всё говорило о том, что ему пора: либо удавиться, либо демобилизоваться. Но демобилизация, неизбежная, как крах капитализма, не делала навстречу ни одного шага, и дни тянулись, как коридоры гауптвахты, выкрашенные шаровой краской, и капали, капали в побитое темечко.
Комендант давно был существом круглым, но всё ещё мечтал, и все его мечты, как мы уже говорили, с плачем цеплялись только за ослепительный подол её величества мадам демобилизации.
Дверь — в неё, конечно же, постучали — открылась как раз в тот момент, когда все мечты коменданта всё ещё были на подоле, и комендант, очнувшись и оглянувшись на своего помощника, молодого лейтенанта, стоящего тут же, вздохнул и уставился навстречу знакомым неожиданностям.
— Прошу разрешения, — в двери возник заношенный старший лейтенант, который, потоптавшись, втащил за собой солдата, держа его за шиворот, — вот, товарищ майор, пьёт! Каждый день пьёт! И вообще, товарищ майор…