«...Расстрелять!»
Шрифт:
Военнослужащий в основном состоит из рефлексов, и потому дежурный рефлекторно бросился вперёд исполнять свой воинский долг. С гамом, что-то улюлюкая, заливаясь, раньше чем сообразил; то есть он бросился вслед за бегущим с криком: «Стой! Назад! Я кому сказал! Па-дай-ди-те сю-да!». Вы никогда не видели, как бежит капитан первого ранга, исполняющий свой воинский долг? Это ошеломляющее зрелище: у него всё дёргается на бегу, как если б он сидел на заборе, а забор тот под ним скакал, — и в лице у него при этом что-то судорожное-судорожное.
Не
Эту историю я вспомнил тогда, когда стоял дежурным по дивизии атомных ракетоносцев. (Всего один месяц заступал, а сколько потом впечатлений). Было полярное лето, и ракетоносцев на дивизии почти не наблюдалось. Я был старшим в экипаже — сидел и сторожил матросиков, — и меня на это дежурство отловили. Отловили так: бегу я по ПКЗ, где в то время гнездился наш штаб, и тут вдруг открывается какая-то дверь, и из неё вылетает старший помощник начальника штаба.
— Стой! — говорит старший помощник. — Вы кто?
— Я? Химик…
— Никуда не уходите, сейчас заступите дежурным по дивизии.
— Так… я же химик, а там вроде командиры заступают…
— Ну и что, что химик. Не медик же.
Точно. Химик — это не медик. Медик — последняя степень офицерского падения. Так что заступил я. На целый месяц. Стояли мы на пару с одним орлом. (Нашли ещё одного недоношенного). Через день — на ремень. Встречались мы с ним при смене с вахты; встречались при смене, показывали друг на друга издали пальцами и кричали:
— Ой! Кто это у нас там стоит! Дежурным по Советскому Союзу?!
Снять нас с вахты было невозможно. Просто некем было заменить. Но, конечно, мечты относительно этого у начальства имелись. Начштаба как увидел меня впервые заступившим, так от жгучего желания тут же меня куда-нибудь убрать даже заскулил. Закончив скулить, он проорал:
— Что это за кортик? На вас?! Только не надо прятать его за бедро. Где набалдашник?! А? Что? Что вы там бормочете? Доложите внятно. А? Что? Потеряли? Когда потеряли? Десять лет назад? Потеряли — слепите из пластилина! А? Что? Нет пластилина? Из говна слепите! Из дерева вырежьте! Считайте себя снятым, если через пять минут… А? Что?…
Конечно, он меня не снял бы — стоять-то всё равно некому, но через пять минут я уже достал новый кортик и скребся под его дверью, чтоб доложить об устранении замечания; но доложить я не смог — начштаба к тому времени уже унёс куда-то в сторону вихрь, поднятый очередной комиссией.
Мы — дежурные по дивизии — старались не попадать под комиссию:
Но ночью, когда наше начальство попадает, наконец, к себе в койку, дежурный по дивизии сам становится начальством и сам ходит и спрашивает со всех подряд по всей строгости.
Вышел я в своё первое дежурство ночью на территорию, чтобы проверить несение дежурно-вахтенной службы (всё это сдуру, конечно, потому что в обычной жизни я нормальный человек), и увидел я, что по военному городку в два часа ночи шляется целая стая матросов, непуганых, как тараканы на камбузе. Они меня почти не замечали, но каким-то образом всё время держали дистанцию.
Первым желанием было, конечно, броситься за ними с криком: «Стой! Назад! Ко мне!», — и всех переловить, а потом я подумал: а может, так оно и надо? Может, я сейчас нарушу своим вмешательством природную гармонию, чудесное природное равновесие? Я был так поражен этой мыслью, что совершенно потерял координацию движения, повернулся на одном месте и пошёл спокойно спать.
А утром нам дали третьего дежурного. (Наверное, для того, чтоб безболезненно можно было с вахты снимать). Третий был молодой, цветущий, сильный, только из отпуска, старпом Вася.
— Вася! Заступил! Дежурным! По Советскому! Союзу! — заорал он, заступив, и засмеялся, счастливый. Так ему было хорошо после отпуска.
На следующий день я его не узнал: какой-то хмурый, расползающийся по шву рыдван.
— Что стряслось, — спросил я его, — в королевстве датском?
— А-а-й! — махнул он рукой так, что фуражка съехала на висок. Он хромал на одну ногу, а другую (ногу) приставлял к первой по дуге окружности.
— Ка-ко-й я коз-зёл! — припадая к собственным коленям, говорил он и, закрыв глаза, быстро-быстро бил себя ладонью в лоб.
— А что такое? — интересовался я.
— Ну пройди ты мимо! — продолжал он бить себя в лоб. — Ну пройди! Во! Гавайский дуб! — и он рассказал, как ночью он вышел сдуру проверить территорию и увидел стаю матросов. Рефлексы при этом у него сработали. «Стой на месте! Подойди сюда! — заорал он. — Товарищ матрос!» Ближайший, метров за сто, «товарищ матрос», услышав его, не спеша повернулся, посмотрел, «кто у нас там», а потом, подхватив одной рукой другую, показал ему условный знак «на, подавись!» — до плеча: после этого «товарищ матрос» побежал.
«А-а!» — заорал от оскорбления старпом Вася, дежурный по Советскому Союзу, и бросился вперёд так быстро, что у него вышли с мест коленные чашечки. Он упал и ударился чашечками и локтями, и потом, когда он поднялся, у него ещё и нога подвернулась в ботинке. А военно-морская нога подворачивается в ботинке и в ту, и в другую сторону. Еле дополз. Одно колено он за ночь привёл в чувство, а второе нет.
— Ну какой я козёл! — всё сокрушался и сокрушался старпом Вася, а я тогда подумал: «Не бегите за бегущим!» — и ещё подумал: «Так тебе и надо. Не нарушай гармонию».