«...Расстрелять!»
Шрифт:
— Да для её укрепления я даже сейчас готов снять штаны и повернуться ко всем голой…
— Во холодрыга! Насквозь пробирает! У меня уже писька втянулась вместе с ребятами, и остались три дырки…
— Офонарели они, что ли?! Я же с каждой минутой теряю политическую бдительность!…
— Сейчас чаю бы…
— Лучше водки…
— Размечтался…
— И ба-бу бы…
— Ну, началось…
— А ты знаешь здешнюю формулу любви?
— Ну-ка?
— Стол накрыт, женщины ждут, и никто не узнает.
— Надо попрыгать, а то застудят мне
— Да ну-у!
— Не «да-ну-у», а ну да!
Строй колышется, подпрыгивает, в середине уже толкаются, чтоб согреться. «Старший» подаёт команду:
— Курить! С мест не сходить! Окурки — в карман!
— Чего он сказал?
— Курить, говорит, на месте, а окурки — в карман соседу.
Строй доволен. Строй закуривает. Клубы дыма, сквозь которые видны головы.
— Давно бы так…
— Вадя, а ты уже дымишь из кармана.
— Какая собака подложила?! Ты, что ли?!
— С-мир-на!!!
— Курение прекратить!
Прибыл самый главный морской начальник. Строевым шагом «старший» — к нему. Аж трясется от напряжения, бедненький. Главный начальник идёт вразвалочку. Вот этим отличается флот от армии: младший рубит строевым, старший — вразвалочку. В армии рубят одинаково.
— З-з-дра-в-с-твуй-те, то-ва-ри-щи!
— Здрав-жела-това-щ-капитан пер-ранга!!!
— Па-аз-драв-ля-ю ва-с!…
Короткое гавкающее троекратное «ура».
— К тор-жест-вен-но-му маршу!… В-оз-на-ме-но-вание!… По-рот-но!… На од-но-го ли-ней-но-го дис-тан-ции!… Первая ро-та пря-мо!… Ос-таль-ны-е на-пра-во!… Рав-нение на-пра-во!… Ша-го-м!… Ма-р-ш!…
Офицерская «коробка» поворачивает и идёт на исходную позицию. «Старший» суетится, забегает, что-то вспоминает — перебежками к последней шеренге, где собрана вся мелкота.
— Последняя шеренга, последняя шеренга, — шипит он с придыханием, — равнение, не отставать! По вам будут судить о всем нашем прохождении! Вы — наше заднее лицо! Так что не уроните! Ясно?!
— На-ле-во!… Пря-ма-а!!!
Одеревеневшие ноги бьют в землю. Шеренги… шеренги… студеные лица…
— …подтянулись!… Ногу… ногу взяли! Равнение направо!…
Огромными прыжками, непрестанно матерясь, догоняет остальных последняя шеренга… наше заднее лицо… Она не уронит…
Ой, мама!
Отрабатывалась торпедная стрельба. Подводный ракетно-ядерный крейсер метался в окружёнии сейнеров. Сейнеры были начеку: гигант мог и придавить; а когда гиганту пришла пора сделать залп, он его сделал, спутав сейнер с кораблями охранения.
Вдруг всем стало не до рыбы. Торпеды выбрали самый жирный сейнер и помчались за ним. Сейнер, задрав нос, удирал от них во все лопатки.
— Мама, мамочка, мама!!! — передавал радист вместо криков «SOS».
— Он что там, очумел, что ли? — интересовались в центре и упрямо вызывали сейнер на связь.
— Самый полный вперёд, сети долой!!! — кричал сразу осевшим голосом
— Иду на «вы»! — означало это на торпедном языке. На мостике это понимали и так, а когда до винтов оставалось метра полтора, обитатели мостика, исключая капитана, вяло обмочились.
Капитан давно уже стоял, крепко упёршись в палубу широко разбросанными ногами. Капитан ждал.
Только мотористы, скрытые в грохочущем чреве, были спокойны. Лошадям всё равно, кто там сверху и как там сверху; и чего орать — добавить так добавить, был бы приказ, а там хоть всё развались.
— А что потом? — вероятно, всё же спросите вы.
— А ничего, — отвечаем вам, — сейнер убежал от торпед.
Собака Баскервилей
Перед отбоем мы с Серёгой вышли подышать отрицательными ионами.
Боже! Какая чудная ночь! Воздух хрустальный; природа — как крылышки стрекозы: до того замерла, до того, зараза, хрупка и прозрачна. Чёрт побери! Так, чего доброго, и поэтом станешь!
— Серёга, дыши!
— Я дышу.
Тральщики ошвартованы к стенке, можно сказать, задней своей частью. Это наше с Серёгой место службы — тральщики бригады ОВРа.
ОВР — это охрана водного района. Как засунут в какой-нибудь «водный район», чтоб их, сука, всех из шкурки повытряхивало, — так месяцами берега не видим. Но теперь, слава Богу, мы у пирса. Теперь и залить в себя чего-нибудь не грех.
— Серёга, дыши.
— Я дышу.
Кстати о бабочках: мы с Серёгой пьём ещё очень умеренно. И после этого мы всегда следим за здоровьем. Мы вам не Малиновский, который однажды зимой так накушался, что всю ночь проспал в сугробе, а утром встал как ни в чём ни бывало — и на службу. И хоть бы что! Даже насморк не подхватил. О чём это говорит? О качестве сукна. Шинель у него из старого отцовского сукна. Лет десять носит. Малину теперь, наверное, в запас уволят. Ещё бы! Он же первого секретаря райкома в унитазе утопил: пришёл в доф пьяненький, а там возня с избирателями, — и захотел тут Малина. По дороге в гальюн встретил он какого-то мужика в гражданке — тот ему дверь загораживал. Взял Малина мужика за грудь одной рукой и молча окунул его в толчок. Оказался первый секретарь. Теперь уволят точно.
— Cерёга, ты дышишь?
— Дышу.
Господи, какой воздух! Вот так бы и простоял всю жизнь. Если б вы знали, как хорошо дышится после боевого траления! Часов восемь походишь с тралом, и совсем по-другому жизнь кушается. Особенно если тралишь боевые мины: идёшь и каждую секунду ждешь, что она под тобой рванет. Пальцы потом стакан не держат.
— Серёга, мы себя как чувствуем?
— Отлично!…
— Ах, ночь, ночь…
— Ва-а-а!!!
Господи, что это?!
— Серёга, что это?