«...Расстрелять!»
Шрифт:
И я пошёл за адмиралом. Через секунду нашёлся начальник отдела кадров, потом — флагманский химик и командир ПКЗ. Все они меня окружили, и было такое впечатление, что все они мои родственники и пляшут вокруг только затем, чтоб меня обнять.
Ещё через пять минут я уже знал, где находится моя каюта, а через десять минут я уже был подстрижен. И стал я жить на ПКЗ.
О ПКЗ стоит сказать несколько слов. На первой палубе этого корабля с винтом размещался штаб, на второй, третьей и четвёртой — жили экипажи, ниже размещался трюм, где с потолка капала вечность,
Жили они в трюме, а бродили везде. Если крыса шла по коридору мимо моряков, моряки цепенели. На крыс кидались только самые отважные.
Однажды утром на камбузе кок обнаружил в пустом котле целый выводок этих тварей: он открыл крышку котла, и они посмотрели на него снизу вверх. Кок захлопнул крышку и помчался на свалку. Там он в один миг отловил большущего бродячего кота и в тот же миг доставил его на камбуз.
Кок бросил кота к крысам и загерметизировал котёл. Кот отчаянно выл. Когда через пару минут вскрыли котёл, кот вылетел пулей. В котле лежали трупы. Кот задушил всех. Его можно было понять, он дрался за свою жизнь.
Кок выкинул крыс, вымыл котёл и сварил обед. ПКЗ у нас финской постройки. Финны строили такие ПКЗ для наших лесорубов. Подводники — вот они те самые лесорубы, ради которых в Финляндии приобретались такие плавучие казармы.
ПКЗ шли из Финляндии на Север своим ходом. На них были: хрусталь, светильники, ковры, посуда, смесители в умывальниках, краники, различные шильдики, ручки и даже туалетная бумага в туалетах.
Как только они ошвартовались, с них украли всё, даже бумагу в туалетах. Последними украли из кают цветные занавески. Занавески были из стекловолокна. Матросики сшили из них плавки. С чудовищно распухшей, мохнатой промежностью они вскоре заполнили госпиталь.
Кстати, на нашем флоте на плавказармах иногда годами живут не только подводники, но и их семьи: жёны, дети и коляски.
Однажды стратегический атомоход перегоняли с Севера на Восток в новую базу. Жёны, побросав всё, примчались туда путем Семёна Дежнева. Ну, и как это бывает, база уже есть, то есть сопки вокруг есть, а домов ещё нет… пока.
Лейтенантам отвели нижние кубрики. Двухъярусные койки. Она сверху, он снизу, и наоборот. Отделились простынями. Белыми. И поехало. Сначала стеснялись, а потом повсюду стоял чудесный скрип…
Север… Север… Северный флот…
Экипаж
Мой экипаж появился на ПКЗ через месяц. Он приехал после учебы. Экипажи в те времена делились на — экипажи, которые всё время учились, экипажи, которые всё время ремонтировались, и экипажи, которые всё время выполняли боевые задачи.
Это было очень удобно: нужно послать экипаж на учебу — пожалуйста; нужно сгонять корабль в ремонт — ради Бога; в автономку нужно послать кого-нибудь — пошли, родимые.
Но иногда экипажи мучительно переходили из одного состояния в другое. Например, наш экипаж приехал в базу затем, чтоб мучительно перейти и стать боевым экипажем.
Разместился он на том же ПКЗ, где я квартировал, и однажды я обнаружил, что живу в одной каюте с замполитом корабля. Семьи у него рядом не было, и он сказал мне:
— Ну что ж! Годковщину на флоте никто ещё не отменял, а посему полезай на верхнюю полку.
С тех пор я жил на верхней полке двухъярусной койки, а подо мной жил Иван Трофимович.
Иван Трофимович — это единственный замполит, которого я бы приветствовал стоя, остальных — я бы приветствовал сидя, а некоторых — даже лежа.
Сказать, что все остальные замполиты у меня были ублюдками, — значит погрешить против правды. Нет, ублюдками они не были, но и говорить о них как-то не хочется.
Зима и весна
Зимой и весной все подводники, мечтающие перейти в боевое состояние, от мала до велика берут в руки лом, лопату и скребок и яростно кидаются на снег и лёд. Они скалывают его и отбрасывают в сторону. Так постоянно растет их боевое мастерство, и так они, совершенствуясь, совершенно безболезненно переходят в боевое состояние.
«Три матроса и лопата заменяют экскаватор», — это не я сказал, это народ, а народ, как известно, всегда прав.
Однако не надо думать, что только матросы у нас ежедневно баловались со снежком; и седые капитаны третьего ранга, плача от ветра, как малые дети, я бы сказал, остервенело хватались за скребок и — ы-ы-ы-т-ь! — сдвигали дорогу в сторону.
При такой работе организм от неуклонного перегрева спасает только разрез на шинели сзади — он обеспечивает вентилирование в атмосферу и необходимый теплосъём. Это очень мудрый разрез. Сложился он так же исторически, как и вся наша военно-морская шинель. Шинель — это живая история: спереди два ряда пуговиц, сзади на спине складка, хлястик и ниже спины, я бы сказал, ещё одна складка, переходящая в разрез.
Разрез исторически был необходим для того, чтоб прикрывать бока лошади и гадить в поле. Для чего нужно на шинели всё остальное, я не знаю. Знаю я только одно: шинель — это то, в чём нам предстоит воевать.
Конечно, можно было попросить у Родины бульдозер. (Я всё ещё имею в виду очистку дороги от снега. Когда я слышу слово «воевать», помимо моей воли перед моим внутренним взором возникает лом — этот флотский карандаш, а потом возникают снежные заносы, и я начинаю мечтать о бульдозере).
Конечно, можно было попросить у Родины бульдозер, но ведь Родина может же спросить: «При чём здесь бульдозер? Зачем вам, подводникам, бульдозер?» — и Родина будет права.
Значит, тогда так, тогда молча берём в руки лом и молча долбаем. Без бульдозера.
Бульдозер доставали на стороне. Просто ходили и доставали. Был у нас на дивизии секретчик, матрос Неперечитайло. Это было чудо из чудес. Он мог запросто затерять секреты, уронить целый чемодан с ними за борт, а потом мог запросто их списать, потому что у него везде и всюду были свои люди — знакомые и земляки, такие же матросы.