«...Расстрелять!»
Шрифт:
— Па-че-му!!! Па-че-му та-кой ма-ле-нь-кий!!!
Всё! Встретили!
Встретили, подхватили, потащили на руках, И лизали, и лизали в двадцати местах… Нагрузили, проводили стройною гурьбой, Дали, дали, дали им, дали им с собой……И снова лето настало. Снова благодать разлилась. Солнце снова, и опять красота; расслабление, расслоение, растягивание членов и тупорылость поз…
Сопки, сопки, ртутная вода…
Корабль
Получили
Корабль получили осенью. Наш прекрасный корабль…
Плавтюрьма!
Кто это сказал?! — Это никто не сказал. Это не у нас. Это у них. У англичан. В английском языке слово «confine» с одинаковым успехом обозначает и замкнутый объем подводной лодки, и тюрьму. И поэтому, когда по телевизору показывают, что колония малолетних преступников ходит теми же строями, в тех же ватниках и поёт те же песни, я не верю своим собственным глазам и всё время думаю, что тут чьё-то недоразумение.
Конечно, есть отдельные неразумные, потерявшие терпение и кое-что из морали подводники, которые пытаются назвать плавтюрьмой наши славные подводные корабли за то, что они стоят в дежурстве по полгода, а дома бывают только раз в месяц, пешком и после 23 часов, но я считаю, что это неправильно. Я считаю, что Родина о них заботится и что эта забота выражается так часто, так часто, что не увидеть её может только слепой.
Но вернемся к кораблю.
Это просто чудо какое-то! Я тут же, как только мы его получили, спустился вниз и прошёлся с носа в корму. Слов нет. Просто чудо. Неужели всё это сразу плавает? Неужели оно погружается и всплывает больше, чем полтора раза? — Да, представьте себе! — А по-моему, оно должно утонуть тут же, прямо у пирса, вместе с нашей профессиональной подготовкой! — Нет, представьте себе. — Это грандиозно!…
Открываешь французский прибор и — япона мама: одна плата из Японии, другая — из Швеции, третья — ФРГ, четвёртая — США, пятая — Франция, весь мир на ладони…
Открываешь наш прибор, а там — Узбекистан, Киргизстан, Ленкорань, Ленинакан, Уфа, Ухта, Кзыл-Орда! Весь Союз с тобой. И Господь тоже. Иди в море. Родимый.
И идут. И плавают. Годами. На чём они плавают? — Они плавают на сплаве. Высокого мастерства и высокой идейности.
И вдруг одна утонула, потом — вторая и сразу третья… Ай-яй-яй! Как же так?! Неужели?! Вот это да! А мы и не ожидали. — А вот вы ожидали? — Нет, мы тоже не ожидали. — А вы? — Мы не ожидали, потому что у них пройден весь курс боевой и политической подготовки. — А-а-а… ну, тогда шапки долой…
Шапки долой — венки по воде; звучит траурная музыка…
Прозвучала — хватит, а теперь остальных выгнать в море, чтоб покрыть недостачу.
— А знаете, у оставшихся в живых мы интересовались, и они все как один хотят служить на подводных лодках…
— Это грандиозно!
Флот, флот…
Что такое флот? — Флот — это люди. — А ещё что? — Флот — это «железо». — А ещё? — Флот — это люди, вросшие в «железо».
— Что бы им такое пожелать?
— Пожелайте им здравствовать…
Автономка
Автономка — как женщина: если она
Отдых перед автономкой ворован, как кусок хлеба со стола — помоечным пасюком. Погрузки, проверки, ракеты, торпеды…
— Кровь из носа, товарищи, это нужно сделать! Кровь из носа…
И кровь идёт из носа…
Перед автономкой бывает контрольный выход для проверки готовности. Лодку выгоняют в море, и она десять суток ходит там туда-сюда, а внутри у неё сидят люди, преимущественно по тревоге. И тревоги через каждые два часа, и часто бывает, что одна тревога целуется с другой…
Там я научился спать стоя. Стоишь, стоя и спишь. Просыпаешься тогда, когда грудью падаешь в прибор, а под глазами такие синяки вырастают, будто в глаза пустой стакан ввинчивали. После этого так хочется в море, просто не описать. Без удержу хочется…
Только пришли, и опять — разгрузки, выгрузки, погрузки…
— Большой сбор! Построение на пирсе…
— Внимание, товарищи! Экипаж будет отпущен только тогда, когда на пирсе не останется ни одной коробки!!!
Будет отпущен, будет, кто же спорит. А за сутки до отхода всех посадят на корабль, а на корне пирса выставят вооруженного вахтенного, чтоб никто не сбежал, а то ведь чёрт их знает, шалопаи, прости Господи…
Отметим коротко!
Отметим коротко, лирически отступив, что в те времена флот пил, и пил он спирт, и пил он его неторопливо и помногу. Это сейчас всем запретили, а тогда — о-го-го…
В общем, были отдельные личности, которые, несмотря на сторожей и проделанную работу, ускользали с корабля в ночь перед самым отходом, и потом за ними гонялись по всему посёлку.
Обессилев, они сдавались, их сажали на детские саночки и привозили на пирс. По дороге они засыпали, и их грузили на корабль на талях. Приходили они в себя на третьи сутки вдали от родных берегов.
Но были и такие, которых не находили, и тогда в последний момент брали кого попало прямо из патруля. Так взяли одного молодого лейтенанта, и его жена потом его искала, но искала она не там, где надо искать, поэтому она искала его несколько дней.
Ах, море, море…
Вышли в море и пошли, отошли подальше, встрепенулись и взялись за изучение материальной части.
Только наши подводники могут выйти в море, отойти подальше, а потом начать изучать то, на чём они вышли в море: всем выдаются зачётные листы, и все одновременно начинают учить устройство корабля — ходят по отсекам, как в Лувре, и ищут клапана. Лодка плывёт, а они учат. А что делать?
Матчасть на нашем родном флоте можно изучить только вдали от Родины. Вблизи Родина тебе просто не даст её изучить. Родина, она вблизи что-нибудь да придумает: снег придумает, астрономическое число нарядов или рытьё канав.
Если лодка утонет, то тут Родина поделится на две большие части: та часть, которая придумала снег, наряды и канаву, будет молчать, а та, другая часть Родины — та срочно пододвинется поближе и спросит у оставшихся в живых со всей строгостью.
И это навсегда. Это не изменить. Некоторые пытались, но это навсегда.