...ское царство
Шрифт:
Покидая Степана, я так торопился остаться наедине со своими помыслами и чувствованиями. Теперь я вполне мог быть предоставлен их попечительству. Но, странное дело, ни мыслей не чувств будто и не было со мной. Как ни понуждал я свой мозг работать продуктивно, этот механизм точно обнаруживал собственную волю, оставляя своего хозяина в состоянии какого-то планирующего безмыслия, пластичного полусна, без прошлого, без будущего и даже без настоящего, каковое известно нам в земной реальности.
Вот в такой чудаческой обстановке оледеневшего сознания я и доплыл, почти доплыл до светящегося киоска, как новая конъюнктура бытийного сюжета выхватила меня из прежних обстоятельств. Это были звуки. Да, просто звуки, достаточно негромкие, глухие, но та волна агрессивной энергии,
Должно полагать, я был уже изрядно заряжен романтическим расположением беседы со Степаном (ведь я еще подумал: нужно ли мне заворачивать за угол этой стеклянной будки?), ибо самым, что ни на есть геройским образом ринулся вперед. Представившаяся моему взору картина потщилась несколько утишить подъем моего геройства: жертва наличествовала одна и в положении уже самом незавидном, а нападавших было четверо. Но есть все-таки у представителей коренных народов этой земли удивительное качество, — им пусть даже ущерб претерпеть, но, чтобы все было по справедливости. И я очертя голову устремился в неравную битву (забавно: в неистовом порыве своем я все же успел оценить то обстоятельство, что агрессоры весьма молоды, а внезапность моего броска владеет очевидным преимуществом), первый мой удар, как и следовало ожидать, был очень удачен: самый крайний, наиболее крупный агрессор от неожиданности подпрыгнул на месте и, поскользнувшись, со всего маху грохнулся на обледенелый асфальт. Голова его довольно громко хрястнулась, — это дало основание вычеркнуть его из списка противников. Странное дело, мозг мой, который несколько минут назад самовольно взявший себе роздых, теперь работал с удвоенной резвостью. Мои конечности как бы сами собой выполняли необходимые действия, и в то же самое время я совершенно отчетливо и вполне рассудительно оценивал складывающуюся обстановку. Я видел, что пострадавшего от четырех недорослей паренька природа и впрямь не одарила богатырской статью, и он в ратоборстве не сподручник; я понимал отчетливо, что безрассудство пускаться мне в подобные авантюры, что, если даже я отделаюсь только размалеванной фотокарточкой (что маловероятно), — то съемки сорвутся как минимум на неделю; а вместе с тем настойчиво взывала к моему здравомыслию дума о том, что я ведь представления не имею, кто прав, а кто виноват в этой баталии, и, не исключено, что паренек получает трепку по заслугам…
Увлеченный битвой, я отступил от стенки киоска, и тут же заработал ощутимый удар в ухо, так как на время потерял из виду одного из троих нападавших, давно уж оставивших первоначально интересовавший их предмет. И все же мне удалось удержаться на ногах («А если бы я поскользнулся, — думал я в тот момент, — подобно первому моему трофею? Это был бы конец».), я поспешил занять прежнее положение, вместе с тем точно нанося удар ботинком в коленную чашечку одного из супостатов. Тот взвыл и отступил было, но тут же вернулся в строй, — значит точность моего удара оставляла желать лучшего. В этот-то момент я и углядел в одной из шести зложелательных рук какой-то новый объект, некое маловыразительное мерцание… стали. Нож?
Я, кажется, так и произнес:
— Нож?
И тут злоба, точно кипятком обварив каждый нерв, каждый мускул, швырнула меня уж вовсе на неправильный шаг. («Нельзя злиться! Что ты делаешь?! — как бы говорил я себе при этом. — Только холодный рассудок, иначе наделаешь глупостей!») И тем не менее я бросился вперед, в одном порыве хватая стальнесущую руку — проворачиваясь вокруг собственной оси — забрасывая руку то себе на плечо, — и резкий рывок вниз. Кость хрустнула так, что я услышал этот звук. Нож, небольшой такой ножик с наборной рукояткой, цокнул о грязный лед тротуара. И тотчас горюн заревел таким нехорошим голосом, что двое оставшихся при здоровье корешков его застыли, точно вода, морозом схваченная. («А если бы у них хватило сметливости воспользоваться моей экзальтацией?») И тут один из них полетел на меня, но как-то косо, мимо (я с легкостью успел отступить), выставив вперед обе руки, круша стекло киоска и по
Оказывается это был пинок подоспевшего с некоторым опозданием еще одного паладина ночных улиц. Оставшаяся в меньшинстве вражеская сторона в лице дебильномордого юноши, зачатого, не иначе, в алкогольных парах, успела увернуться от очередного тумака, и не смотря на печать идиотизма, благоразумно ретировалась.
— Мы еще встретимся! Мы еще… — крикнул на прощание парень и растворился в морозном мраке.
У киоска хрипел еще один олигофрен с поломанной рукой. А разрушитель витрины крадучись отползал за киоск.
— Мужик ты или куда? — по возможности грозно адресовался я к нему.
— Мужик… — подумав, отвечал он мне подавленно, и все же сурово.
— Так забери своих братков. Видишь, плохо им.
Он послушался: ухватив одного под мышки, потащил куда-то.
Я глотнул ледяного воздуха, вот только переводя дыхание. Теперь можно было заняться другими объектами, подброшенными жизнью, надо быть, для того, чтобы мне не пришлось скучать в тот вечер.
Страсть, только что одолевавшая меня, иссякла; миром вновь овладел промерзший мрак. Изредка мимо проносились, слепящие фарами, автомобили. Робкие силуэты редких прохожих подчас пробегали стороной. Сообразив, что опасность миновала, появилась из своего укрытия девушка-киоскер; то и дело запахивая облезлую овчинную кацавейку, она заставляла разбитое окно какими-то коробками, матерясь при этом дьявольски. Поколоченная жертва, мозглявый паренек в черной синтетической куртке, изукрашенной красными надписями «Adidas», и зеленых спортивных шароварах, уже поднялся на ноги и теперь искал утерянную в драке шапку. Но тут я перевел взгляд на самозванного сподручника моего.
— О! А ты что здесь делаешь?! — само собой вырвалось у меня.
Это был Святослав. Святослав Вятичев, давний мой приятель, с которым, однако, вот уж месяц, если не два, не приходилось мне видаться по причине ревнивой взыскательности работы моей на телевидении.
— А, это ты? — в свою очередь удивился он. — Ну, нор-маль-но! Не узнал, извини. Богатым будешь. Ты что-то меньше ростом стал, что ли…
— Ага, усыхаю.
— А что это за разборки тут у тебя?
— Да никаких разборок. Иду себе спокойно с работы домой, устал, никого не трогаю. Вижу, четверо лбов мальчика забижают. Жалко стало мальчика, — подошел ему помощь оказать.
— Да?! А я тоже иду с тренировки, смотрю… — хохотнул Святослав, и повернулся к потерпевшему, наконец отыскавшему свою трикотажную шапочку и отряхивавшему с нее снег: — А ты кто такой будешь? Что случилось-то?
— Они нарушали порядок… Я попросил их… Показал удостоверение, — как-то вяло отвечал паренек, то ли от смущения, то ли оттого, что лицо его изрядно пострадало и говорить ему было нелегко. — Я вообще-то милиционер…
— Мент? Он мент, — сообщил мне Святослав, хотя я хорошо слышал паренька. — Пойдем отсюда. Среди ментов, конечно, тоже люди попадаются, но лучше от них держаться подальше, а то сейчас его собратья подъедут, они разбираться не станут, кто прав, а кто виноват.
— Ну я же им скажу, — проныл паренек.
— Сказать-то ты им, может, и скажешь, да вот услышат ли они, — отвечал ему Святослав. — Вы же, менты, тоже на банду работаете. Легализованную. Банда эта вам деньги платит. Не-ет, лучше вас стороной обходить. Пока! Выздоравливай! — он дернул меня за рукав. — Пошли.
Мы пошли по холодному черному проспекту, хотя возле киоска находилась остановка троллейбуса, способного доставить меня к родному дому. Восставший за спиной ветер заставил нас поднять воротники. В голубых пятнах редких фонарей замельтешил слабый снег.
Со Святославом Вятичевым мы встречались спорадически, и все же не редко. Иногда эти встречи становились почти регулярными, порой иссякали на месяцы. Очень уж разные мы были люди. Свело нас общее ухаживание за одной очаровательной спортивной кралей. Это было еще во времена моего далекого университетского прошлого. Но крали потом у каждого из нас многажды менялись, а дружба осталась. Хотя поначалу наши отношения вряд ли можно было бы назвать доброхотными.