04-Версии истории (Сборник)
Шрифт:
— Все-таки хотите имя? Вырываете из меня чужую тайну? Не пожалейте, милорды. Но раз требуете — извольте. Имя Гения — Уилл Шекспир, рожденный в Страдфорде, актер труппы Джеймса Бербеджа. Мое слово!
И опять повисло молчание. Висеть ему не перевисеть. Стоило предположить, что шумный трактир «Вол и муха» за всю свою историю не видал за своими столами таких задумчивых посетителей. Не пиво бы им пить с бараниной вперемешку, а нектар цедить и заедать, естественно, амброзией, поклоняясь не приземленным Мельпомене с Талией, а возвышенным Урании с Каллиопой.
— Быть не может! — воскликнул Эссекс.
— Бред, — сказал Бэкон.
— Не смешите нас, Франсуа, — засмеялся тем не менее Саутгемптон.
А нежный Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, сложил губы рубочкой, но не плюнул, как давеча в окно, а посвистел. Что-то, видать, уничижительное. В адрес графа Монферье, прожектера и мечтателя.
— Что и требовалось доказать! — подвел итог граф Монферье.
— Ну, только не он, — сказал Эссекс. — Не ловите нас на непроизвольной реакции.
— А почему бы и не он? — удивился Смотритель. — У вас на любую персону вроде Шекспира будет та же реакция. И такая же непроизвольная. А я-то считал вас прогрессистами и вольнодумцами, способными подняться выше искусственных классовых барьеров. Но — увы. Для вас, оказывается, все попрежнему, как тыщу лет назад: рожденный ползать летать не может.
— Это кто сказал? — неожиданно заинтересовался Рэтленд.
— Спиноза, — ответил Смотритель просто так, потому что не помнил, кто это сказал.
Пива хотелось — зверски. Но никто не пил. Мизансцену разрушать не стоило, счел Смотритель.
А тут, к слову, опять лелеемое всеми молчание повисло. Прогрессисты и вольнодумцы вынашивали достойный ответ наглому обвинителю, нагло же оперирующему неведомой в шестнадцатом веке революционной терминологией. Однако ж всем понятной.
— Текст, — сказал наконец Эссекс, как самый деловой.
— И верно, — согласился Бэкон, как самый вдумчивый, — принесите текст, Франсуа, мы его прочтем и либо согласимся с вами, либо — уж извините.
— Вы сказали: через два-три дня ваш Гений завершит свой труд? — спросил Саутгемптон. — Отлично! Тогда через три дня ровно в полдень в «Пчеле и улье». Пиво там, кстати, совсем не хуже, чем здесь.
— Хорошо бы все-таки согласиться, — мечтательно протянул Рэтленд. — Какая Игра может получиться!..
Похоже, он один увидел что-то необычно привлекательное для себя в туманном предложении Монферье. Зная будущее, следует отмстить: он был прав.
8
Им нужен текст — будет им текст.
Вернувшись в Лондон к ночи…
(в «Пчеле и улье» торчали до заката, с пива плавно перешли на пшеничное, так что в карету графа Монферье загрузили бревно бревном)…
по приезде домой Смотритель послал Кэтрин к Шекспиру с устным требованием явиться поутру, часиков эдак в десять, не ранее (но и не позднее), прихватив с собой Елизавету, причем явиться выспавшимся и с ясной головой. Сам он (без дураков опьяневший) не сомневался, что утром будет как новенький шиллинг: привычка пить много и привычка приходить в рабочее состояние быстро — составляющие (сестры-близнецы) для профессии Смотрителя.
Так и случилось.
Проснулся рано, совершил положенные утренние процедуры, даже позавтракать успел, сняв остатки похмелья доброй порцией кислого молока, а тут и Шекспир заявился.
— Почему один? — спросил Смотритель. И еще спросил: — Завтракать станешь?
— Елизавета вот-вот придет, у нее там дела какие-то были на полчаса, она еще вчера предупреждала. Стану, — по порядку ответил Уилл.
— Что за дела? — полюбопытствовал Смотритель.
— Не знаю, — простодушно сказал Уилл. — Она не говорит, я не спрашиваю.
— Так и живете, ни о чем друг друга не спрашивая?
— Лишние знания — лишняя головная боль, — объяснил Уилл, налегая на еду, поданную Кэтрин.
— Екклесиаст, — прокомментировал Смотритель.
— Что? — не понял Уилл.
— Библию читал?
— Приходилось…
По не слишком уверенному ответу Смотритель понял, что Ветхий Завет не является настольной книгой Уилла, а родственное отношение оброненного им афоризма к знаменитой мысли Екклесиаста — случайно. Сквозняком навеяло. Да и мало кто в этом мире-времени знал Книгу Книг хотя бы на уровне одного, но полного прочтения.
Но вот отношения Уилла и Елизаветы стоило тактично прояснить, пока девушка не появилась лично.
— Ты давно знаешь Елизавету?
— Месяца два, наверно. Не помню точно.
— Как познакомились?
— В театре, естественно, где ж еще. Нас Ричард познакомил. Знаешь его?
Смотритель знал, о ком речь. Ричард Бербедж был сыном Джеймса Бербеджа и актером труппы отца. Неплохим актером. Смотритель однажды видел его в пьесе Томаса Кида, названной (в интерпретации Бербеджа-папы) длинно и скучно: «Месть принца за поруганную честь короля-отца», сюжет которой весьма напоминал сюжет еще не написанного «Гамлета». Ричард принца и играл. Очень прилично играл.
И то хорошо, подумал сейчас Смотритель о «Мести принца», будет Шекспиру из чего впоследствии свою бессмертную пьесу сложить. Через века антишекспиристы скажут: плагиат? Скажут: ничего самостоятельного, все слизано? Да кто их вспомнит — этих анти-переанти? Никто! А Шекспир — живее всех живых плюс — миф о нем будоражит умы не одну сотню лет. А фокус прост. Можно, например, взять за образец простую деревенскую песенку и сотворить из нее Великую Музыку. «Гамлет» — это именно Великая Музыка, сотворенная из простой песенки Кида. Но сделать фокус может лишь избранный… Кстати, и про «Укрощение строптивой» тоже скажут: не оригинальная идея, а как сейчас, на глазах прямо, достойно получается! Песня просто…
— А он Елизавету откуда знает?
— Понятие не имею. Не спрашивал. Встречались где-то.
— Только встречались?
Смотритель был подозрителен и строг, как какой-нибудь близкий родственник девушки, родной дядя, например.
— Она ж девица! — вскричал Уилл, почему-то покраснев. — Ей же семнадцать всего!
— Знаем мы вас, — сообщил Смотритель, на минуту забывая, что ему здесь всего — двадцать пять, он на четыре года моложе того, кому взялся читать мораль. — А у тебя с ней что?