05-Мой престол - Небо (Дилогия)
Шрифт:
И еще вопросы: откуда? почему сейчас? чем и кем вызвана?
Возглас женщины родил перелом. Если еще минуту назад «этот Иешуа» был просто «лгуном», «самозванцем» и «наглым шарлатаном», то теперь он стал еще и «детоубийцей». По меньшей мере.
— Ну, я тебя!.. — зарычал стоящий поблизости шкафообразный негр и, сжимая кулаки, шагнул к Иешуа.
Через мгновение он валялся рядом с подростком с той же недоуменной миной на лице.
Иешуа почел за благо не ждать, пока каждый из присутствующих захочет выместить на нем свою непонятной природы злость, и, закрывшись от всех не видимой глазом, но непреодолимой
Выйдя на улицу, Иешуа, не увеличивая скорости и не снимая! защиты, направился к своей резиденции, попутно пытаясь привести в порядок уж слишком распрыгавшиеся мысли.
«Кифа, ты это видишь?» — Иешуа послал Петру окружающую «картинку».
Вплотную к Иешуа, не в силах подойти ближе метра, шли хмурые люди, от которых исходила редкая по качеству злость, если она вообще может быть высококачественной…
«Вижу, Иешуа. Что это, откуда? Что ты им сказал такого? Они тебя там не разорвут? Я уже еду…»
«Не спеши. Не разорвут. Я не говорил ничего, что было бы способно усилить злобу уже обозленных и разжечь ее у тех, кто не был в храме… Это бунт, Кифа, непопятный по природе, но совершенно осязаемый». — Иешуа ответил Петру в последовательности, строго обратной заданным вопросам.
«Я еду», — повторил Петр.
Проносясь по коридорам и лестницам к входу в подземный гараж, прихватил по пути Иоанна, куда-то неторопливо шествующего.
— Быстро! Едем! К Собору! — одними восклицаниями.
— Что-то с Иешуа? — сразу понял Иоанн.
— Кажется, нет, но… кто знает?
Через полминуты они уже мчались на машине к храму. Колесница быстра, расстояния невелики, пять минут — и на месте. Глазам предстала картинка более чем странная.
Толпа — бесформенная, живая, клокочущая и бурлящая, как они там еще не передавили друг друга, — все злые как черти, даже женщины и дети. В пригожем некогда скверике — раздрай и хаос: скамейки поломаны, трава вытоптана, кругом мусор, — ни в чем не повинный автомат-уборщик, ринувшийся было подбирать содержимое перевернутой урны, печально стоит, подымливая и подрагивая конвульсивно — в желтом пластиковом боку торчит обломок скамеечного сиденья. Над всем этим стоит мерный гул — ругань, крики… Направив машину к наиболее плотно кучкующимся людям, Иоанн попер напрямик, по пешеходным дорожкам, но не нагло, а медленно и вежливо, то и дело извинительно разводя руками: простите, мол, разрешите проехать. Люди хмурились, но отходили. Пару раз, правда, прозвучали ощутимые пинки и удары по кузову. Но что «хаммеру» кулак либо палка? Так, почесывание…
Группа, стоявшая возле одной из скамеек, окружала Иешуа Он тоже стоял — в своем невидимом коконе, глядя в никуда, этакий бедный родственник, а вокруг гаддели и злились бессильные что-либо сделать люди. Если продолжать сравнение богатые родственники. Богатые эмоционально.
— Пропустите, дайте пройти! — Петр и Иоанн, покинувшие машину, теперь торили себе дорогу локтями и — что поделать! — кулаками.
Демонстрировать народу паранормальные способности не входило в их планы. Существовал негласный закон: прилюдно чудеса в стране Храм творит только Иешуа.
— Брат! Ты как?
Иешуа
— Жив. И здоров. Пойдемте?
Обратная дорога сквозь строй ненавидящих взглядов была не в пример легче Иешуа прокладывал коридор. Уже в машине Петр сообразил:
— Елки-палки! Их же надо усмирить как-то…
— Кого? — спросил Иоанн.
— Ну, людей этих. Разогнать…
— Не надо никого разгонять, — встрял Иешуа, — они ничего не сделали плохого, чтобы с ними так поступать.
— Пока не сделали… А из-за чего они вообще взъелись на тебя, Иешуа?
— Представь себе, не знаю. Все шло нормально, тихо, мирно, потом вдруг эти выкрики — и злоба… Кифа, много злобы.
— Странно, — только и сказал Петр.
Довезя Иешуа до безопасного места — его резиденция охранялась весьма серьезно, — Петр с Иоанном решили отправиться в координационный центр Службы безопасности, чтобы там, вместе с Латыниным, оглядеть всю территорию и покумекать о том, что же делать дальше.
— Это их-то не надо урезонивать? — Петр смотрел на большой экран в компьютерном зале и безрадостно качал головой.
«Картинки» шли сразу с шести камер наблюдения, и содержимое их было похоже больше на некий студенческий бунт, нежели На обычную жизнь Храма. Вид центральной части Храма — офис, магазины, гостиницы — был печален: везде битые стекла, поломанные торговые автоматы, заляпанные краской — где взяли столько?! — стены. Недвусмысленного содержания надписи — «Jesus, Go home!». To там, то здесь в поле зрения камер попадались авторы этих и иных бесчинств — люди в основном молодые, бесновато бегающие по улицам и бьющие что бьется. В любой бунтующей толпе находятся такие оголтелые экстремисты, абсолютно безыдейные, но радостно пользующиеся моментом вседозволенности. Если можно бить и крушить, то все равно под каким лозунгом. Еще более неприятная картина наблюдалась непосредственно воз ле резиденции Иешуа. Здесь собрался целый митинг. Как полагается — с оратором на импровизированной трибуне, для которой послужил еще один безвременно почивший автомат-уборщик.
— По какому праву он нас учит? — выкрикивал горе-идеолог — седой мужичок средних лет в странно выглядящей в такую жару вязаной кофте. — Кто он вообще такой?
Несмотря на малосодержательность речи оратора, каждый его выкрик бурно встречался окружающей «трибуну» толпой.
— Что за кекс? — Латынин кивнул на экран.
— Сейчас узнаем. — Дежурный остановил картинку, увеличил лицо крикуна, запросил компьютер, прочел вслух ответ: — Василь Зленко. Гражданин Украины, шестьдесят лет, женат, жена с ним, в Храме, приехали пять месяцев назад.
— Старожил, — сказал Петр.
— Что будем делать с этим Лениным новоявленным? — спр сил Латынин.
— Похвальное знание истории, капитан.
— Стараюсь. Но что же все-таки предпримем?
— Вот и думаю… — Петр потер подбородок, помолчал, решил: Значит, так. Собрать по Храму всех праздношатающихся молодцов зафиксировать в одном месте…
— Незаконно всех-то… Наверняка попадутся невиновные, попытался возразить Латынин.
— Ничего, потом разберемся, отпустим. Этих, на площади, тоже зафиксировать, оцепить, чтоб никто не прорвался. Буду беседовать с ними. И Ленина этого… Зленко… на землю опустить, чтоб не задавался слишком сильно. Идея ясна?