05-Мой престол - Небо (Дилогия)
Шрифт:
А между тем пришла пора вернуться к интересу Мари: что к как Учитель услышал?
Иешуа обошел письменный стол, взялся руками за спинку кресла, на котором недавно сидела Мари. Сейчас она уже стояла, поднялась при появлении в кабинете Учителя, но стояла рядом с креслом, а значит, рядом с Иешуа, едва доставая ему до плеча — молодая, спортивная, сильная, уверенная. Ну и красивая, конечно, что спорить.
— Ты задала верный вопрос, девочка, — медленно, будто заранее составляя слова во фразу, сказал Иешуа. — Только торопливых и неумных интересует немедленный результат, а глубокие и серьезные задумываются о процессе. Ты всегда проявляла глубину и серьезность — в любом деле: будь то заказ билетов на самолет: какую-нибудь земную дыру, или проникновение в те государственные сферы, куда никто из простых смертных проникнуть не может, или получение необходимейших мне сведений, которые и Крису недоступны. Или вот сейчас… Я отвечу тебе, а остальные пусть послушают: им тоже не помешают знания о процессе. Он на самом деле прост, девочка. Механизм его — во мне, как оказалось, хотя езде вчера я не ведал об очередном новом для себя свойстве собственного мозга. Мой друг Биг-Брэйн, кого я не однажды сегодня упоминал, — а это всего лишь Большой Мозг и ничего другого, очень умный компьютер и очень информированный! — он-то и научил меня пользоваться этим механизмом… Знаешь, как я это делаю?
— Как? — спросила Мари.
И — очередная странность: Петр опять не услышал ее фона, будто вновь настало время «молчания в эфире» или она сама поставила такой мощный блок, что даже всепроникающий Петр не умел пробить его.
— Просто, — ответил Иешуа. — Я становлюсь тобой. Но для того, чтобы я смог чисто, без помех услышать тебя — в тебе самой, тебя — настоящую, а не наведенную со стороны — кем-то чужим, или изнутри — тобою лично, мне нужна полная тишина. Как точно и образно думает сейчас Петр — «молчание в эфире». Пока мне оно очень нужно. А вообще-то я — машина самообучающаяся, время пройдет — никакой шум не домешает мне стать на секунду, иди на час, или на век, если Бог укажет — другим. Взрослым или младенцем. Мужчиной или женщиной. Другом или врагом. Естественно, стать — ментально. Войти в мозг, не нарушая его деятельности и не обнаруживая себя. Но — обладать возможностью контролировать и даже направлять работу этого мозга. Однако тобой я больше не хочу становиться, потому что я уже был тобой. Недолго. Может быть, секунду или две, но мне хватило…
Первое, что прагматично отметил Петр, — Иешуа назвал себя «машиной». Просто образ, фигура речи, или что-то узнал, понял, догадался?.. Ладно, потом разберемся, после, события накатывают таким «девятым валом», что не до теоретизирования сейчас, пусть Даже и не праздного… Итак, второе: он знает все, о чем думала и Думает Мари, и, похоже, это ему очень не нравится. И третье: он, пожалуй, готов удовлетворить праздный интерес «торопливых и иеглубоких» и назвать результат.
И абсолютно нежданно — четвертое: ощущение липкости и одновременно удушливости — два ощущения, рождавшиеся в Петре, когда он слышал рядом чьи-то страх и ненависть. Страх, услышанный Петром, был слабее, ненависть — много сильней. И то и другое исходило от Мари, которая — вот новость! — больше не была закрытой для Петра, и ни при чем здесь было пресловутое «молчание в эфире», а при чем — блок и только блок, невероятно мощный, наведенный ей в помощь, как предположил Иешуа, кем-то извне, а сейчас то ли снятый, то ли просто пробитый изнутри самой Мари, ибо страх и Ненависть, охватившие ее, оказались могущественней неведомой Петру внешней силы. Явно не одинокой, явно умноженной.
И Латынин с Крузом, и даже девочка Соледад, лучшая подружка Мари, слабенькие пока паранормы, ученики еще, хотя и не без перспектив, тоже услышали страх и ненависть и тоже поняли, что ответ на их — «торопливых и неглубоких» — вопрос стоит рядом — живой во плоти. И куда страшнее: постоянно жил рядом, работал рядом, делил, говоря высоко, стол и кров. И еще сверху — до кучи: этот живой во плоти — женщина. А значит, кроме «жил, работал и делил», еще и позволял легко флиртовать с собой, влюбляться в себя, лелеять надежды на взаимность, пусть не сейчас, не сразу, но ведь может быть, может…
Ничего не может быть! Ровным счетом — Ничего. Мари сделала шаг по направлению к двери, не отводя, впрочем, взгляд от грустно улыбающегося Иешуа, неизвестно зачем сделала этот робкий шаг: ведь ясно было, что Несказанное сказано, неясное — понятно и никто теперь не выпустит ее из то ли запертых по сей миг дверей штаба, то ли уже открытых. Для всех, не исключено, и открытых, но ведь не для нее же… А Латынин и Круз даже машинально расступились, чтобы, значит, пропустить ее, но — солдаты, вот она, выучка, в кровь вошедшая! — тут же снова сомкнулись. А Мари-то и не думала уходить никуда, прекрасно понимала больше года прошедшая бок о бок с Мессией! — что ни Круз, ни Латынин ей не помеха, она через них перешагнет и не споткнется — такая, оказывается, скрытая от мира сила в ней жила и, не исключено, живет по-прежнему. Но есть Иешуа. Есть, наконец, Петр. Он-то, как он сам полагал, может попробовать побороться с этой силой, пусть даже она хоть десятикратно умноженная — или сколько там умельцев-умников ее умножали. Подумал так Петр и сам себя затормозил, потому что внезапно — все в эти мгновенья происходило внезапно! — услышал обок паранорма. Не учеников Мессии — к их полям он давно привык. Он услышал очень сильного паранорма, которого еще пять минут назад не было в кабинете, а сейчас возник, разом погасив волны страха и ненависти, как будто не душили они Петра только что своими гарью и липкостью, что только Петр и чувствовал.
И слова всплыли — тоже внезапно:
«Вы считаете, что я проиграла, господа? Тогда скажите, что именно я проиграла?»
Ответил Иешуа:
«Что проиграла? Ничего особенного, девочка. Всего лишь — меня…»
«Кому я вас проиграла?»
«Себе. Был я у тебя — и ты одна теперь. Помнишь, что сказал Господь? „Нехорошо быть человеку одному“».
«Нехорошо передергивать, Учитель. Эти слова сказаны по весьма конкретному поводу: они — об Адаме, о первочеловеке. Господь сказал их и создал ему половинку — Еву. Вряд ли мне сейчас нужна половинка — да еще и с Божьей помощью…»
Господи, думал Петр, слушая этот мысленный диалог, дай Иешуа силы перенести самое для него страшное — предательство ученика. Нет для него ближе людей, чем ученики, нет и не было — в прошлой нашей жизни. Никогда не предавали его ученики! И если по канону Иуда предал его, то в реальности-то именно Иуда-зилот оказался самым верным — до смерти верным. До своей смерти, которую он принял едва ли не в миг смерти Учителя…
А ведь этот беззвучный разговор, по сути, очень походил на тот, что вел не действительный, а евангельский, придуманный Иисус с Иудой — в час Тайной вечери: «Истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня». У Иуды библейского хватило наглости спросить: «Не я ли, Равви?» И Иисус ответил по обыкновению: «Ты сказал…» А еще он напомнил собравшимся: «Сын Человеческий идет, как писано о Нем, но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться…»
Все это — из Евангелия от Матфея. Петр так и не успел проследить, чтобы все евангелисты написали то, что должны написать. Однако ничего не изменилось в текстах, стало быть, и без Петра История не сломалась. Как не ломается и не сломается уже без Службы Времени…
А Иешуа ответил женщине, ученице, близкой ему и предающей его, похоже, давно, с самого начала:
«Ты плохо училась у меня, Мари. Господь говорил так мало или, вернее, неведомые, исчезнувшие в веках создатели Книги Книг так мало слов вложили в его уста, что каждое известное значит для человечества неизмеримо больше, чем собственно повод, по которому эти слова были произнесены. Ты же у нас девушка умная, образованная, книги читала. Ты же любишь произносить, например, гамлетовское: „Слова, слова, слова…“, если тебя раздражает многоречивость собеседника. А это, если помнишь, всего лишь прямой ответ на простой вопрос: „Что вы читаете, милорд?“… Цитата, ставшая афоризмом… Да, Библия — это Книга Книг, священная Книга, но все-таки — книга. Просто афоризмов она подарила людям неизмеримо больше любой иной… Но оставим неуместный ныне литературоведческий спор. Когда я сказал, что теперь ты — одна, я имел в виду лишь то, что сказал. Никого нет рядом с тобой».
«Ошибаетесь, Учитель, нас много».
«Тебе так кажется, девочка. Не веришь? Смотри…»
Петр услышал мысленно брошенное Мессией: «Пора, коллеги…» и едва успел спросить то ли себя, то ли невесть кого — к кому обращена реплика, к каким таким коллегам? — как распахнулись двойные кабинетные двери и вошли гости. Или коллеги. Точнее, стали входить, поскольку гостей оказалось немало и на процедуру потребовалось некое время, за которое Петр успел изумиться, ужаснуться, впасть в ступор и выпасть обратно, восхититься идеей Иешуа и обрадоваться появлению в кабинете многих знакомых лиц. А что до незнакомых, то и по их поводу догадка существовала.
Короче, в кабинет Мессии страны Храм вошли Мастера Службы Времени.
Вошел Мастер-один Уве Онтонен, старый уже финн-финик, поджарый, спортивный, моложавый, несмотря на все свои семьдесят два, если Петр верно помнил его возраст.
Вошел Мастер-два Джек Лозовски, родившийся лет, наверно, сорок назад в американском штате Айдахо от матери-индианки и отца-ирландца, заядлый картежник и матерщинник, любитель бур-бона, Мастер, первым освоивший телекинез вслепую. Как о нем сказал Дэнис в последнем разговоре с Петром: он на две головы выше Мастера-три Петра Анохина.