07-Требуется чудо (Сборник)

Абрамов Сергей Александрович

— А тебя? — отпарировал обиженный «жигуль». — Тебя, что ли, много лупили? Тебя, мон шер, судьба тоже по шерстке гладила. В институте лучший студент на потоке, гордость факультета. Ушел в газету — и там все о'кей: командировки, публикации, грамоты. А повести твои?.. А в цирке?.. Да перед тобой трепещут, как перед генералом: вдруг саблю вытащишь и начнешь косить направо-налево. А ты и вытаскиваешь, не без того…

— Постой, откуда ты все знаешь? — удивился Истомин. — Тебе же всего два года…

— Болтаешь много. Как какую бабу в меня посадишь, так и пошел соловьем… Я такой, я сякой, я самый-пресамый…

— Не ври! Я никогда не хвастаюсь.

— Верно, не хвастаешься. Ты у нас склонен к самоиронии,

ты человек с юмором, кто спорит. Только самоирония твоя не более чем прозрачная занавесочка. А сквозь нее что надо, то и видно…

— Трепло!..

— Ни в коем случае! Я, майн либер, хоть и сделан волжскими умельцами, но воспитан и взлелеян тобой, за что тебе большой данке шен. И мне тебя осуждать не резон. А вот с чего я малость захлебнулся, так это с твоего нелогичного поступка с псевдотрудягой Валерой… Погоди, не прерывай, а то заглохну, — заспешил «жигуль», видя, что Истомин собирается что-то возразить. — Я за что тебя сильно уважаю? За чутье. Ты ж селезенкой чуешь, когда курс менять надо. Как колобок. А из института ушел вовремя, из газеты слинял в самый раз, все твои повести как ментоловые сигареты с фильтром: вроде бы и горько, а в то же время всерьез не задевают. Верным путем идешь!.. И вдруг — на тебе: в благородство решил поиграть. Откуда оно у тебя, благородство?

— Что ж я, по-твоему, должен был сделать?

— Во-первых, не останавливаться. Во-вторых, раз уж остановился — колонна шла, видел, — то на просьбы о помощи не реагировать: нашел время альтруизм проявлять. В-третьих, раз уж помог, то и ехал бы себе, а не шел с дураком общаться. А ты пошел и нарвался на хамство. Ну ладно, нарвался — встань и уйди. Так нет, взыграло ретивое, решил кавалерийской удалью подонка добить. Зачем, спрашиваю? Потратил нервные клетки, которые не восстанавливаются, испачкал штаны и потерял время. Ну что, прав я?

— А ведь, похоже, ты и меня подонком считаешь, — медленно, словно удивляясь, проговорил Истомин.

— Да ни в коем случае, ты что, ты что! — «жигуль» от возмущения даже вентилятор включил, задул, загудел. — Мы с тобой два сапога пара: ходкие, приемистые, надежные в работе, на вид блестящие, в экспортном исполнении. Но в то же время хрупкие, с тонкой внутренней структурой. Я, например, на разбитый проселок и не поеду: застряну, изгваздаюсь, поврежу себе чего-нибудь. И тебе с магистрали сворачивать не советую. Думай только о себе, а другие о себе сами позаботятся.

— Откуда ты такой философии поднабрался?

— Я же говорю — от тебя. Два года вместе. Срок!

Истомин вернул спинку кресла в вертикальное положение, захлопнул двери, блокирующие кнопки на них утопил.

— Вот что, — подвел он итог разговору, — я поступил так, как считал нужным. Никакое это не благородство, а нормальный человеческий поступок. Если и он тебе непонятен, пеняй на себя. Все, конец связи. — И включил зажигание и рванул с места так, словно за ним гнались, словно очухавшийся Валера развернул свой трактор и мчал за Истоминым, горя неправедной местью.

Хорошо работал двигатель: негромко, ровно, надежно. Что-что, а машину Истомин знал, никакая мелкая неприятность в тупик его не ставила. Руки плюс голова — что еще надо человеку?..

И уже остался позади большой населенный пункт Глебово, и уже маячил на горизонте крохотный пока силуэт Горицкого монастыря, что коронует с юга старинный городок Переславль-Залесский.

Истомин въехал в город, проскочил мимо кремля, мимо Спасо-Преображенского собора и церкви Петра Митрополита, раздумывая, а не перекусить ли ему чем пошлет переславль-залесский райпищеторг. Нет, решил он, рановато пока, оставим перекус до Ростова, а пока обязательно заглянем в местный книжный магазин, посмотрим, что за художественная литература в нем завалялась.

В книжном магазине было прохладно и пусто, две пожилые продавщицы маялись от безделья и на Истомина посмотрели со здоровым любопытством: что он здесь потерял, гость явно заезжий! Не думает ли он по московской наивности выцыганить у них дефицитного Ж. Сименона или не менее дефицитного Ю. Семенова? Как же, ждите, в Переславле-Залесском своих книголюбов пруд пруди…

Но Истомин знал, что ни Сименона, ни Семенова он тут не найдет: не вчера родился. Он сразу порулил к полке с букинистическими книгами, потому что не раз случалось: отыскивал он на таких полках какой-нибудь милый поэтический сборничек, пропущенный им в столичной суете, или потрепанный журнал с хорошей повестухой, или непроданную книжку брата-писателя, что немало способствует подъему настроения. Вот и сейчас рылся он в пропыленных изданиях и вдруг напоролся на собственный сборник рассказов и очерков, изданный в прошлом году под броским названием «Днем с огнем». Название это было навеяно анекдотом про Диогена, который ходил среди бела дня с зажженным фонарем, искал человека. Истомин, значит, тоже, как древний философ, искал человека среди людей, определял его нравственные параметры, вовсю проверял моральным кодексом.

Тот грустный факт, что сборник кто-то прочел и поспешил сдать, несколько расстроил Истомина, хотя в отличие от многих собратьев по перу он не шибко обольщался собственной якобы вселенской популярностью, не очень верил всяким рецензиям, не считал, будто его книги поклонники рвут на части. И все же, и все же…

Под пронзительными взглядами продавщиц — что это так завлекло варяжского гостя? — он перелистал книгу и обнаружил в ней массу пометок, сделанных на полях толстым синим фломастером. Пометки читались буквально так: «Ха-ха!», «Вот те раз!», «Чушь собачья!», «Брэд» — через «э» оборотное. Но имелись и более гуманные: «Здраво!», «Ничего…», «Умеет думать!» Были и непонятные: «Козел!», «Прачечная», «Лена. 17-23-11». А в самом конце, на чистой последней странице была нарисована веселая хохочущая рожица — с носиком-пятачком, с чернильными точками веснушек, с двумя бантиками на макушке. К рожице были приделаны длинные тонкие ножки в больших ботинках с загнутыми носами, и все это венчала игривая надпись: «Финдиляка». Возможно, это был портрет автора пометок. А возможно, он так представлял себе автора книги. Но, с другой стороны, Финдилякой могла оказаться любимая женщина обладателя синего фломастера.

Гадать было бессмысленно, требовался поступок.

— Платить вам? — спросил Истомин любознательных продавщиц, протягивая им книгу и кровный металлический рубль.

— Нам, — сказали продавщицы хором, одна взяла рубль, а другая книгу, обе внимательно рассмотрели ее, ничем своих чувств не выдали, одна отсчитала Истомину сдачи двадцать копеек, а другая завернула книгу в бумагу и протянула с вежливыми словами:

— Спасибо за покупку, приходите еще.

— Это вряд ли, — сказал Истомин, взял книгу и вышел.

Честно говоря, он толком не знал, зачем ее купил. Вот разве что из-за пометок, чтобы на досуге изучить каждую, понять, к какой именно строчке она относится, увидеть за пометками неведомого читателя… Не исключено… Но настроение Истомина — и так неважное с самого начала, да еще подпорченное встречей с трактористом Валерой — совсем скатилось в минусовую область, замерзло там и съежилось.

По ритуалу полагалось прошерстить магазины «Обувь», «Галантерея — трикотаж», «Детский мир» и «Хозтовары»; но Истомину не хотелось толкаться у прилавков, бездарно тратить деньги, а решил он пройтись прогуляться, прошвырнутся по местному Бродвею, являющему собой часть магистрали Москва.