07-Требуется чудо (Сборник)
Шрифт:
— Как ты живешь, Истомин? — спросила Анюта.
— Я живу разнообразно, но в целом хорошо, — ответил Истомин. — А ты как?
— Поговорим сначала о тебе.
— С чего бы мне такое преимущество? — раскокетничался Истомин, покачивая рулем, поигрывая брелоком для ключей, поглаживая рукоятку переключателя скоростей, вставляя в магнитофон кассету.
И тотчас же от заднего стекла, из стереоколонок сладким, почти детским голосом тихонько запел о любви заокеанский шоколадный кумир молодежи, чья слава, говорят, понемногу затмевает некогда вселенскую славу знаменитых английских «жуков».
— Когда это ты отказывался от преимуществ? — удивилась Анюта. — Что-то не припомню…
— Ты меня не видела сто лет. Я изменился, повзрослел сначала и постарел потом. Я непрерывно отказываюсь от лишних преимуществ, я не ищу их, я скромен в быту.
— Ты, может, и постарел, — грустно сказала Анюта, — но совсем не изменился. Как был ерником, так и остался им. Что это, Истомин? Защитная реакция?.. Но от кого тебе защищаться, Истомин? От меня? От меня не надо защищаться. Меня же нет. Я миф, фантом, облако в джинсах. Будь самим собой, Истомин, пока нам по пути.
— Временно, — опять уточнил Истомин.
— А я и не посягаю на вечность. Я сойду, когда буду не нужна тебе.
— Разве ты нужна мне? — раздражаясь и поэтому грубо спросил Истомин.
— Иначе ты бы меня не посадил в машину.
— Я тебя посадил потому, что ты голосовала.
— А я голосовала, потому что ты хотел меня посадить… Пустой разговор, Истомин, сказка про попа и собаку. Не будем терять времени, скоро Загорск, а у меня еще расчетов куча.
И вправду, краем глаза заметил Истомин, мимо мелькнул указатель поворота к населенному пункту Радонеж.
— Каких расчетов? — поинтересовался Истомин.
— По проекту. Моей группе через месяц сдавать проект, заказчик торопит, Болдырев больной, Чижова опять в декрет ушла, работать не с кем, кручусь, как заведенная…
— Куда же ты едешь?.. Сидела бы, считала.
— Я никуда не еду, Истомин, пойми ты наконец и говори быстрее, что тебя мучает?
— Ничего меня не мучает. С чего ты взяла?
— Хорошо, я буду задавать конкретные вопросы. Ты вежливый человек, Истомин, ты ответишь женщине.
— Спрашивай, женщина, — усмехнулся Истомин, почему-то поддаваясь ее напору, вступая в какую-то придуманную ею игру, в эту, конечно же, абсолютно не нужную Истомину игру, но…
Ах, это осторожное «но»! Все сверхразумные аргументы легко подвергнуть сомнению, если в конце любого утверждающего предложения (или утвердительного? — автор забыл, как правильно…) поставить не точку, а запятую и следом — «но». Вот так: курить, естественно, вредно, но… Или: бег трусцой укрепляет здоровье, но… И так далее, продолжайте сами.
— Ты женат?
— Разумеется. Четырнадцать лет уже. Сыну — тринадцать.
— Ты спокоен дома? Заметь, я не спрашиваю — счастлив, я спрашиваю — спокоен…
— Странный термин…
Истомин подумал, впрочем, что не такой уж и странный. Скорее, точный. Счастье — понятие расплывчатое, строгого определения ему не существует. Как в философии: абстрактная категория… Кстати, вот и определение: счастье — это покой… Покой нам только снится… Банальная фраза эта, давным-давно украденная у Блока, почему-то на секунду расстроила Истомина, и что-то уже кольнуло в левой стороне груди — не сердце, нет, а будто электрической иголочкой кто-то притронулся… Спокоен?.. Нет, конечно! Скорее наоборот: он непонятно почему напряжен, словно ждет откуда-то подвоха, удара, каверзы какой-нибудь… Примеры? Да мильон! Иной раз намеренно не хочет заглянуть в дневник к сыну. А вдруг там двойка?.. Придется что-то говорить, раздражаться, закипать от молчаливого упрямства сына, от непонимания им простых истин… Для кого простых? Для него, Истомина? А если для тринадцатилетнего сына они — не истины? То-то и оно… Или опять-таки с раздражением порой ловит себя на мысли, что вот он дома, а жены нет, и она не где-нибудь — у подруги там или у любовника, а всего лишь на своей распрекрасной работе, но горит и ликует, как у любовника, ставит общественное выше личного. И, между прочим, не проверяет у сына дневник… Спокоен он… Как же…
— Тогда второй вопрос, — быстро сказала Анюта.
— Постой, я ж не ответил.
Истомин пришел в себя, как вынырнул из-под воды: даже в ушах звенело.
— Почему же?.. Все очень-очень понятно… Скажи, а твоя жена спокойна?
Заладила: спокоен, спокойна…
— Абсолютно! — сказал так поскорее, чтобы не думать, не анализировать суть, зря не мучиться. А Анюта заметила.
— Вот и врешь, — спокойно сказала она. — Жить с тобой — сплошная нервотрепка.
— Ну уж!.. — Истомин отлично знал, что он не сахар, но сей факт его не тяготил, он даже в меру гордился им: вот мы какие непростые, какие мы сложносочиненные. — И потом: ты-то что волнуешься? Ты свое со мной отжила. Или отмучилась, а, подруга?..
— Отжила… — эхом повторила Анюта.
— Слушай, — окончательно обозлился Истомин, — если ты помнишь, не я от тебя ушел, а ты от меня. Собралась, сказала «прощай!» и пошла к мамочке. А я остался. Один, между прочим. И ведь звонил тебе, говорил: не дури, вернись. А ты?
— А я не вернулась.
— Почему?
— Ты не хотел.
— Ты что, дура? Я же звонил…
— Истомин, перед кем ты ломаешь комедию? Передо мной? Не надо, я театр не люблю. Разве что перед собой… Ты ведь не жил со мной, ты существовал, ты тяготился и домом, и мной, и мамой — она умерла в прошлом году, — ты придумывал любой предлог, чтобы уйти. И все бы ладно: ну не нагулялся мужик, молодость в нем играет, но зачем ты на меня давил?
— Я тебя давил?! Окстись, подруга!
— Давил, Истомин. Ты разогнал всех моих друзей: они тебя не устраивали, они были для тебя примитивными, они ходили в походы и пели у костра песни, которые ты не понимал. Ты не дал мне пойти в аспирантуру: женщина не должна быть слишком занятой, любая эмансипация, по-твоему, имеет границы. Ты отнимал у меня дело, но ничего не давал взамен. Ни себя не давал, ни дома… В самом деле, Истомин, зачем ты заставлял меня сидеть в четырех стенах? Для порядка? Зачем мне был дом без тебя? Без тебя я прекрасно жила с мамой… Кстати, и с ней ты меня постоянно ссорил, ты настраивал меня против нее, и я верила, верила — тебе, потому что любила тебя, и мама уходила от меня, уходила, а когда я вернулась к ней, она была для меня другой, не прежней, я уже смотрела на нее твоими глазами, меня раздражало то, что раздражало тебя…
— Ты же работала.
— Я потеряла темп, Истомин, потеряла кураж. Я работаю по инерции, потому что так надо, потому что все работают и есть хочется… Я согласна, согласна, я не Эйнштейн и даже не Софья Ковалевская, пороху бы я не изобрела, но я хотела работать. Истомин, я хотела изобретать порох, а ты мне очень разумно объяснил, почему это глупо, почему этого делать не следует…
— И ты поверила?
— Я не поверила, я подчинилась. Мы всегда подчиняемся тем, кого любим.