10 гениев, изменивших мир

Кочемировская Елена

Писарев видел идеал социального устройства в том, чтобы неимущие могли собственными руками зарабатывать себе пищу. И снова Циолковский был согласен – он и сам представлял идеальное общество именно так.

Писарев пришел к мысли о вредоносности искусства (отвлекает от изучения естествознания, а значит, и от социального прогресса). Оправдать существование искусства может только популяризация с его помощью естественнонаучного знания – и Циолковский стал писателем-фантастом, пропагандистом космических полетов, а ценность поэзии не признавал до конца своих дней.

В книге «Простое учение о воздушном корабле и его построении» Циолковский писал: «Систематически я учился мало… я читал только то, что могло помочь мне решить интересующие меня вопросы, которые я считал важными…». А важными ему казались вопросы чрезвычайно

интересные. Нельзя ли практически воспользоваться энергией Земли? Нельзя ли устроить поезд вокруг экватора, в котором не ощущалась бы сила тяжести? Нельзя ли конструировать металлические аэростаты, вечно носящиеся в воздухе? Нельзя ли эксплуатировать в паровых машинах высокого давления мятый пар? Нельзя ли применить центробежную силу, чтобы подняться за атмосферу, в небесные пространства? «И я придумал такую машину, – сообщал Константин Эдуардович в автобиографии. – Я был в таком восторге от этого изобретения, что не мог усидеть на месте и пошел развеять душившую меня радость на улицу. Бродил ночью час-два по Москве, размышляя и проверяя свое открытие. Но, увы, еще дорогой я понял, что я заблуждаюсь. Однако недолгий восторг был так силен, что я всю жизнь видел этот прибор во сне: я поднимаюсь на нем с великим очарованием».

Откуда же у молодого человека такой неподдельный интерес к возможности межпланетных путешествий? По-видимому, дело состояло в следующем. Циолковский целые дни проводил в Чертковской (в то время – Румянцевской) библиотеке. Коллекция книг здесь была первоклассной: в нее поступали «по экземпляру всего в России печатаемого, гравируемого и литографируемого как частными лицами, так и казенными ведомствами… по экземпляру фотографируемых в России рукописей и книг… конфискованных или удержанных цензурными учреждениями или таможнями заграничных изданий». В читальном зале Румянцевской библиотеки бывали Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, Д. И. Менделеев и многие другие.

Но главное было даже не в этом – дежурным при зале последнюю четверть XIX века (с 1868 года) был «идеальный библиотекарь» Н. Ф. Федоров, «друг Толстого и изумительный философ и скромник», как писал о нем К. Э. Циолковский. Благодаря Федорову Константин Эдуардович глубоко воспринял и активно проповедовал идею даже не о возможности – о неизбежной необходимости освоения космического пространства человеком. И хотя главная работа «идеального библиотекаря» «Философия общего дела» была опубликована только после его смерти, в 1904 году, рукопись имела хождение еще при жизни Федорова. Ее, по-видимому, читал и Константин Эдуардович: сравнение федорианства (философии его автора) и работ ученого показывает, что создатель ракетной теории был во многом единомышленником и продолжателем «загадочного мыслителя», как называл Федорова выдающийся русский философ С. Булгаков.

В своем труде Н. Ф. Федоров высказывал мысль о том, что «Земля – только исходный пункт. Поприще для человека – целое мироздание». Он призывал к объединению всего человечества для борьбы за высокие цели существования и считал свою концепцию подлинным христианством. Федорианство оказало влияние не только на Циолковского, но и на великих русских философов Н. Бердяева и В. Вернадского, а Лев Толстой гордился тем, что жил «в одно время с подобным человеком».

Впрочем, космическая философия Константина Эдуардовича тяготела не к христианству, а скорее к буддизму. Во многом это связано с тем, что основную часть своей творческой жизни ученый провел в Калуге – центре русского теософского движения, где печатались отечественные и переводные книги по теософии и восточной мистике. «О том, что Циолковскому были близки восточные идеи, свидетельствует хотя бы его очерк «Нирвана», вышедший в 1914 году, – пишет в своей статье «Циолковский и атеизм» отец Александр Мень. – Мысли, очень близкие к буддизму, он высказал и в брошюре «Ум и страсть» (1928), изображая идеальное существо, лишенное страстей, и почти дословно повторяя некоторые места из буддийской священной литературы».

Плодом совместного влияния федорианства и восточной мистики явилась «космическая религия», которую Циолковский называл «монизмом». В частности, в учении была представлена идея о духовном блаженстве атомов, на которые распадается человек после смерти. Ученый считал, что одухотворенность присуща всей природе, каждому атому, и верил в существование разумных нематериальных

обитателей космического пространства. Вселенная, согласно его учению, восходит к Высшей Причине: «То, что происходит и развивается, – писал он, – ход этого развития – зависит от начальной Причины, вне природы находящейся. Значит, все зависит от Бога. <…> Бог есть причина всех явлений, причина вещества и всех его законов». Однако представление о божественном у Циолковского довольно своеобразно. В 1925 году он выпустил в Калуге специальную брошюру «Причина космоса» с обоснованием своего богопонимания. Книга эта, по понятным причинам, малоизвестна, и отец Александр Мень цитирует ее заключение, опущенное в переиздании 1986 года: «Причина несоизмерима со своим творением, так как создает вещество и энергию, чего космос не в силах сделать. Для нее ограничено то, что даже для высочайшего человеческого ума безначально и бесконечно. Космос для нее определенная вещь, одно из множества изделий Причины. <…> Причина создала Вселенную, чтобы доставить атомам ничем не омраченное счастье. Она поэтому добра. Значит, мы не можем ждать от нее ничего худого. Ее доброта, счастье, мудрость и могущество бесконечны по отношению к тем же свойствам космоса».

Константин Циолковский считал, что рано или поздно человек должен будет овладеть «всем солнечным теплом и светом» и начать расселяться в просторах Солнечной системы. Ракеты – это первичное решение вопроса, со временем люди преодолеют свою форму, станут лучистыми, мыслящими существами сферической формы. Главное – преобразиться в «лучистое человечество» и начать процесс «колонизации» всего околосолнечного пространства, преобразуя сначала пояс астероидов, а потом вещество естественных спутников планет.

Однако все эти философские концепции и логически вытекающие из них математические расчеты, показывая реальность их воплощения в жизнь, появились значительно позже. А пока Константин Циолковский жил в Москве, перебиваясь буквально с хлеба на воду, читал учебники по точным и естественным наукам и проверял их положения на практике. Связей и знакомств он, разумеется, никаких не завязал, применения своим техническим талантам не нашел. Он получал из дома 10–15 рублей в месяц. «Питался одним черным хлебом, не имел даже картошки и чаю, – вспоминал Циолковский. – Каждые три дня я ходил в булочную и покупал там на 9 коп. хлеба. Таким образом, я проживал 90 коп. в месяц. Зато покупал книги, трубки, ртуть, серную кислоту и проч. Тетка навязала мне уйму чулок и прислала в Москву. Я решил, что можно отлично ходить без них, продал их за бесценок и купил на полученные деньги спирту, цинку, серной кислоты, ртути и проч. Благодаря кислотам, я ходил в штанах с пятнами и дырами. Мальчики на улице замечали мне: «Что это, мыши, что ли, изъели ваши брюки?». Ходил я с длинными волосами оттого, что некогда стричь волосы. Смешон был, должно быть, страшно. Я был все же счастлив своими идеями, и черный хлеб меня нисколько не огорчал. Мне даже в голову не приходило, что я голодаю и истощаю себя».

Все же и при таких условиях он не избежал мук любви. Вот как вспоминал об этом сам Циолковский: «Моя хозяйка стирала на богатый дом известного миллионера Ц. Там она говорила и обо мне. Заинтересовалась дочь Ц. Результатом была ее длинная переписка со мной. Наконец она прекратилась, когда родители девушки нашли переписку подозрительной, и я получил тогда последнее письмо. Корреспондентку я ни разу не видел, но это не мешало мне влюбиться и недолгое время страдать. Интересно, что в одном из писем к ней я уверял свой предмет, что я такой великий человек, которого еще не было, да и не будет. Даже моя девица в своем письме смеялась над этим. И теперь мне совестно вспомнить об этих словах. Но какова самоуверенность, какова храбрость, имея в виду те жалкие данные, которые я совмещал в себе! Правда, и тогда я уже думал о завоевании Вселенной».

В итоге отец отозвал сына домой, в Вятку. В сентябре 1876 года Константин возвратился домой и с октября стал репетитором неуспевающих гимназистов. Получить первые заказы помогли связи отца, а в дальнейшем «я имел успех, – писал Циолковский в автобиографии, – и меня скоро засыпали этими уроками. Гимназисты распространяли обо мне славу, будто я очень понятно объясняю алгебру!» Заработав немного денег, юный репетитор снял комнату и устроил в ней мастерскую, где непрерывно производил разнообразные опыты.