10 гениев, изменивших мир
Шрифт:
Циолковские решили переехать в Вятку – там жили братья Эдуарда – Нарциз и Станислав. Нарциз Циолковский занимал высокую должность чиновника для особых поручений при вятском губернаторе, а Станислав дослужился до генерал-майора. По протекции братьев Эдуард Игнатьевич был назначен столоначальником [22] Вятской палаты Лесного отделения.
Вспоминая об отце, К. Э. Циолковский писал, что тот «всегда был холоден, сдержан. Вид имел мрачный. Редко смеялся. Был страшный критикан и спорщик. Ни с кем не соглашался, но, кажется, не горячился. Отличался сильным и тяжелым для окружающих характером. Никого не трогал и не обижал, но все при нем стеснялись. Мы его боялись, хотя он никогда не позволял себе ни язвить, ни ругаться, ни тем более драться». Мать будущего ученого была совершенно другого характера: «натура сангвиническая, горячка, хохотунья, насмешница и даровитая». Константин Эдуардович писал о ней в автобиографии: «В отце преобладал характер, сила воли, в матери же – талантливость. Темперамент отца умерял природную пылкость и легкомыслие матери. <…> Я думаю, что получил соединение сильной воли отца с талантливостью матери». От отца К. Э. Циолковскому досталось пристрастие
22
Столоначальник – начальник стола (низшего структурного подразделения) в любом ведомстве дореволюционной России.
Самодеятельность и самостоятельность Константин проявил уже в раннем детстве: обязательно ломал все игрушки, чтобы посмотреть, что внутри них, научился бегло читать по найденным где-то сказкам Афанасьева и таким образом пристрастился к чтению («…читал все, что было и что можно было достать»).
При этом мальчик не был предрасположен к сколько-нибудь формализованному получению знаний: «Ученье шло туго и мучительно, хотя я и был способен. Зададут на маленькой грифельной доске написать страничку, две. Даже тошнило от напряжения. Зато, когда кончишь это учение, какое удовольствие чувствуешь от свободы. <…> Занималась с нами мать. Отец тоже делал педагогические попытки, но был нетерпелив и портил тем дело…» В то же время он любил мечтать. Вот что писал Циолковский о себе: «Я даже платил младшему брату, чтобы он слушал мои бредни. Мы были маленькие, и мне хотелось, чтобы дома, люди и животные – все было тоже маленькое. Потом я мечтал о физической силе. Я, мысленно, высоко прыгал, взбирался, как кошка, на шесты, по веревкам. Мечтал и о полном отсутствии тяжести. <…> Любил лазить на заборы, крыши и деревья. Прыгал с забора, чтобы полетать. <…> И вода, и лед приводили меня в мечтательное настроение».
Воду Циолковский очень любил. Всю жизнь он селился поближе к реке. Реку Вятку он полюбил особенно. Причиной тому была полная свобода, которую Эдуард Игнатьевич и Мария Ивановна предоставляли детям. Константин не замедлил ею воспользоваться и очень скоро научился плавать.
Даже в половодье, самое опасное на реке время, мальчики устремлялись к воде. Спорт, которым они увлекались, был отнюдь не безобидным – катанье на льдинах, перепрыгивание с одной на другую. Однажды, приняв за льдину грязную воду (вероятно, подвела близорукость), Константин прыгнул с той решительностью, на какую способен лишь одиннадцатилетний мальчишка, не понимающий, что прыгает навстречу смерти.
Полем его смелых походов оказалась и старинная городская церковь: вместе с приятелями он не раз лазил на полуразрушенную колокольню. Добраться до звонницы, ударить в колокол было одновременно и удовольствием, и признаком незаурядной доблести. Но даже мальчишки ахнули, увидев однажды, как Константин полез еще выше – на маленький балкончик у самой маковки. Вся Вятка лежала внизу, под ногами. Смотреть на город сверху было очень интересно. И тут Константин сделал то, чего уж явно не следовало делать, – он покачал ограду балкончика. Обветшалое сооружение заходило под ногами. Стало страшно. Казалось, старая колокольня вот-вот вырвется из-под ног. Ощущение безудержного страха было настолько сильным, что запомнилось ему на всю жизнь и не раз являлось потом в сновидениях…
Одним словом, раннее детство Циолковского ничем особенным не отличалось от жизни обыкновенных детей. «Вывод интересный, – писал он, оценивая свои ранние годы. – Но, пожалуй, не новый: нельзя угадать, что из человека выйдет… Мы любим разукрашивать детство великих людей, но едва ли это не искусственно, в силу предвзятого мнения… Я, впрочем, лично думаю, что будущее ребенка никогда не предугадывается».
Перелом в жизни мальчика произошел, когда ему было девять лет. Он заболел скарлатиной, и хворь дала осложнение – сильнейшую тугоухость, а позднее почти полную глухоту. «Последствия болезни, отсутствие ясных звуков, ощущений, разобщение с людьми, унижение калечества – сильно меня отупили. <…> Было ли это последствием отупления или временной несознательности, свойственной моему возрасту и темпераменту, я до сих пор не знаю. Я более склоняюсь к тому, что отупение скорее было от глухоты и болезни». Всю жизнь Циолковский считал себя калекой и находил в этом оправдание своим несчастьям. Глухотой он объяснял свою замкнутость и нерасположенность к общению, неспособность наладить связь с научным миром и т. д. Но в ней же он видел и объяснение своим успехам на научном поприще: «Меня унижала все время глухота, бедная жизнь и неудовлетворенность. Она подгоняла мою волю, заставляла работать, искать… Только крайнее напряжение сил сделало меня тем, что я есть».
Невзирая на проблемы со слухом, в 1869 году отец отдал Константина вместе с младшим братом Игнатием в первый класс Вятской мужской гимназии. Предметов много, и учиться было нелегко, тем более полуглухому ребенку. В общем, успехами будущий ученый не блистал – во втором классе остался на второй год, а после третьего и вовсе распрощался с гимназией: в 1873-м вместе с девятью одноклассниками он был отчислен «для поступления в тех. училище».
Трудности с учебой усугубились тем, что на тринадцатом году жизни Константин потерял мать. Отец добывал средства к существованию и детьми практически не занимался, так что для их воспитания после смерти матери пригласили тетку. Но она была малограмотна и помочь мальчику в учебе ничем не могла. Екатерину Ивановну Юмашеву дети «не особенно любили и уважали. Но она все же была очень кротка и никогда нас не обижала: ни криком, ни толчком. Она имела склонность все преувеличивать и даже врать».
Таким образом, гимназические годы стали для Константина Циолковского «самым грустным, самым темным временем» жизни. А поскольку мальчик был довольно самолюбив и ему, наверное, надоело ловить на себе сочувственные взгляды, в нем проснулось стремление доказать окружающим свою полноценность, «искать великих дел, чтобы заслужить одобрение людей и не быть столь презренным…» Это чувство не покидало его всю дальнейшую жизнь.
«Лет с четырнадцати-пятнадцати, – писал Циолковский, –
В это же время Константин мастерит всевозможные поделки: домики, санки, часы с гирями, модели самодвижущихся колясок и локомотивов, а однажды даже собрал настоящий токарный станок. Конструирование станка существенно изменило мнение Эдуарда Игнатьевича о сыне, на которого он давно уже махнул рукой. И уж совсем иными глазами посмотрел на Константина отец, когда тот выиграл в споре с создателем «вечного двигателя». Предложенная изобретателем схема выглядела настолько правдоподобно, что даже столичные газеты написали о выдающемся достижении русской науки. Однако никакие ссылки на авторитет петербуржцев не могли поколебать юношу, и шестнадцатилетний Циолковский нашел ошибку, допущенную творцом «perpetuum mobile». Собственно, в этом споре проявился характер дальнейшей научной деятельности Константина Эдуардовича – ничего не принимать на веру, а проверять все факты экспериментальным путем.
Так или иначе, но отец решил отправить Константина в Москву для знакомства с промышленностью и продолжения образования. Он надеялся, что сын сможет завести в Москве полезные знакомства и пристроится к какому-нибудь делу. Однако, как писал биограф Циолковского Б. Н. Воробьев, «…никто и не думал обращать внимание на молодого провинциала… Тяжелое материальное положение, глухота и практическая неприспособленность к жизни меньше всего содействовали выявлению его талантов и способностей».
К. Э. Циолковский прожил в Москве три года. Все это время он посвящал самообразованию, днями просиживая в библиотеке, а вечерами устраивая химические и физические опыты у себя в комнате, которую снимал у прачки. В первый год он тщательно и систематически изучил курс начальной математики и физики: «Часто, читая какую-нибудь теорему, я сам находил доказательство. И это мне более нравилось и было легче, чем проследить объяснение в книге. На второй год занимался высшей математикой – изучил курс высшей алгебры, дифференциального и интегрального исчисления, аналитическую геометрию, сферическую тригонометрию, почти самостоятельно проходил аналитическую механику». В общем, по свидетельству самого ученого, в Москве он увлекался прежде всего точными науками. «Всякой неопределенности я избегал. На этом основании и сейчас я не признаю ни Эйнштейна {24} , ни Лобачевского {25} , ни Минковского [23] с их последователями. Известный молодой публицист Писарев {26} заставлял меня дрожать от радости и счастья. В нем я видел тогда второе «Я». Уже в зрелом возрасте я смотрел на него иначе и увидел его ошибки». Тем не менее, большую часть взглядов молодого критика К. Э. Циолковский разделял на протяжении всей своей жизни и называл его одним из наиболее уважаемых своих учителей… Влияние Писарева чувствуется как в художественных произведениях ученого, так и в его философской концепции.
24
Отношение Циолковского к специальной теории относительности и новым взглядам на связь пространства и времени было отрицательным. Он считал теорию Эйнштейна сомнительной и необоснованной экспериментально. Однако в конце 1920-х – начале 1930-х гг. ученый в ряде трудов упоминает формулу Эйнштейна без каких-либо критических оговорок.
25
Лобачевский Николай Иванович (1792–1856) – российский математик, создатель неевклидовой геометрии. Автор труда «О началах геометрии» (1829–1830). Геометрия Лобачевского основана на тех же началах, что и традиционная евклидова геометрия, за исключением аксиомы о параллельных. Идеи Лобачевского не были поняты современниками, а широкое признание пришло к ученому лишь после смерти.
23
Минковский Герман (1864–1909) – немецкий математик и физик, автор работ по математической физике, гидродинамике и теории капиллярности, теории относительности.
26
Писарев Дмитрий Иванович (1840–1868) – публицист и литературный критик. С 1861 года – помощник редактора радикального ежемесячника «Русское слово», где в 1862-м опубликовал статью в поддержку А. И. Герцена, содержавшую прямой призыв к изменению общественного строя в России. Был арестован, 4 года провел в Петропавловской крепости, где продолжил написание публицистических статей. После освобождения в 1866 году сотрудничал с редакциями журналов «Дело» и «Отечественные записки». В 1868 году, в возрасте 28 лет, утонул в Балтийском море.
В частности, Д. И. Писарев отрицал ценность умозрительного знания и восхвалял естественные науки – и это было близко самоучке Циолковскому, стремившемуся все попробовать «на зуб». Правда, изобретатель был не настолько радикален, как публицист, который сводил науку к описанию непосредственно наблюдаемых фактов и все же признавал ценность теоретического знания. Однако он был согласен с Писаревым в том, что только естественные науки могут дать знания, необходимые для процветания человечества, а носителем прогресса является интеллектуальная элита – представители умственного труда, образованное и мыслящее меньшинство. Эту идею Циолковский постоянно развивал, она стала краеугольным камнем его евгенической по сути концепции об устройстве человеческого общества, представленной в брошюре «Горе и гений» (1916).