10 гениев литературы

Кочемировская Елена

«Генеральному секретарю ЦК ВКП(б).

Многоуважаемый Иосиф Виссарионович!

Я не позволил бы себе беспокоить Вас письмом, если бы меня не заставила сделать это бедность.

Я прошу Вас, если это возможно, принять меня в первой половине мая.

Средств к спасению у меня не имеется.

Уважающий Вас Михаил Булгаков.

5. V.1930».

Встреча, разумеется не состоялась: Булгаков не был Пушкиным, а Сталин – Николаем I. Однако 10 мая Булгаков получил место ассистента режиссера во МХАТе. Через несколько месяцев театр поставил его

пьесу о Мольере – «учителе многих поколений драматургов, комедианте на сцене, неудачнике, меланхолике и трагическом человеке в личной жизни».

Успех был оглушительный, занавес давали по двадцать с лишним раз. «Участь Миши ясна, он будет одинок и затравлен до конца своих дней», – поняли друзья. Спектакль сняли после седьмой постановки за «стремление автора бить нашу цензуру, наши порядки».

К столетию Гоголя Булгакову предложили сделать инсценировку «Мертвых душ». Завершив работу, Михаил Афанасьевич воскликнул: «Мне 41 год. Какой блистательный финал писательской работы! При том, что я знаю: «Мертвые души» инсценировать НЕЛЬЗЯ. Как же я взялся за это? Я не брался. Я ни за что не берусь уже давно – просто Судьба берет меня за горло». Он делал инсценировки «Войны и мира», «Дон Кихота», «Мадемуазель Мими», писал либретто для опер «Петр Великий» и «Черное море», прочую «поденщину».

Как-то просматривая репертуар театра, Сталин спросил Станиславского, куда делись из репертуара «Дни Турбиных». После этой беседы спектакль мгновенно восстановили! Вроде бы радость – возвращена «часть жизни» Булгакова, но угнетала неопределенность положения, другие спектакли не ставились.

В это время произошли изменения и в личной жизни писателя. Он встретил свою новую любовь. У него долго не хватало мужества расстаться с Любовью Белозерской, но: «Ты для меня всё, ты заменила весь земной шар», – говорил он уже Елене Сергеевне Шиловской, с которой познакомился в 1929 году. Считается, что именно Елена Сергеевна Шиловская-Нюренберг стала прототипом Маргариты. Однако на деле все несколько сложнее: до того как намазаться кремом Азазелло, Маргарита – это Люба, а после магической процедуры в ней проступают ведьминские черты Елены Сергеевны.

Елена Шиловская была женой крупного военачальника, Евгения Александровича Шиловского. Вспоминая о встрече с Булгаковым, она рассказывала, что ей «позвонили и, уговаривая меня прийти, сказали, что у них будет знаменитый Булгаков, – я мгновенно решила пойти. Уж очень мне нравился он, как писатель… Сидели мы рядом (Евгений Александрович был в командировке, и я была одна), у меня развязались какие-то завязочки на рукаве, я сказала, чтобы он завязал мне. И он потом уверял всегда, что я… смотрела ему в рот и ждала, что он еще скажет смешного. Почувствовав благодарного слушателя, он развернулся вовсю, и такое выдал, что все просто стонали. Выскакивал из-за стола, на рояле играл, пел, танцевал, словом, куражился вовсю. Глаза у него были ярко-голубые, но когда он расходился так, они сверкали, как бриллианты».

Булгаков потом говорил ей: «Ведьма! Присушила меня!» Именно эта встреча описана в романе «Мастер и Маргарита»: «Да, любовь поразила нас мгновенно… Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет… И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой».

Но все тайное однажды становится явным. Когда роман Елены Сергеевны с писателем раскрылся, было тяжелое объяснение с Шиловским, он угрожал Булгакову пистолетом, кричал, что никогда не отдаст детей, настоял, чтобы встречи любовников прекратились. И они, действительно, не встречались восемнадцать с половиной месяцев. Но от судьбы не уйдешь, тем более, что Михаил Афанасьевич не раз говорил, будто ему еще в Киеве гадалка наворожила трех жен.

3 октября 1932 года Булгаков расторг свой второй брак с Любовью Евгеньевной, а на следующий день они «обвенчались в ЗАГСе» с Еленой Сергеевной Шиловской, урожденной Нюренберг. Тогда Булгаков сказал ей: «Против меня был целый мир – и я один. Теперь мы вдвоем, и мне ничего не страшно».

Они поселились в небольшой квартирке, с ними – младший сын Елены Сергеевны (старший, Женя, остался с отцом, но часто приходил в гости). Позже жена писателя вспоминала: «Миша, очень легко, абсолютно без тени скучного нравоучения, говорил мальчикам моим за утренним кофе в один из воскресных дней, когда Женечка пришел к нам и мы, счастливая четверка, сидели за столом: «Дети, в жизни надо уметь рисковать… Вот, смотрите на маму вашу, она жила очень хорошо с вашим папой, но рискнула, пошла ко мне бедняку, и вот поглядите, как сейчас нам хорошо…»

Жизнь писателя наладилась. Елена Сергеевна бесконечно верила в его талант, жила его делами, и раздражительность, нервность Булгакова пропали, хотя он стал работать еще напряженнее. За «александровским» бюро, купленным женой на какой-то распродаже, были написаны роман «Жизнь господина де Мольера», драмы «Кабала святош» и «Последние дни», комедия «Иван Васильевич» и принесший писателю мировую славу роман «Мастер и Маргарита».

«Несмотря на то что бывали моменты черные, совершенно страшные, не тоски, а ужаса перед неудавшейся литературной жизнью, – писала в своих воспоминаниях Елена Сергеевна. – Но если вы мне скажете, что у нас, у меня была трагическая жизнь, я вам отвечу: Нет! Это была самая светлая жизнь, какую только можно себе выбирать, самая счастливая».

И это в то время, когда «…Арестованы Николай Эрдман и Масс… Ночью М. А. сжег часть своего романа». Надежда Афанасьевна вспоминала: «Брат моего мужа, коммунист, сказал про Мишу: «Послать бы его на три месяца на Днепрострой, да не кормить, вот и переродился бы». Миша усмехнулся: «Есть еще способ – кормить селедками и не давать пить». Кругом «перековывались», каялись в ошибках молодости, клялись в верности руководству страны «инженеры человеческих душ» Катаев, Леонов, Вишневский, Эренбург.

Друзья сочувствовали Михаилу: «Ты ведь государство в государстве. Надо сдаваться, все сдались. И надо как-то о себе напомнить: съездить на завод, на Беломорский канал, написать!» – «Я не то что на Беломорский канал – в Малаховку не поеду, так устал», – отвечал Булгаков. Ему хотелось одного – быть самим собой.

И он в четвертый раз приступил к роману. На титульном листе вывел: «Дописать раньше, чем умереть!» Его уже мучил страх смерти. Литературные мошенники на Западе получали его гонорары, в России плели интриги. Вызвали в военкомат. «Придется сидеть, как я уже сидел весною, в одном белье и отвечать на вопросы, не имеющие отношения ни к Мольеру, ни к парикам, ни к шпагам. О праведный Боже, надеюсь, дадут мне чистую!»

В конце октября 1935 года из Ленинграда в Москву приехала Ахматова, «с таким ужасным лицом, до того исхудавшая, – писала Елена Сергеевна, – что я ее не узнала, и Миша тоже. Оказалось, что у нее в одну ночь арестовали и мужа (Пунина) и сына (Гумилева)». Ахматова приехала «подавать» письмо Сталину, и Булгаков помог ей составить это письмо. Причем, по его мнению, оно должно было быть кратким и написанным от руки.

В 1936 году после запрета трех его пьес («Мольер», «Александр Пушкин» и «Иван Васильевич») Булгаков ушел из Художественного театра, который безгранично любил, но в котором ему пришлось испытать много страданий. Он поступил на работу в Большой театр либреттистом, где писал либретто для опер, но и их судьба сложилась неудачно.

Его уже не били, а добивали – беспощадно, настойчиво и методично. В письме к Б. В. Асафьеву он писал: «За семь последних лет я сделал шестнадцать вещей разного жанра, и все они погибли. Такое положение невозможно… В доме у нас полная бесперспективность и мрак…» С ним, правда, заключали договоры. Именно по договорам с театрами он написал пьесы «Адам и Ева» (1931), «Блаженство» (1934), «Иван Васильевич» (1935). Все эти вещи не были, однако, поставлены. Такая же судьба постигла «Кабалу святош», «Полоумного Журдена» (1932), «Последние дни» (1935), «Дон Кихота» (1938)… Будучи либреттистом Большого театра, Булгаков написал четыре оперных либретто («Черное море», «Минин и Пожарский», «Петр Великий» и «Рашель»), но и их не ставили.