Шрифт:
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
– Где моя расческа? Куда она снова запропастилась? Эдуард! Опять она у тебя?
– Я её не брал, вероятно, она от тебя убежала?
«Вздор, – говорила тогда мама, – вещи не умеют бегать».
А за её спиной, похожая на худую сороконожку, медленно шла расческа, и вид у нее был ужасно гордый!
Глава 1
Это было утро в маленькой квартирке на третьем этаже, где всегда на стенах было много надписей и по выходным пахло хлоркой, а по будням супом, иногда он был подгоревшим. Окно было разбито, и о нем напоминал только угрюмый, некогда белый, подоконник, на который Эдуард насыпал по утрам
Он точно знал, что птицы умеют благодарить, потому что взамен они приносили ему одуванчиковые зонтики или крошечные цветочные лепестки. Конечно, мама с папой в это не верили. Мама много работала и Эдуард никак не мог понять, как она может проснувшись со словами: «Бог мой! Опять провести целый день в этом ужасном месте», тут же взять свою большую сумку, накинуть плащ и отправиться в это самое ужасное место. Впрочем, взрослые ужасно странные, в этом нет никакого сомнения. Стоит добавить, что у Эда был самый обычный, некогда дворовый, пёс, выгуливая которого, Эдуард всё чаще размышлял о том, что любая многоэтажка-это прежде всего картина, размноженная на несколько частей и разбросанная обрывками по этажам. Это огромный поток света, разделенный на десятки электрических ламп и светильников. И ночью начинается самое интересное, когда все уснут, Эд залезает на чердак, ловко поддевает старое круглое окошко и просовывает в него трубу от дедушкиного телескопа, стараясь заглянуть в единственный мутный и грустный глаз неба-луну. Дедушка говорил, что небо не всегда было одноглазым, просто однажды, ему захотелось охватить глазами весь мир, каждый перекресток и дом. Желание оказалось столь сильным, что ему пришлось пожертвовать одним глазом ради того, чтобы быть всюду. Вот и теперь, где бы мы ни были, хлопают металлическими ресницами хитрые звёзды и высматривают гуляющих. К слову, они же зажигают фонари над влюбленными и тушат керосиновые лампы над уснувшими стариками, чтобы свет не щекотал их и без того усталые веки. Эдуард мог просидеть на чердаке несколько часов, чтобы поймать за ворот пару падающих звезд, похожих на крошечные слезинки, только холоднее и еще меньше. Но как только звезда опускалась на ладошку мальчика, входил сонный папа, поправлял, насупившись, очки, и монотонно произносил: «Сударь, вы знаете, который час? Вам уже давно пора быть в постели. Нехорошо-с, нехорошо-с.»
С этими словами он удалялся и больше не показывался до утра из кабинета, а Эдуард спускался вниз, шел к себе в комнату и опустившись в кровать, натягивал одеяло до самого подбородка. И небо закрывало оба глаза, разрешая начаться ночи.
Глава 2
Когда Эдуард просыпается, к нему сразу бежит мама. И едва он открывает рот, чтобы рассказать ей о прекрасном сне, та тут же перебивает его словами: «Надо сию же минуту надеть колготки, если ты не хочешь простудиться, и чтобы без сандалей не выходил из комнаты!» Затем, на её лице мелькает тень едва уловимой улыбки, мама чмокает сына в щеку и очень быстро уходит. Остается только запах. Гортензий, манной каши, крема для рук и пирожков. А всё-таки ей бы следовало выслушать историю об этом сне, она ведь и вправду удивительная. Дело началось с того, что в сон вдруг попал жираф. Обычно, во сне можно просто открыть форточку и вылететь прочь, а здесь всё было совершенно по-другому. Едва Эдуард повернул защелку, как увидел, что одно из облаков того гляди упадет. Мальчик быстро выглянул во двор и увидел стоящего между облаков громадного жирафа, что-то повторяющего про себя. Если прислушаться, то это было похоже на: «Опять! Как же так могло получиться! Я же просил постирать мои пятнышки, а они взяли их и погладили, теперь те превратились в полоски! Это очень грустно, я чувствую себя самым несчастным жирафом на свете.»
Эдуард высунулся что есть силы из окна и прокричал: «Иди скорее сюда, я постараюсь помочь тебе, переставай плакать. Мы нанижем на твою шею облака как большие бусины, а потом превратим их в маленькие пятнышки.»
«Тогда мне станет очень радостно!», – воскликнул жираф, и встав на цыпочки, потянулся к раскидистому дереву. А Эдуард даже не заметил, как, вытянул свою руку и принялся собирать облака. Дело это было не из простых. Те никак не хотели слушаться, не получив барбарисовых конфет. Но нельзя идти у них на поводу, ведь если дать слишком много сладкого, они порозовеют и тогда немедленно наступит рассвет. Это случится раньше времени, и малыши с их мамами и папами не успеют выспаться!
«Скорее! Идите ко мне! Вы так нужны!», – кричал Эдуард, размахивая руками и собирая облачка. Затем, мальчишка нанизывал их на шею жирафа, те распадались на маленькие кляксы и тут же засыхали новенькими пятнами на всем теле.
«Вот это да, работает!», – рассмеялся Эд и погладил громадное и грациозное животное, но вдруг отдернул ладонь и грустно сказал: «Тебе пора уходить, ты нужен своим родным, не мешкай!».
«Вспоминай меня!», – тихо ответил жираф и напоследок коснулся влажным носом руки мальчика.
«Конечно!», – проговорил Эдуард, глядя в окно. Ему на глаза навернулись слезы, в которых плавало отражение розоватого рассвета, а на столе лежал маленький фантик от барбарисовой карамельки.
Глава 3
Календарь, ворча и кряхтя, перевернул следующий лист, говорящий, что сегодня первая суббота мая.
Солнце ласково дотрагивалось пальцами старых балконов и гладило соседских безродных котов. Эд проснулся раньше обычного, быстро всунул ноги в потёртые сандалии, кинул в авоську пару апельсинов и выскочил из квартиры. На улицу идти не хотелось, а потому он решил проведать Элли, старушку, живущую этажом ниже.
На самом деле её настоящее имя – Элла, но её так уже давно никто не называл. О ней лишь знали то, что она любила своего попугая, запах крымского табака, пила зелёный чай с лимонником и некогда играла в уличных спектаклях. Ещё у нее была интересная привычка-разговаривать со случайным прохожим. Чаще по вечерам Элли садилась на скамейку, стоящую около подъезда и смотрела вверх. Перед её глазами мелькали крыши домов, некрасивые балконы и большие чёрные птицы. Всё это, конечно, помогало скрашивать ожидание. Стоило кому-то присесть рядом, старушка поворачивалась к нему и говорила: «Прекрасный день, неправда ли?». Так начинался долгий разговор, но в большинстве случае этот сидящий рядом говорил, что времени у него совсем нет и, сжав в руках портфель, шёл куда-то прочь. Это было грустно, потому что в старости очень часто хочется разговаривать. Тогда Элли ещё раз оглядывалась по сторонам, наконец вставала и медленно поднималась к себе наверх.
Когда Эдуард приходил к ней в гости, они смотрели бесконечно много диафильмов и говорили о театре. А если у Элли было особенно хорошее настроение, она позволяла мальчишке покопаться в её старых костюмах, пахнущих театральными костюмерными и терпкими духами. Сегодня, едва он вошёл, она вскочила с плетёного кресла-качалки, подошла к нему и быстро сказала: «Скорее пить чай, я вспомнила историю!». На самом деле, Элли знала множество историй, она подслушивала их у кулис, у крошечной гитары и даже у маски клоуна.
Сегодня она говорила про француза мима и крошечные лилии на его шляпе, распускающиеся во время чьей-то улыбки, и итальянца-велосипедиста, колесившего по всем городским мостам в компании ручной обезьянки. Затем она замолчала, зашторила окна и крикнула: «Эдуард! Скорее неси мою старую лампу, она на одной из антресолей, нам нельзя медлить они могут убежать!».
Эду не досталось и крохотной минутки на вопросы, потому он встал со стула и направился к высоким полкам. В суете банок и потрепанных газет он вдруг заметил льняной абажур, под которым пряталась стеклянная груша.
«Да что ты медлишь! Они очень прыткие, скорее вставляй в розетку, она прямо под столом, да-да внизу», – приговаривала Элли. Мальчишка быстро залез под стул, вставил провод, перемотанный у основания изолентой, и затем перенёс зажжёную лампу на стол.
«Задвинь левую штору поплотнее, – командовала Элли, так-так, теперь садись на диван, дело в том, что когда я была ещё совсем крошечной девочкой, мама говорила мне перед сном, что заснуть всегда проще, когда считаешь барашков, я долгое время честно пыталась, но всегда выходило одно и тоже: я закрывала глаза и оказывалась у лесного озера, а повсюду было множество разбегающихся зайцев, шутка ли, зайцев с длинными-предлинными ушами.»