100 дней счастья
Шрифт:
– Никому не говори, – шепчет он мне на ушко. – А то репутацию испортишь. Знаешь, чего я никогда тебе не говорил? Я никогда тебе не завидовал, но в том, что касается детей… В этом – да. Когда я вижу вас вместе, я всегда думаю, что тебе повезло больше, чем мне.
Я улыбаюсь.
– Очень скоро у тебя будет своя Паола.
Это моя мечта: увидеть, что жизнь друзей устаканилась. Нет, «устаканилась» звучит как-то неточно и устарело, правильнее: «наладилась». Такого мне наблюдать еще не приходилось. Умберто вечно страдает от собственной вежливости и закрытости, Коррадо ищет очередных приключений. Они такие разные и в то же время так похожи
– 90
Ненавижу иголки. Не все, конечно. Против сосновых я ничего не имею, но те, которые впиваются в палец или в вену – ненавижу. «Уколки», – как называла их бабуля. Я никогда не любил сдавать кровь, делать прививки и терпеть не мог самые обычные уколы, когда колют антибиотики.
Но мой ненавистный онколог назначил внутривенную химиотерапию. Процедура минут на десять, не больше. Сижу в маленькой комнатке, подсоединенный к капельнице. Намешанный коктейль из лекарств вливается в мои вены и несется уничтожать все формы жизни, как вредные, так и полезные. Я представляю себя изнутри и вспоминаю старый фильм Джо Данте «Внутреннее пространство», ремейк «Фантастического путешествия» Флайшера, где в Мартина Шота по ошибке внедряют маленькую подводную лодку. Но лодка, что путешествует по моему организму, бесшумна, и у нее нет связи с внешним миром. Я откидываю голову на спинку кресла и закрываю глаза. Могли бы поставить сюда телевизор, положить немного медицинских журналов, а еще лучше тех, какие кладут в парикмахерских, и включить фоном какую-нибудь попсу. У меня возникает подозрение, что, когда ты болен раком, ты становишься вроде чемпиона, чья карьера подходит к концу, одним из тех, кого хлопают по плечу, вспоминая прежние времена, но кто уже потерял все привилегии и права вип-персон.
Десять минут с иголкой в вене кажутся бесконечными. Мысли бродят туда-сюда. Я отключаюсь от мира. И оказываюсь в том, который мне так хорошо знаком.
– Кто это сделал?
Громовой голос Карабаса-Барабаса раздается по всей повозке. Подвешенные с обеих сторон куклы-марионетки притихли и затаились.
Карабас выходит вперед, куклы качаются в разные стороны, он хватает Арлекино и что есть силы запускает в стену. Огромный детина устраивается в самом центре царства марионеток.
– Ну? Кто это был? – кричит он, вращая горящими, как угли, глазами.
Арлекино удается встать на ноги, он замирает и переводит дыхание. Остальные вопросительно поглядывают друг на друга, пытаясь не привлекать к себе внимания.
Карабас нервно дергает рукой, в которой сжимает огромную жареную баранью ногу.
– Кто это был? Признавайтесь! Я ничего вам не сделаю…
«Ага, как же, – думает Пульчинелла, – мы тебя знаем, и очень даже хорошо…»
– Что это значит? – кричит Карабас, и резко оборачивается, да так, что коляска накреняется набок.
«Он что, уже читает мои мысли?» – Пульчинелла дрожит от страха.
– Вы так до сих пор и не поняли, что все ваши мысли – это мои собственные мысли, я сам вас сделал, а вы – только куски дерева, не больше не меньше. Никаких мыслей у вас нет. Усвоил, Пульчинелла?
Бородач приближается к тихой и неподвижной кукле в белом костюме.
– Но не все в точности так, как я думаю… И кое-кому из вас это прекрасно известно.
Пульчинелла съежился и дрожит.
– Не бойся, мой мальчик. Я зол не на тебя.
Тишина.
– Как я сказал, так и будет. Если виновный признается, я ему ничего не сделаю.
Из предосторожности Пульчинелла решает воздержаться от мыслей.
Карабас медленно пятится вдоль стенки в проеме между баулами, занавесами, пыльными декорациями. Он пристально всматривается в каждую из кукол: Пульчинелла, Бригелла…
– Я отлучился буквально на пару минут, и что же…
…Панталоне… Джандуйя…
– Сел вон там, и знаете, что я обнаружил на столе?
…Доктор Баландзоне… Коломбина…
– Нет, не знаете. Но можете себе представить. На столе лежала вот эта жареная нога… И прямо в центре красовался след от укуса!
С этими словами он подошел к Арлекино так близко, что борода почти касалась куклы, левой рукой он принялся протирать жирное пятно в уголке нарисованного рта.
– А я ведь еще не притрагивался к этой ноге! – сказал Карабас, пристально глядя в нарисованные коричневые глазки.
– Очень кушать хотелось… – пробормотала разноцветная кукла тонюсеньким голосом с заметным венецианским акцентом.
Остальные куклы в изумлении уставились на него: Арлекино заговорил!
– Я знал… я знал, – сказал Карабас-Барабас, снимая куклу с крючка под потолком и сажая ее на мешок. …Я ведь знал, что это ты… Ты что ж это, думал, я не заметил, как ты шатался здесь, пока я отлучился?
Арлекино не пошевелился. Он лежал, опутанный нитками, там, где его положили.
– И что собираешься делать? Что притих? – Карабас уселся напротив него, подняв облако пыли. – Не бойся. Я совсем не злюсь на тебя. Отчего же мне злиться? Я должен был это предвидеть. С тех пор, как я выпустил Пиноккио, вы изменились… Мои дорогие. Наверное, время деревянных кукол прошло, а может, не только кукол, но и кукловодов. И ты, Арлекино, всего лишь первая ласточка… Я понял… Все вы рано или поздно от меня уйдете, один за другим… Апчхи! Чертова простуда… С тех пор, как я расчихался из-за этого Пиноккио, никак не могу перестать… Старею, похоже? Что скажешь, Арлекино, дружок? Когда я увидел, что нога надкушена, я тут же понял, что все кончено. Наверное, все дело в дурацкой фее, о которой мне говорил Пиноккио. Она уже сделала его ребенком, и вы все тоже станете детьми… мои дорогие куколки. Вот где источник заразы.
Пульчинелле было показалось, что на глазах Карабаса мелькнула слеза, однако, не смея верить собственным глазам, он решил, что ему показалось.
– Ты не ошибся, Пульчинелла, – пробормотал великан, утирая лицо лапищей. – Вы думаете, что я и заплакать-то не могу… Нет, это я не специально. Слезы сами так и льются… Апчхи!..
Арлекино протянул ему кусочек цветастой ткани. Карабас схватил ее и как бы случайно задел руку куклы: она была теплой.
Он поднял глаза и увидел перед собой, среди завалов рулонов ткани и ниток, крепкого мальчишку с плутовским выражением лица.
– Я знал, я знал… – прошептал Карабас, утирая слезы. – Это жуткая человекоэпидемия… Еще несколько дней, и мой «Большой кукольный театр» исчезнет с лица земли… А с ним и я… Куда деваться кукольнику без кукол… Это все равно что коляска без колес. С места не стронешь.
Карабас встал и аккуратно поправил кукол.
– Люди заплатили за билеты, мы не можем их разочаровать. Пока можем выступать – будем!
Карабас, схватив под мышку всех кукол, направился к двери. Он уже начал спускаться по ступенькам, как вдруг обернулся к Арлекино, который так и сидел на мешке.