100 дней счастья
Шрифт:
Меж тем наше расследование уже дало кое-какие интересные результаты: я хоть немного расслабился. Завтра я снова иду на химиотерапию. Побочные эффекты попритихли, но теперь-то я профессионал в этом деле и знаю, что каждый раз они будут проявляться все острее и настойчивее. Я отправляюсь за Паолой в колледж, совершенно забыв, что сегодня она не работает. Как дурак, я жду ее у выхода, пока учителя один за другим выходят из дверей. Наконец, появляется последняя учительница, которая меня узнает:
– Господин Баттистини!
Я не помню ни кто она, ни как
– Добрый день, как приятно вас видеть!
– Какими судьбами? Ведь у вашей жены сегодня выходной!
– Тут за углом есть отличная булочная, я как раз направлялся туда.
– Но разве ваш тесть не работает в булочной?
Ненавижу таких настырных учителей.
– Конечно, работает, но у него, к сожалению, нет сицилийских десертов. Жена как-то изменила ему с рыбаком из Кальтанисетты, и он совсем их не делает, а мне так захотелось сегодня чего-нибудь сицилийского, и вот я здесь.
– С рыбаком из Кальтанисетты? Но там же нет моря!
Сейчас я задушу ее голыми руками прямо посреди дороги.
– Да, действительно, потому-то он так и не смог найти работу.
Кажется, она не слишком-то мне верит. Я пытаюсь сорваться с крючка, но она снова забрасывает удочку:
– Я узнала о вашей болезни, мне так жаль…
Ненавижу учительниц, которые знают о том, что я болен.
– Да, приболел было, но теперь я уже в норме, – выкручиваюсь я с несвойственной легкостью.
– А, ну, слава богу. Вы знаете, у меня ведь и дядя, и брат умерли от рака… Да и коллега вот тоже – он преподавал математику в нашем колледже.
Ненавижу такие разговоры.
– Извините, я с удовольствием проговорил бы с вами весь вечер, но боюсь, что сицилийские трубочки разберут. Позвольте откланяться.
Я прохожу вперед, обрываю разговор и растворяюсь в пространстве.
Теперь понятно, что опухоль – это почти как похороны. Все спешат выразить соболезнования. Но поскольку ты еще не отошел в мир иной, вместо вдовы и детей их выражают напрямую тебе как будущему покойнику. Если я еще раз заболею раком, клянусь, скажу всем, что у меня обычное воспаление миндалин.
Пока я иду домой, звоню жене.
– Милая, ты где?
– В парикмахерской.
– Хочешь, я за тобой заеду?
– Я на машине.
– Ну ладно. Тогда я заеду за детьми?
Дети остаются в школе на продленке. Какое все-таки замечательное изобретение продленка, очень способствует сохранению семьи!
– Спасибо, давай.
– Послушай… Завтра я снова иду на химию.
– Я с тобой. До скорого.
Разговор окончен. А теперь скажите, заметили ли вы в этом сухом обмене репликами хотя бы намек на чувства с ее стороны?
Я, к сожалению, нет.
– 84
Второй сеанс химии. В зале ожидания я сталкиваюсь с болтливейшим типом примерно моего возраста, который не без гордости сообщает, что проходит уже третий курс. Через двадцать секунд он говорит это снова. Кажется, лечение не пошло ему на пользу. Из кабинета выходит другой пациент, которого поддерживает жена или вроде того. Ему и пятидесяти нет, но он еле ходит, тощий как палка, и взгляд потухший.
Теперь моя очередь. Медсестра, похожая на Карабаса-Барабаса, выглядывает в проем и зовет меня. Паола остается в зале ожидания, а я захожу в кабинет, с которым уже хорошо знаком. Через две минуты я вновь сижу с иглой, воткнутой в вену, а в голове роятся тысячи мыслей.
Когда я был маленький, мне нравились три профессии.
Своим первым призванием, как повествуется в историческом сочинении на тему «Кем я хочу стать, когда вырасту», которое бабушка бережно хранила в шкафчике комода, я считал профессию технического смотрителя в луна-парке. Как всякий смышленый ребенок, я хотел сочетать приятное с полезным. Ведь должен же существовать человек, который скажет: «Эта карусель надежна, работает отлично, и кататься на ней весело, так что открывайте ее поскорее». В моем воображении у него была бесплатная карточка на все аттракционы, которой он мог пользоваться, когда пожелает.
Вторая профессия, которая пришлась мне по душе (и тут мы оказываемся в поле уголовного права) – бандит. Наверное, все дело было в моей любви к «Дьяволику»: я частенько подумывал о том, чтобы пробраться посреди ночи в ювелирную лавку и вынести все, что смогу. Однако этому призванию не дано было проявить себя в полную мощь, хотя, признаться, не одна гостиница лишилась халата после того, как я там останавливался.
Третья профессия, к которой лежала моя душа, и здесь я опередил тенденции своего времени, была профессия так называемого «лайф-коуч мастера», или, если выражаться легче и точнее, советника. Я представлял себе человека, который наставляет клиентов в самые решительные моменты их жизни, что-то вроде Мазарини или Ришелье при Людовике XIII.
«Как вы думаете, подходит ли мне девушка, с которой я начал встречаться?»
Бац! Появляется советник и решительно отвечает.
«Что мне делать, принять ли это предложение о работе?»
Бац! А вот и советник, всегда готов помочь сделать правильный выбор.
Но ни одной из этих профессий освоить мне так не пришлось. Я не работаю в луна-парке, не ворую и никому не даю советов. Я даже себе помочь не могу.
Вдруг я почувствовал себя полным лузером.
Меж тем игла закончила свою грязную работенку, впрыснув в меня положенную дозу яда. Не знаю, правильно ли я поступаю.
– Как дела, господин Баттистини? – спрашивает медсестра.
С недавних пор у меня всегда готов ответ.
– Спасибо, плохо.
Я выхожу их малюсенькой комнатушки и сталкиваюсь в зале ожидания с тем самым болтливым типом, который спешит сообщить мне, что проходит уже третий курс химии. На его месте я бы воздержался от четвертого. Я цепляюсь за руку, которую протягивает мне Паола, и мы выходим на улицу. Я чуть не плачу.
– 83