100 километров до любви
Шрифт:
– Хочешь прокатиться? – спросила я Сережу. Он увлеченно разглядывал нарисованную красотку на сигвее в короткой юбке, белой блузке и стильных очках.
– А ты не хочешь? – ответил он, глядя то на меня, то на модель с рекламного щита. – Будешь такой же красоткой.
– А что, так не… – я остановилась. Мне нужно было собраться с мыслями и ответить ему, найти правильные слова. Я готова была услышать все что угодно. Например, что мы расстаемся, или «давай останемся друзьями», или «сегодня я тебя люблю, а завтра – не факт». Но я совсем не была готова к такой оценке, тем более негативной. – То есть ты хочешь сказать, что я…
– Недостаточно красива, – закончил фразу Сережа. – Да.
– До тебя никто не жаловался, – пробурчала я. – Скорее даже наоборот.
Мы медленно шли дальше. Я так расстроилась, что даже сама купила себе мороженое. От возмущения и обиды хотелось топать ногами, бить его со всей силы, размазать липкое мороженое по его наглому лицу, сказать ему, что он последний мерзавец и, не оборачиваясь, уйти.
Но я не могла. Меня еще что-то держало рядом. Несмотря на мою злость и его дурацкое замечание, Сережа все-таки нравился мне.
– Они врали тебе, – ответил он, пряча руки в карманы шорт. – Или жалели тебя, боялись обидеть.
– А ты не боишься обидеть?
– Нет. Я всегда говорю то, что думаю. Всегда говорю правду.
– Не боишься, что побьют, например?
– Кто, ты, что ли?
– Нет, просто интересно, зачем ты мне это все говоришь.
Мы вышли из парка, перешли на другую сторону по подземному переходу и зашли в парк «Музеон». Он зовет меня на свидания, но не целует меня, не обнимает и не говорит приятных вещей. Сережа говорит мне гадости. Иногда мне кажется, он просто хочет взять обратно все те признания в любви, которые произнес на позапрошлой неделе. Что ему от меня нужно, зачем он встречается со мной? Похоже, ему не с кем было сегодня гулять или просто было скучно, и тогда он позвонил мне. Говорят, что так часто бывает.
Мы сидели на скамейке рядом с гигантским Буратино и молчали. Я смотрела на свои худые бледные руки и ноги, прикрытые короткой джинсовой юбкой, и почему-то хотелось плакать.
– Сереж, я хотела тебя кое о чем спросить.
– Спрашивай.
– Я просто не понимаю тебя. Совсем не понимаю. Просто когда я сама не могла понять, нравишься ты мне или нет, ты много звонил мне, звал к себе, признавался в любви, лез целоваться и все такое. Еще две недели назад было так. Но как только я определилась и поняла, что ты мне нравишься, ты стал другим. Пишешь раз в неделю, звонишь и то реже, а когда мы видимся, говоришь мне гадости и делаешь все, чтобы обидеть меня. Зачем? Я не понимаю, как ты относишься ко мне. Если я тебе не нравлюсь и у нас ничего не будет, то можно так и сказать об этом. А если нравлюсь, то зачем говорить гадости? Я не понимаю…
– Блин, как же я ненавижу такие разговоры, – измученно вздохнул Сережа, уронив голову на руки. – Понимаешь, Саш, я не могу тебе ответить.
– Почему? Неужели так сложно взять и сказать. Прости, Саш, у нас ничего не будет. Всего семь слов. Слабо?
– Не слабо, – снова вздохнул он, провожая глазами загорелую девушку в белом сарафане. – Но зачем?
– Потому что мне это важно.
– Я знаю. Но я не представляю, как об этом можно говорить так, Саш. Так ведь не делают.
– Почему?
– Это глупо.
– Не вижу ничего глупого.
– Потому что ты еще маленькая. Подрастешь – сама поймешь.
– Может быть, но сейчас…
– Я не могу. Об этом не говорят. Ты должна сама это понять и решить для себя.
– Понять, нравлюсь я тебе или нет?
– Да. И вообще, сбавь обороты. Ты слишком торопишь события.
– Странно.
– Что странного?
– Мы целовались еще две недели назад.
– Если ты клонишь к этому, – усмехнулся Сережа. – То вообще без проблем. Можем поехать ко мне прямо сейчас.
– Я не об этом.
– Жаль. Тогда и говорить не о чем.
– Понятно.
Мы шли к метро. После бестолкового разговора с Сережей я чувствовала себя настолько уставшей и несчастной, что не проронила ни слова. Внизу на платформе Сережа посмотрел на меня и улыбнулся:
– Мне в ту сторону, – сказал он. – Ну ладно, созвонимся.
– Да, – кивнула я. – Созвонимся.
Я подняла глаза и приблизилась к его щеке, чтобы поцеловать на прощание, но Сережа отстранился.
– Сереж…
– Ну что, Саш?! – раздраженно ответил он. – Мой поезд уже идет.
– Ничего, – отвернулась я. – Иди.
Я зашла в поезд и почти упала на крайнее сиденье у дверей. Запрокинула голову и закрыла глаза. Их тут же защипало, полились слезы. Я смахивала их пальцами, от этого щипало еще сильнее. Я была разбита, растоптана и морально уничтожена. Я хотела просто поцеловать его в щеку, а он меня оттолкнул.
Я так ничего и не поняла.
На следующей неделе он написал мне, что уехал на дачу. Сказал, что пробудет там до конца августа и вернется только к началу занятий в университете. В его единственном фотоальбоме было несколько фотографий с той дачи. Поселок назывался Старые Омутищи. Было видно кирпичный двухэтажный дом, зеленые туи у железной калитки, асфальтированная дорожка в огород, парочка скромных садовых гномов, кормушка для птиц и цветы у высокого крыльца.
Сережа не писал до сентября. Второго числа сообщил, что вернулся. Я поинтересовалась, как у него дела, но он прочитал и ничего не ответил, а я вспомнила об этом только к ноябрю.
Я не могла сказать, что Сережа сильно нравился мне, что я влюбилась в него и не могла его забыть. Далеко не так. Я спокойно обходилась без него. Без общения с ним. Я могла не вспоминать неделями о его существовании. Конечно же, я не скучала по нему. А если даже что-то и напоминало о нем, то эти летние прогулки с душным привкусом гари не будили во мне ни одной приятной эмоции. Грусть, брезгливость, неловкость, смущение, обида, злость, стыд. Эти слова первыми приходили в голову, стоило мне услышать его имя.
Сережа не нравился мне. Но он не просто задел мое самолюбие, он проехался по нему грязными колесами сигвея, за рулем которого стояла рисованная красотка в короткой юбке с плаката из Парка Горького, а потом хорошенько потоптался разношенными сланцами из «Спортмастера».
Казалось бы, что такого? Какая разница, что думал обо мне самовлюбленный эгоистичный умник из лучшего вуза страны? Разве это имело значение, если он мне не нравился?
Имело. Свое растоптанное самолюбие я не могла простить ни ему, ни себе.