100 сказок народов мира
Шрифт:
Все кругом только заплакали.
Поправляясь, она узнала, что была больна оспой. Что сам папа, узнав об ее болезни, прислал кардинала Винченцио.
Знаменитого не только знатностью рода, глубокой ученостью, но и святостью жизни, что не часто встречается даже среди кардиналов.
– Святой кардинал стал во главе всего народа, и весь народ вымолил жизнь вашему высочеству! – с умилением рассказали принцессе фрейлины.
Король, ее отец, молясь об ее выздоровлении, послал папе драгоценную тиару [60] .
Эта тиара была куплена на деньги всего народа. Король приказал, чтобы в подписке участвовали все без исключения: и богатые, и те, у кого ничего нет.
– Лепта вдовицы была особенно приятна господу! – как пояснил кардинал.
И весь народ, и богатые, и те, у кого ничего нет: – Дали денег на тиару!
– О, добрый наш народ! – со слезами воскликнула принцесса.
Она узнала, что когда ее нашли без памяти у дверей дворца короля Ромуальда, король, ее отец, решил больную отвезти домой, несмотря на возражения докторов, что это грозит ей смертью:
– Если дочери моей суждено умереть, – пусть умрет там, где родились и умирали все мы. В нашем дворце!
– О, добрый мой отец! – заплакала принцесса.
Ей рассказали, что король Ромуальд через своего посланного осведомившись, что оспа оставит глубокие следы на лице принцессы, прервал разговоры о свадьбе сына.
Тогда оскорбленный король, ее отец, объявил его государству войну.
– Каждый из моих подданных, – объявил он через герольдов, оскорблен поступком короля Ромуальда так же, как оскорблен я. А если бы было иначе, мой подданный не заслуживал бы чести называться подданным!
Его войско вторглось в пределы короля Ромуальда, уничтожая все на пути.
Война кончилась кровопролитным сражением.
– Мы победили, хотя на поле битвы осталось двадцать пять тысяч убитых наших воинов!
– О, наши преданные войска! – зарыдала, слушая об этом, принцесса.
Государство короля Ромуальда должно было заплатить огромную дань.
Что же касается до тех, у кого получила оспу принцесса, они были отысканы и их повесили обоих: и мужа, и жену.
– Как? Бедных? – в ужасе воскликнула принцесса.
– Это были не бедные, – это были негодяи! – пояснила ей старая гувернантка, которую пятнадцать лет тому назад прислал принцессе Клотильде английский король.
– «Негодяи»?! – с изумлением повторила принцесса. – Наш язык полон незнакомых слов! Что такое «негодяй»?
– Это люди, которые только и стремятся, чтобы захватить чужое! объяснила гувернантка.
– Захватить чужое! – в раздумье повторила принцесса. – Но я не видела у них ничего даже своего!
– Это потому, дитя мое, – вмешался в разговор святой кардинал Винченцио, – что господь карает их!
И принцесса радостно и благодарно улыбнулась ему.
– Что значит святой!
От одного его слова принцесса чувствовала, что незнакомая, непонятная тяжесть, которая все это время давила ей голову, исчезла.
Ум ее снова погружался в тихий, отрадный покой. Теперь ей было все ясно.
– Вы святой! – говорила принцесса, гуляя с кардиналом по чудным садам своего дворца. – Нет, нет! Вы из скромности будете отказываться, но эти слова богу так же хорошо известны на земле, как на небе! Вы святой. Это знаю я: по вашей молитве я выздоровела. И что меня особенно радует, – что вы, святой, пришли не к бедным, а к нам!
Кардинал повернул к ней свою высохшую трясущуюся голову, улыбнулся тонкими, белыми губами. И ласково ответил:
– А разве вы, дитя мое, не бедные… духом?
ВИЛЬГЕЛЬМ ТЕЛЛЬ [61]
Швейцарские предания
Мы с беатенбергским пастором, вдвоем, сидели на Амисбюле [62] и пили молоко.
У нас, в горах, было еще светло, а в долинах уже наступил вечер. Интерлакен [63] глубоко, внизу, мигал тысячами огоньков, – словно тысячи светляков собрались и держали совет. Розовая Юнгфрау мертвела и одевалась в белый глазет.
Был тот час, когда душа человека расположена к размышлениям и мечте.
Словно карнавал, звеня огромными звонками, медленно и величественно возвращалось стадо палевых эментальских коров.
– И подумать, – тихо сказал я, – что эти люди, которые только и думают, как бы разбавить молоко водой, – потомки тех, кто, как львы, дрались и умирали за свободу. Быть может, фрейлейн, которая только что плеснула нам теплой воды в парное молоко, – пра-пра-правнучка самого Вильгельма Телля! Вильгельм Телль! Как актера, мы знаем его только в героической роли [64] . Среди эффектных декораций. При реве бури, зигзагах молний, раскатах грома на бушующем Фирвальдштетерском озере. Суровым стрелком, целящим в яблоко на голове родного сына. Прячущимся в диком ущелье, пускающим стрелу в деспота Гесслера. А за кулисами? Как он жил лотом? Как умер? Что с ним сталось?
– Предания сохранили нам все подробности дальнейшей жизни Вильгельма! – отвечал пастор. – И старинные летописи их подтверждают.
– Да?
– Да. Стрелок кончил довольно печально. Вначале это был ряд беспрерывных оваций. Вильгельма Телля встречали везде не иначе, как с колокольным звоном и при оглушительных криках «hoch» [65] . Женщины целовали ему руки, дети пели «иодели» [66] , девушки украшали его венками из альпенроз и эдельвейсов, мужчины носили на руках. Ему не приходилось совсем ходить пешком. Его так и носили от деревни до деревни на руках. Так что стрелок даже сильно потолстел и ожирел. Свобода была достигнута! Но мало-помалу начинало рождаться недовольство. Первыми стали роптать шляпных дел мастера.
– Конечно, при желании про всякого человека можно наговорить много дурного. Но Гесслер был все-таки хороший заказчик. Не только сам носил хорошие шляпы, но даже надевал их на палки. Это могло не нравиться некоторым свободолюбивым господам в скверных шляпенках, – но мы, по крайней мере, имели заказы, работу, кусок хлеба сами и давали кусок хлеба рабочим. Конечно, где же там думать о каких-то рабочих господину Вильгельму Теллю. Его дело по горам ходить, орлов стрелять, а не работать! Он в жизнь свою палец о палец не ударил. Откуда же ему знать душу рабочего человека? Что ему простой, рабочий народ? Тьфу!