100 великих оригиналов и чудаков
Шрифт:
Человек разумом своим, волей, действием способен преодолевать ограничения, предусмотренные природой, вырываться на волю. Как? Благодаря фантазии, мечтаниям, поэтическому воображению. А ещё — с помощью знаний и труда, используя законы мироздания для своих целей, покоряя земные стихии: «Мы, люди — хозяева этого мира, / Его мудрецы и его педагоги».
Он восхищался творческой мощью человека. Есть у него стихотворение «Творцы дорог». Сразу не поймёшь, что рассказано здесь о заключённом, о том времени, когда Заболоцкий как «политически неблагонадёжный», отбывал трудовую повинность, прежде испытав пытки, издевательства следователей и их пособников. Он едва не лишился рассудка. Но выдержал всё, не стал клеветником
Истинная свобода — духовная. Её никогда не терял Заболоцкий. Она пронизывает его произведения. Подневольный — по воле судьбы — рабочий с лопатой, рядовой строитель дороги видит и слышит то, что недоступно «вольным» бездельникам:
Есть хор цветов, не уловимый ухом.Концерт тюльпанов и квартет лилей.Быть может, только бабочкам и мухамОн слышен ночью посреди полей.В такую ночь соперница лазурей,Вся сопка дышит, звуками полна,И тварь земная музыкальной бурейДо глубины души потрясена.Это не прелестная идиллия. Сюда, в тайгу, врубились люди с аммоналом, экскаваторами, кирками:
Нас ветер бил с Амура и Амгуни,Трубил нам лось, и волк нам выл вослед,Но всё, что здесь до нас лежало втуне,Мы подняли и вынесли на свет.В стране, где кедрам светят метеоры,Где молится берёзам бурундук,Мы отворили заступами горыИ на восток пробились и на юг.Да, много человек «наломал дров», много нанёс незаживающих ран природе, искалечил и замусорил мир вокруг себя. И всё-таки он — великий творец (хотя, увы, творящий слишком много неразумного). А тому, кто приучен, как мышка, отсиживаться в норке или шмыгать только по хоженым-ухоженным тропкам:
Не дорогой ты шёл, а обочиной,Не нашёл ты пути своего,Осторожный, всю жизнь озабоченный.Неизвестно, во имя чего.Автор был профессионально знаком с медициной. В 1920 году 17-летним юношей он прибыл из Уржума в Москву и поступил на медицинский факультет университета. Выбор был определён соображениями физиологическими: медикам давали паёк с ежедневным фунтом хлеба.
По душевной склонности Николай Заболоцкий учился ещё и на историко-филологическом факультете. Вернее, пытался посещать два учебных заведения. Однако паёк приходилось отрабатывать всерьёз… Впрочем, трудности жизни никогда не пугали и даже, вроде бы, не огорчали поэта — он был выше этого.
Как вспоминал друг его юности М. Касьянов, Москва стала для Заболоцкого первым поэтическим университетом. Они по вечерам посещали театры, Политехнический музей, где проходили поэтические вечера, частенько сиживали в кафе поэтов. Однажды спускались в толпе по ступеням Политехнического. Рядом с ними двигался Маяковский, с триумфом прочитавший свою поэму «150 000 000». В толчее Владимир Владимирович наступил на ногу Касьянову. Николай воскликнул: «Миша, береги свою стопу! На ней печать гения! А ещё лучше, сдай её в музей».
Как знать, возможно, московская буйная, полуголодная, бесшабашная юность раскрепостила в Николае Заболоцком задатки юмориста и сатирика. Ведь по складу своего строгого характера
Подобные сочинения Заболоцкий в собрание своих стихотворений не включал. А ведь остроумие нередко является одним из проявлений мудрости — но без мудрёностей. Да и какая развёртывается фантасмагория: оказывается, в собственном пупе можно построить для себя здание, и откушивать там кофе, и в прятки играть с друзьями…
Как бы отнёсся Заболоцкий к нынешнему времени? К нашему обществу, перешедшему к реализации призыва «Обогащайтесь!»? На эти вопросы он ответил загодя. Поэт пережил подобный скоротечный этап истории СССР под названием НЭП — торжество буржуазных идеалов, спекуляции, алчности, безнравственности.
В глуши бутылочного рая,Где пальмы высохли давно,Под электричеством играяВ бокале плавало окно…Он показал картину «Вечерний бар», где «бедлам с цветами пополам», «рыдает пьяный толстопузик, / Другой кричит: Я — Иисусик / …К нему сирена подходила, / И вот, тарелки оседлав, / Бокалов бешеный конклав / Зажёгся, как паникадило». А после «жирные автомобили… легко откатывали прочь…»
И как бы яростью объятый,Через туман, тоску, бензин,Над башней рвался шар крылатыйИ имя «Зингер» возносил.Но тут же иная картина:
Калеки выстроились в ряд.Один играет на гитаре.Ноги обрубок, брат утрат,Его кормилец на базаре…Вон бабка с неподвижным окомСидит на стуле одиноком…И вновь — «отрепья масла, жир любви», а там в пьяном угаре вдруг пустятся в пляс безрукий и «слепая ведьма», исполнив «танец-козерог, / Да так, что затрещат стропила / И брызнут искры из-под ног!»
Бредовый мир: ополоумевшие люди, алкогольный дурман, истеричное веселье, скотское житьё… Но в этой круговерти есть и недвижная опора. «Стоят чиновные деревья… Они в решётках, под замком». И подстать им — ряды одеревенелых чиновников, подлинных хозяев этой нелепой жизни: