100 великих россиян
Шрифт:
Первый еще неясно осознаваемый ужас перед всесилием мирового зла можно видеть в «Портрете» — удивительной повести, в которой так странно оказалась предугадана собственная судьба Гоголя. Внешний сюжет ее чисто романтический: талантливый художник пишет портрет таинственного ростовщика, имевшего сверхъестественное влияние на всех своих клиентов (душой каждого из тех, кто занимал у него деньги, овладевало зло, и он погибал какой-нибудь позорной смертью). Своей гениальной кистью художник сообщает портрету страшную силу, и тот превращается в дьявольское орудие, совращающее людей с истинного пути, пробуждающее в их душах зависть, корысть и другие разрушительные пороки. Поняв, что он сделался невольным пособником зла, художник отрекается от мира, — уходит в монастырь и замаливает свой грех в суровом монашестве. Символичны слова, которые он говорит перед смертью своему сыну: «Дивись, сын мой, ужасному могуществу беса. Он во все силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника. Бесчисленны будут жертвы этого адского духа, живущего невидимо, без образа на земле. Это тот черный дух, который врывается к нам даже в минуту самых чистых и святых помышлений». В этих словах поставлена проблема искусства. Если так могущественно зло и если в мире оно проникает в святые помышления и даже во вдохновение, то как тяжка и страшна ответственность художника, гений которого может незаметно для него самого стать орудием антихриста! В этой повести видны уже начала будущего религиозного мировоззрения Гоголя, согласно которому психика человека — единственный путь проникновения в мир злого начала. Овладевая душами, антихрист воплощается в людях.
Позже, оценивая в «Авторской исповеди» свой творческий путь, Гоголь делил его на две части, между которыми лежало знакомство с Пушкиным.
Первую его часть он относил к «веселой молодости». В эти годы он «сочинял, вовсе не заботясь о том, зачем это, для чего и кому какая от этого выйдет польза». «Может быть, — писал Гоголь, — с летами и с потребностью развлекать себя, веселость эта исчезнула бы, а с нею вместе и мое писательство. Но Пушкин заставил меня взглянуть на дело серьезно». Он похвалил способность Гоголя «угадывать человека» и посоветовал ему приняться за большое сочинение. Гоголь «задумался серьезно» и решил, что нужно смеяться не даром, а над тем, что «действительно достойно осмеяния всеобщего».
В 1835 г., оставив все другие замыслы, Гоголь засел за «Ревизора». «В «Ревизоре», — писал он, — я решился собрать в одну кучу все дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и тех случаях, где более всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем». «Это было первое мое произведение, — признавался он Жуковскому, — замысленное с целью произвести доброе влияние на общество». Гоголь создавал свою знаменитую комедию с невиданной быстротой — она была готова за два месяца. Стремительность сочеталась с большой и упорной работой над текстом. Гоголь удалял длинноты, излишние водевильные ситуации, отшлифовывал язык.
Замысел комедии был очень серьезен, намного серьезнее, чем может показаться с первого взгляда. Позже, в 1842 г., в статье «Театральный разъезд» Гоголь впервые выразил в понятиях те смутные ощущения, которые лежали в основе его зрелого творчества. Открылось же ему в эти годы страшно поразившее его явление, определяемое им как «мертвенность жизни» или (что то же самое) «омертвение души». Сам Гоголь воспринимал это «омертвение» не в переносном (аллегорическом), а в самом буквальном, прямом смысле. «Ныла душа моя, — пишет он, — когда я видел, как много тут же, среди самой жизни, безответных мертвых обитателей, страшных недвижным холодом души своей и бесплодной пустыней сердца». Постановкой «Ревизора» он надеялся разбудить этих «мертвых» обитателей, хотел вдохнуть жизнь в их пустынные сердца, чтобы залились они живительными слезами. Он верил, что такое «потрясение» может произвести «светлый смех», который поможет «взорваться и обнаружиться» внутренней болезни, разъедающей русское общество. Он ждал, что, воспрянув от греховного сна, оно «покается и спасется». Увы, его ожидания не оправдались.
Премьера комедии состоялась 19 апреля 1836 г. на сцене Александрийского театра. На ней присутствовал сам император, многие представители знати и известные литераторы (в том числе Пушкин, Вяземский, Жуковский). К не- счастью, постановка оказалась очень неудачной и в смысле актерской игры, и в смысле оформления. Гоголь потом чрезвычайно зло отзывался о непристойных париках, шутовских костюмах и грубом переигрывании, которым театр испортил его пьесу. Хотя императору Николаю спектакль понравился (он громко смеялся, а выходя из ложи заметил: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне более всех!»), в целом отношение к «Ревизору» в обществе оказалось отрицательным. Ни одна из высоких, задушевных идей Гоголя не открылась зрителям, критики судили лишь о том, что лежало на поверхности, а чиновничество увидело в пьесе только нападки на российскую государственность и громко возмущалось. На Гоголя этот поток негодующих откликов произвел гнетущее впечатление. Он переживал прием, оказанный его пьесе, как восстание лично против него всех сословий, как возмущение всей России. Для него неудача «Ревизора» была крушением всех надежд, почти личной катастрофой. Он писал в мае 1836 г.: «Я устал душой и телом. Клянусь, никто не знает и не слышит моих страданий. Бог с ними со всеми. Мне опротивела моя пьеса. Я хотел бы убежать теперь Бог знает куда, и предстоящее мне путешествие, пароход, море и другие далекие небеса могут одни только освежить меня».
Гоголь уехал за границу, чтобы продолжить там работу над недавно начатым произведением — поэмой в прозе «Мертвые души». Он чувствовал, что раздраженное состояние, владевшее им в Петербурге, не даст ему сосредоточиться на его труде.
Путешествие и в самом деле пошло ему на пользу. Доплыв на пароходе до Гамбурга, Гоголь через Германию и Швейцарию добрался до Франции. В Вене и Париже он много работал над своей поэмой. В марте 1837 г. он приехал в Рим, который отныне на много лет сделался основным местом его пребывания. Гоголь как-то сразу очень остро почувствовал и полюбил этот город. «Вся Европа для того, чтобы смотреть, — говорил он, — а Италия для того, чтобы жить». За 30 франков в месяц он снял маленькую квартирку в доме на улице Страда Феличе и зажил здесь скромной, почти подвижнической жизнью. Обычно он вставал очень рано и тотчас принимался за работу, которую сочетал с лечением, опустошая до завтрака графин тернийской воды.
Затем он спускался в кофейню, выпивал большую чашку кофе со сливками и отправлялся гулять по городу. Днем, когда наступала жара, он возвращался в свою комнату и читал, а вечером опять отправлялся гулять или шел в гости.
В эти годы идея «Мертвых душ» совершенно овладела им. Гоголь начал поэму еще в Петербурге, но писал без плана, для забавы. Теперь за границей он вдруг взглянул на нее другими глазами, взглянул как на свое главное произведение, которому суждено стать событием грандиозного значения. Он сообщал Жуковскому: «Все начатое переделал я вновь, обдумал более весь план…
Какой огромный, какой оригинальный сюжет! Вся Русь явится в нем!..» Замысел поэмы кристаллизовался вокруг темы «мертвенности жизни». Явление это глубоко волновало Гоголя, и он поражался тому, как равнодушно относились к нему другие. Для него самого ничего ужаснее в окружавшей его действительности просто не существовало. В бумагах Гоголя находим следы раздумий по поводу философского, космического смысла этой трагедии. В небольшой заметке «Размышление о некоторых героях первого тома «Мертвых душ» Гоголь описывает процесс превращения живой души в «мертвую»: «Постепенно человека охватывают «пошлые привычки света, условия, приличия», опутывают его, образуют твердую скорлупу вокруг его души. А как попробуешь добраться до души — ея уже и нет; остался окременевший кусок…» В другом, написанном для себя наброске, читаем: «Как пустота и… праздность жизни сменяется мутною, ничего не говорящею смертию. Как это страшное событие совершается бессмысленно. Не трогаются. Смерть поражает не трогающийся мир. Еще сильнее между тем должна представляться читателю мертвая бесчувственность жизни. Проходит страшная мгла жизни и еще глубокая сокрыта в том тайна. Не ужасное ли это явление? При бальном, при факелах, при сплетениях… никто не признает смерти…» Для того, чтобы показать, как страшно это «омертвение жизни и души», постигающее человека среди вихря жизни, были задуманы и написаны «Мертвые души». Гоголь хотел разбудить этой книгой Россию от мертвого сна.
Летом 1841 г. первый том поэмы был окончен. В октябре 1841 г. Гоголь привез рукопись в Москву. После трудных цензурных мытарств книга в мае 1842 г. вышла из печати. Едва дождавшись ее появления. Гоголь тотчас уехал из России. В письме Балабиной он признавался: «С того времени, как только вступила моя нога на родную землю, мне кажется, как будто я очутился на чужбине». «Меня томит и душит все, — и самый воздух», — писал он в другом месте. За приемом, оказанным его задушевному творению, Гоголь наблюдал издалека. «Вскоре после отъезда Гоголя, — вспоминал Аксаков, — «Мертвые души» быстро разлетелись по Москве и потом по всей России. Книга была раскуплена нарасхват. Впечатления были различны, но равно сильны…»
Сам автор, впрочем, опять остался недоволен сделанным. Следя за впечатлением от «Мертвых душ» в России, он вновь испытал чувство глубокого неудовлетворения. Ожидаемого облагораживающего эффекта на русскую жизнь поэма не произвела. С некоторым раздражением Гоголь обратился к работе над вторым томом. Отсылая экземпляр «Мертвых душ» Жуковскому, он писал: «Это первая часть… Я переделывал ее много с того времени, как читал вам первые главы, но все, однако же, не могу не видеть ее малозначительности в сравнении с другими, имеющими последовать ей частями. Она в отношении к ним все мне кажется похожею на приделанное губернским архитектором наскоро крыльцо к дворцу, который задуман строиться в колоссальных размерах…»