100 великих россиян
Шрифт:
По этому полупризнанию можно судить о грандиозности всего замысла.
Поэма, по мысли Гоголя, должна была не только вскрыть недостатки и пороки людей, их заблуждения и всю недостойность их поведения, но и стать образцом, показать путь к их исправлению и нравственному возрождению. Во второй части, в отличие от первой (где главным была сатира), важное место должна была иметь проповедь очищения. Гоголь сам как-то говорил Жуковскому, что имеет для себя в качестве образца «Божественную комедию» Данте с ее трехчастным делением. «Мертвые души» соответствовали «Аду». Теперь он должен был создать героев «Чистилища», переходных, положительных, которые будут способствовать пробуждению русской жизни и просветлению людей. Задуманная книга должна была стать для русских читателей чем-то вроде религиозного откровения — не только герои романа, «мертвые души», должны были «ожить», но и сами читатели должны были, по мысли Гоголя, облагородиться и даже морально возродиться.
Задача была великая, и Гоголь испытывал тягостные сомнения в своих силах. В самом деле, имел ли он необходимые качества для того, чтобы учить и просвещать людей? Пристально вглядываясь в глубь своей души, Гоголь открыл в ней «темную сторону», «греховность» и «душевную черствость». Он осознал, что для окончания «Мертвых душ» в том виде, в каком он их задумал, он сам должен стать праведником. («Чтобы творить красоту, — говорил он, — нужно самому быть прекрасным».) Темп работы над поэмой резко снизился.
Гоголь писал Плетневу: «Сочинения мои так связаны тесно с духовным образованием меня самого и так мне нужно до того времени вынести внутреннее сильное воспитание душевное, глубокое воспитание, что нельзя и надеяться на скорое появление моих сочинений». Он погрузился в чтение трудов отцов церкви, проповедей и сочинений церковных писателей. Особенно волновала его книга «О подражании Христу» Фомы Кемпийского, которую он рекомендовал читать всем своим друзьям. Глубоко веря в то, что мысль о его труде внушена ему самим Богом, Гоголь каждый день начинал работу над поэмой с особой молитвы: «Боже, соприсутствуй мне в труде моем, для него же призвал меня в мир… Верю, яко не от моего произволения началось сие самое дело, над ним же работаю во славу Твою. Ты же заронил и первую мысль. Ты же один дал силы и окончить, все строя ко спасению моему…»
Но «Мертвые души» не писались. Приходилось вымучивать каждую строчку. Это была чудовищная пытка, кончавшаяся нервными припадками. Здоровье Гоголя стало быстро разрушаться. Стараясь поправить его, он ездил с одного немецкого курорта на другой, однако лечение не помогало. (Болезнь Гоголя, которой он страдал с юных лет, таинственна. Симптомы ее проявления можно определить словами: медленное оцепенение, остывание, замерзание — тело словно коченело, а душа ощущала себя «заживо погребенной».) Гоголь чувствовал постоянный упадок сил, а всякая попытка умственной работы вызывала усиление болезненного состояния. Но Гоголь не поддавался — свой недуг он воспринимал как «бесовское наваждение» и борьбу с ним считал борьбой с дьяволом. Он писал через силу, но постоянно был недоволен написанным. В июле 1845 г., находясь в Гамбурге, Гоголь сжег первую редакцию второго тома. «Не легко было сжечь пятилетний труд, производимый с такими болезненными напряжениями, где всякая строка доставалась потрясением, где было много такого, что составляло мои лучшие помышления и занимало мою душу, — записал он в тот же день. — Благодарю Бога, что дал мне силу это сделать. Как только пламя унесло последние листы моей книги, ее содержание вдруг воскресло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще беспорядке было то, что я считал уже порядочным и стройным. Появление второго тома в том виде, в каком он был, произвело бы скорее вред, чем пользу».
Оставив пока работу над поэмой. Гоголь решил изложить по крайней мере свои задушевные мысли, использовав для этого письма к друзьям последних лет. Он писал Языкову: «Я как рассмотрел все то, что писал разным лицам в последнее время, особенно нуждавшимся и требовавшим от меня душевной помощи, вижу, что из этого может составиться книга, полезная людям страждущим на разных поприщах». Так в начале 1847 г. появились «Избранные места из переписки с друзьями». В свободной форме писем Гоголь изложил здесь стройную и полную систему своего религиозного и нравственного мировоззрения. Давая оценку этой системе, надо помнить, что Гоголь подходил к решению многих вопросов не с логических, а с нравственных позиций. Нравственная интуиция была его гениальным даром. Он буквально физически чувствовал зло в мире и в самом себе. Зло никогда не было для него абстрактным, напротив, он ощущал его во всей реальности, он буквально «видел», что зло овладевает миром. (В «Светлом воскресении» он восклицает: «Дьявол вступил уже без маски в мир».) В этом мистическом реализме заключалась основа его мироощущения. Реальным воплощением дьявола на земле, по представлению Гоголя, являются скука, пошлость и тоска, которыми он околдовывает человечество. «И непонятною тоскою уже загорелась земля, — пишет Гоголь, — черствее и черствее становится жизнь, все мельчает и мелеет, и возрастает только ввиду всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днем неизмеримейшего роста. Все глухо, могила повсюду. — Боже, пусто и страшно становится в твоем мире…» Как же противостоять приходу антихриста? Зло входит в мир через человека, душа которого, изначально светлая и добрая, извращается и омертвевает. Главная причина этой зловещей метаморфозы заключалась, по мысли Гоголя, в болезни века — во всеобщем недовольстве, стремлении к преобразованиям и забвении, потери связи с изначальным и высшим. Каждый хочет быть не тем, что он есть, отсюда — разочарования и пороки. Более же всего подвержено этому ослеплению русское общество. Все несчастья от того, пишет Гоголь, что русский человек не знает ни себя самого, ни жизни. («Велико незнание России посреди России!» — восклицает он.) Показать русским Россию — в этом видел Гоголь свое назначение и суть своего творчества. Он должен был принести обществу «прозрение» и положить тем самым начало его исправлению. Путь, по которому должно идти это исправление, по мысли Гоголя, заключается не в преобразовании государственных институтов, не в создании новых учреждений, а в нравственном перерождении человека. Все очень просто — каждый, находясь на своем месте, должен стараться дать другим как можно больше добра и не желать ничего иного. «Всякому теперь кажется, — писал Гоголь, ~ что он мог бы наделать много добра на месте и в должности другого, и только не может его сделать на своей должности. Это причина всех зол… Поверьте, что Бог не даром повелел каждому быть на том месте, на котором он теперь стоит». Преобразование общества по Гоголю начинается с приказа: всем оставаться на своих местах, не рвать ни одной традиции, не изменять ни одного учреждения, ибо все институты, законы, должности и установления — совершенны.
Социальное зло не в законах и учреждениях, а в извращении их грешными людьми. Отсюда странное, на первый взгляд, убеждение Гоголя, что преобразовывать Россию нужно не нововведениями, а генерал-губернаторами. «В России может этому дать начало всякий генерал-губернатор в вверенной его управлению области, — пишет Гоголь, — и как просто! Ничем иным, как только собственной жизнью своей». Когда должности и сословия войдут в исконные границы, Россия вернется к своему исконному патриархальному строю. Основа этого строя — иерархия любви. Губернатор — отец истинный всем своим подчиненным, все чиновники — его дети, союз любви связывает самые высшие общественные ступени с самыми низшими. Точно так же помещик должен быть «отцом своих крестьян». А во главе всего этого утопического общества — государь, который имеет отчет за свой народ перед Богом.
Таков идеал, к которому должна стремиться Россия. Понятно, что на пути создания этого общества будет много соблазнов, которые можно победить только с помощью православной церкви. Поэтому государственную систему должно увенчать полное оцерковление мира. «Церковь, — писал Гоголь, — одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши, может произвести неслыханное чудо в виду всей страны». Гоголь видел особое предназначение России как раз в том, чтобы явить миру государство, основанное на любви. Он считал Россию страной особо избранной для этого промыслом Божьим, так как в русском народе есть «начало братства Христова» и он сильнее других народов «слышит руку Божию на всем, что не сбывается в нем».
Следовательно, смысл национального бытия России — религиозный. Она страна. мессианская, призванная распространить по всему миру свет Христова Просвещения.
Такова в общих чертах была суть гоголевского религиозно-нравственного учения, изложенная им в «Избранных местах…» Ни к одному другому из своих произведений Гоголь не относился с такой ревнивой любовью. Появившись в России, книга наделала много шума и была воспринята русским обществом однозначно отрицательно. Особенно резкую отповедь получил Гоголь от Белинского, который отправил ему из Зальцбрунна страстное обличительное письмо. Касаясь главной идеи «Переписки…», Белинский, в полном согласии с идеалами западничества, писал: «Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения и гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства».
Гоголь был до глубины души расстроен суровыми словами Белинского, а также тем, что его книга, которую он писал с самыми лучшими намерениями, опять всколыхнула против него волну гнева и непонимания. Даже самые близкие к нему по духу люди — Аксаков и Свербеев — не поняли его и увидели в его труде только желание поучать и проповедовать. Аксаков писал Гоголю;
«Книга Ваша вредна, она распространяет ложь ваших умствований и заблуждений». Сурово осудило Гоголя даже русское духовенство, на поддержку которого он, может быть, рассчитывал прежде всего. Это всеобщее безусловное отрицание произвело на него страшное впечатление: удар был столь неожиданным и жестоким, что он растерялся. «Как это вышло, что на меня рассердились все до единого в России, — писал он, — этого я покуда еще не могу сам понять…»
Измученный Гоголь пережил новый духовный кризис — он начал сомневаться в самом интимном и святом — в своей близости к Христу и своей любви к Богу. Он вдруг задается страшным вопросом: а что, если правы те, кто обвиняет его в дьявольской гордости, и что он действительно пребывает в греховном ослеплении? Стараясь стряхнуть бремя сомнений, он в начале 1848 г. совершил паломничество в Палестину: посетил Бейрут, Сидон, Тир, Назарет и Иерусалим. Но надежда на то, что душа его воскреснет у Гроба Господня, не оправдалась. Святые места не произвели на него никакого впечатления. «Мое путешествие в Палестину, — писал он, — точно было совершено мною затем, чтобы узреть собственными глазами, как велика черствость моего сердца». Он, впрочем, решил для себя не уезжать больше за границу и жить в России, как бы тяжело это ему ни было, И действительно, духовное возрождение его началось вскоре после того, как он поселился в Москве и стал близко общаться с ржевским священником Матвеем Константиновским. В беседах с ним Гоголь постепенно изживает грех гордости, который очень беспокоил его друзей — православных священников. Пройдя через горнило страшных душевных сомнений, он обрел к концу жизни просветление и спокойствие. Переезд оказал благотворное влияние и на его творчество — поэма, наконец, сдвинулась с мертвой точки, одна за другой появлялись новые главы «Мертвых душ». Одновременно Гоголь работал над своими религиозными трактатами — «Размышления над Божественной литургией», «О любви к Богу и самовоспитании», «О душевных расположениях и недостатках». Вторая часть «Мертвых душ» была окончена к лету 1851 г., но Гоголь все переделывал и переписывал ее. По мнению всех, кому он читал свое творение, вторая часть была великолепна и даже превосходила первую. Так, например, Арнольди вспоминал, что она была гораздо ближе к действительности, чем первая, что тут везде слышалась жизнь «как она есть», без всяких преувеличений. Аксаков, глубоко взволнованный чтением Гоголя, писал: «Теперь я только убедился вполне, что Гоголь может выполнить свою задачу, о которой так самонадеянно и дерзко, по-видимому, говорит в первом томе… Да, много должно сгореть жизни в горниле, из которого истекает золото».