100 великих узников
Шрифт:
И Уриель Акоста приступил к работе над трактатом „О смертности души человеческой“, но неожиданные обстоятельства не дали ему закончить ее. Однажды тетрадь, в которую он записывал свои мысли, похитили и передали в еврейскую общину, и в мае 1622 года раввины вызвали У. Акосту на допрос в синагогу Бет-Иаков. Ему предъявили его тетрадь и потребовали объяснений, на что он ответил, что не верит в бессмертие души, так как учение об этом не имеет под собой никакой почвы. Никто не возвращается из царства мертвых, следовательно, никто не может с уверенностью сказать, что оно действительно существует. А если это все же не так, то пусть ученые мужи опровергнут его утверждение.
Раввины потребовали, чтобы он отрекся от своих кощунственных мыслей и раскаялся. На это державшийся с достоинством У. Акоста твердо заявил, что его мысли — плод долгих раздумий, ведь разум для того и дан человеку, чтобы он мог мыслить. Раввины попытались убедить Акосту, что он поступает опрометчиво
Изгнать его как человека, который уже отлучен и проклят законом Божьим; чтобы никто с ним не разговаривал, кто бы ни был — ни мужчина, ни женщина, ни родственник, ни чужой; никто не высказывал бы ему расположения и не был бы с ним в сношениях под страхом подвергнуться самому такому же отлучению и быть изгнанным из нашей общины. Братьям У. Акосты отделиться от него в течение восьми дней.
Стоял май месяц. В садах Амстердама расцветали тюльпаны, и все люди радовались весне. Только для Уриеля Акосты не было весны: когда он появлялся на улицах еврейского квартала, люди переходили на другую сторону; со всех сторон он слышал зловещий шепот и оскорбления. В „Примере человеческой жизни“ он писал, что даже дети, наученные раввинами и своими родителями, собирались толпами на улице и громко поносили меня, осыпали разными оскорблениями, кричали, что я еретик и отступник; иногда даже толпились перед моими дверями, бросали камни и всячески старались вывести меня из себя, дабы я не мог обрести покоя даже в собственном доме.
Следуя приговору раввинов, братья отделились от У. Акосты, продав ему дом и выделив часть капитала. Материальное положение Акосты резко ухудшилось, его все игнорировали, кружок прежних единомышленников распался… Лишь мать не подчинилась приказу старейшин общины, да служанка Дигне осталась в доме. Только ночью Уриель обретал покой. Он выходил на улицу и долго гулял вдоль канала.
Это был тяжелый период в жизни философа, но он не впал в отчаяние. Живя уединенно, У. Акоста в 1624 году заново написал трактат о смертности человеческой души, только назвал его по-другому — „Исследование фарисейских традиций в сравнении с писаным законом Уриеля, еврейского юриста, с возражением некоему Семюэлю да Сильва, его лживому клеветнику“. В трактате он вновь подтвердил свои прежние мысли, что душа и тело появляются у человека одновременно и одновременно гибнут. Бог не вмешивается в дела природы; Он царствует, но уже не управляет. Философу удалось издать свое сочинение, но оно вызвало новую бурю возмущения в среде раввинов. Нечестивец, значит, и не думает смиряться! Более того, он заявляет, что Бог, сотворив мир, уже не вмешивается в его дальнейшее развитие! Следовательно, мир развивается без Бога — по своим собственным законам. Подобное учение граничило с безбожием, и такой дерзости еврейская община Амстердама еще не знала. Ну что ж? Если отлучение ничему не научило Акосту, он понесет самое суровое наказание. Раввины обратились к городским властям, чтобы те привлекли нечестивца к ответственности за богохульство, а его возмутительную книгу изъяли и уничтожили.
Власти Амстердама решили дело быстро и издали постановление о заключении Уриеля Акосты в тюрьму. Враги мечтали даже о смертной казни для вольнодумца и очень жалели, что в Голландии нет инквизиции. Но У. Акоста недолго пребывал в тюрьме, так как власти согласились на выплату им денежного штрафа в 300 флоринов. А трактат, возмутивший как еврейских раввинов, так и христианских священников, конфисковали и уничтожили.
После смерти матери в доме Акосты появилась особа, которая подружилась со служанкой Дигне. Сдержанная, чуткая и добрая девушка приглянулась Уриелю, но о браке с ней не могло быть и речи, пока с него не будет снята анафема. И он решил помириться со старейшинами, „подчинившись их желанию“. Акоста вновь вступил в еврейскую общину, но относительное благополучие длилось всего несколько дней: „сын моей сестры… донес на меня, потому что по способу приготовления пищи и другим делам обнаружилось, что я — не иудей“. Из-за этого доноса разгорелась новая война, усилившаяся тем, что Уриель отсоветовал двум христианам вступать в иудейскую общину. От него снова потребовали отречься от своих взглядов, вернуться в общину и строго исполнять все ее требования и предписания.
„И прочтено было определение: мне надлежало войти в синагогу в траурной одежде, держа в руке свечу из черного воска, и перед лицом всего собрания прочитать написанные ими гнусные слова, в которых они выставляли совершенные мною поступки вопиющими к небу… Загорелось у меня сердце, и я запылал неугасимым гневом; но сдерживая себя, я просто ответил, что не могу этого исполнить“.
Уриеля вновь предали анафеме. Его громили в синагоге, против него сочиняли памфлеты, распространяли злобные брошюры и клеветнические воззвания. Опять начались оскорбления и преследования, опять летели камни в окна его дома, на улице вновь осыпали бранью, а случалось, что и плевали ему в лицо Акосту травили повсюду, чтобы он почувствовал: богохульнику нет места в этом мире. Он сносил все молча, ибо жалел этих людей. А одиночество его между тем все усугублялось. Он впал в бедность, потому что с ним отказывались заключать сделки, и некогда богатый дом Уриеля Акосты пришел в запустение. Много лет он прожил мрачным и подавленным, неравная борьба с еврейской общиной подтачивала его силы и здоровье, и в 1640 году, измученный одиночеством и раздавленный нуждой 57-летний философ вновь пришел в синагогу Бет-Иаков.
Опять стояла весна, расцветали в садах яркие тюльпаны, солнце озаряло городские улицы, только в синагоге царил полумрак. В ней собралось много людей, лица которых выражали ожидание и любопытство. Хамам читал проповедь о происках сатаны, и все присутствующие соглашались с ним. Но вот ввели Акосту — спокойного, с кротким и бледным лицом…
Я взошел на деревянный помост, устроенный посреди синагоги для проповедей и других надобностей, и отчетливо прочел составленную ими записку, в которой содержалось признание, будто я достоин тысячекратной смерти за мои проступки, а именно: за нарушение субботы, за отпадение от веры, которую я настолько оскорбил, что даже другим отсоветовал принимать иудейство. В искупление моих проступков я соглашался подчиниться их распоряжению и исполнить все, что мне будет предложено, с обещанием не впадать вновь в подобные заблуждения и грехи.
Затем Акосту направили в угол синагоги, где поставили на колени и велели обнажиться.
Я обнажил тело до пояса, повязал голову платком, разулся и, вытянув руки, обнял ими нечто вроде колонны. Подошел привратник и привязал мои руки к этой колонне веревкой. Затем подошел ко мне кантор и, взяв бич, нанес мне 39 ударов по бокам, — согласно обычаю, ибо закон велит не переступать число сорок… Во время бичевания пели псалом. После этого я сел на пол. Ко мне подступил проповедник… и разрешил меня от отлучения. Итак, „открывались теперь перед мной врата небесные“, которые прежде были заперты крепчайшими засовами и не давали мне переступить порог. Затем я оделся, подошел к порогу синагоги и простерся на нем, причем привратник придерживал мою голову. И вот все выходящие из синагоги стали переступать через меня…
После этого Уриель один-одинешенек вернулся домой. В еврейской общине опять наступили мир и порядок: блудный сын вернулся, раскаялся и обещал никогда больше не смущать умы верующих. А Уриель в это время писал свои последние строки, в которых изливал на своих мучителей весь гнев наболевшей души. В страстных словах, полных горечи и негодования, он клеймил „преступнейших из смертных и отцов всяческой лжи“ за то, что они лишают людей возможности рассуждать и мыслить и стремятся погасить в них свет разума. Торжествующим победу раввинам он бросал слова о правоте своего дела, ибо верил в него. А когда была дописана последняя страничка этого письма-исповеди, Уриель Акоста ушел из жизни, оставив последнее слово за собой…
Английский король Карл I
Карл I вступил на престол в 1625 году, и поначалу молодой король многим понравился: он обладал изящной внешностью, имел прекрасные манеры, был образован, любил спорт и живопись. Но он хотел покончить с остатками былых свобод и окончательно укрепить самодержавную монархию. Вопреки установленным обычаям, Карл I стал взимать налоги без согласия парламента, гноил в тюрьмах вождей оппозиции, тратил государственную казну на прихоти своего двора [23] [В жены Карл I взял 15-летнюю французскую принцессу Генриетту-Марию, обожал свою молодую супругу и устраивал в ее честь балы, маскарады, театральные представления, танцы и другие развлечения] и военные авантюры, преследовал „еретиков“. Когда же английский парламент выказал недовольство такой политикой и потребовал от Карла I соблюдения своих прав, король заявил: „Парламент всецело в моей власти, и оттого, найду я их полезными или вредными, зависит, будут ли они продолжаться или нет“. Чтобы ослабить влияние парламента, он использовал право „королевской прерогативы“, а для подавления недовольства представителей буржуазии и джентри (нового дворянства) ввел в действие чрезвычайные суды — „Звездную палату“ и „Высокую комиссию“.
23
В жены Карл I взял 15-летнюю французскую принцессу Генриетту-Марию, обожал свою молодую супругу и устраивал в ее честь балы, маскарады, театральные представления, танцы и другие развлечения.