100 великих узников
Шрифт:
Для окончательного решения вопроса царь Алексей Михайлович пригласил восточных патриархов в Москву, но патриархи Иерусалимский и Константинопольский отказались приехать, и Собор открыл суд над Никоном под председательством самого царя. Никон оправдался против предъявленных ему обвинений, но на последнем заседании Собора по приговору восточных патриархов его все равно лишили патриаршества. По неуступчивости и упрямству своего характера он назвал суд незаконным, а восточных патриархов пришельцами, наемниками и беспрестольными.
Я был избираем в присутствии государя, со слезами убеждавшего меня принять жезл правления, и осужден должен быть в его же присутствии. Народ российский был свидетелем клятв моих пред Богом; вы же неправый суд произвели тайно. Жезл пастырский я воспринял во Святой Соборной и Апостольской Церкви не по домогательству, но по желанию и слезному молению бесчисленного народа. Вы же осудили меня в частной монастырской церкви в присутствии одних клеветников моих.
Выполняя решения Собора, в Благовещенском соборе Кремля патриархи сами сняли с Никона знаки патриаршества (кроме панагии), оставили его в звании простого монаха, возложили на его голову простой монашеский клобук, но мантии и жезла на этот раз не отобрали.
Москва была в большом волнении по случаю суда над Никоном, народ толпами собирался у его дома, так что даже пришлось поставить стражу. Ранним утром 13 декабря 1667 года люди стали собираться в Кремле, чтобы последний раз получить благословение бывшего патриарха. Но власти боялись, чтобы не произошло какого-либо волнения, и объявили, что Никона повезут по Сретенке, а на самом деле его повезли другой дорогой в сопровождении конного конвоя из 200 стрельцов.
В ссылку патриарх отправился в сильную стужу даже без зимней одежды, ибо ничего не принял от царя. Новоспасский архимандрит Иосиф, провожая Никона до Клязьмы, снабдил его кое-какими теплыми вещами, а другие не только не питали к опальному патриарху жалости, но даже лишили его хлеба насущного и грубо обращались с ним до самого места изгнания. По дороге в Ферапонтов монастырь остановки были редкие и короткие, причем в самых глухих местах, так как людских сел и монастырей стражники избегали.
Ферапонтов монастырь был бедный, и узнику отвели в нем две закоптелые и душные кельи. Стража обходилась с ним не только грубо, но и жестоко, заколотив в его келье наглухо все окна железными решетками. Никону запретили писать и получать письма, только изредка доходили до изгнанника смутные слухи о том, что делается в Москве и как проходит восстание Степана Разина. Тяжело приходилось ему в заточении: деятельная натура Никона жаждала широкой общественной деятельности, а в стенах монастыря ему было тесно и душно. Но ни бедность содержания, ни угнетения не поколебали его неукротимого духа… Обаяние низложенного патриарха и в унижении было велико. Из соседних сел, городов и монастырей съезжались монахи, чернецы и другой люд и все подходили к нему под благословение, целовали руку и величали патриархом.
Между тем не только народ, но и сам царь по доброте сердца своего почувствовал вскоре утрату столь великого мужа. Он нередко вспоминал о бывшем патриархе с сожалением, посылал ему необходимые вещи и подарки. Алексей Михайлович сознавал, что виноват перед ним, что наказал не так, как наказывает монарх своего подданного, хотел примириться с ним и просил его благословения. Никон понимал настроение царя, но отвечал, что простит только тогда, когда его вернут из ссылки. Царь промолчал, не желая явно пренебрегать приговором им самим приглашенных патриархов. Однако он еще раз повторил свою просьбу, на что Никон отвечал, что благословляет царя и его семейство, но простит, если его вернут из ссылки. Вероятно, царь высказывал такое намерение, потому что придворные интриганы забили тревогу, и в начале 1681 года в Москву был прислан донос, будто под видом богомольцев к Никону приезжали агенты С. Разина и подходили под благословение опального патриарха. В доносе указывалось также, что к Никону приходили воровские донские казаки, чтобы освободить его из заточения.
В Москве всполошились и произвели дознание: донос не подтвердился, но перед кельей Никона стали постоянно дежурить 20 стрельцов с дубинами. Старика стесняли в чем только было можно, и он стал хиреть и чахнуть. Долгие физические страдания сломили крепкую натуру Никона, и он стал уже не требовать, а просить пощады. Узник послал царю письмо, в котором просил прощения за все, в чем его считали виноватым.
Я болен, наг и бос; сижу в келье затворен четвертый год. От нужды цынга напала, руки больны, ноги пухнут, из зубов кровь идет, глаза болят от газа и дыму. Приставы не дают ничего ни продать, ни купить; никто ко мне не ходит, и милостыни не у кого просить. Ослабь меня хотя немного!
На этот раз царь не остался глухим к просьбе Никона и приказал содержать его в Ферапонтовом монастыре без всякого стеснения. Стражу отозвали, патриарху дали отдельную келью (чистую и просторную), еда его сделалась не только обильной, но и роскошной. Ему даже разрешили завести собственное хозяйство, и он составил себе библиотеку; лечил больных и в свободное время полюбил ездить верхом. Мирясь с судьбой, согласился принимать от царя подарки и денежную пенсию.
Однако переход от голода и нищеты к относительному благополучию был так резок, что Никон стал заметно слабеть, и не только телом… Он вступил в мелкие монастырские дрязги, нередко ссорился с монахами, постоянно был чем-то недоволен, ругался и даже писал царю доносы. Один раз, например, пожаловался на Кирилловского архимандрита, что тот напускает к нему в келью чертей, которые его беспокоят…
Царь Федор Алексеевич после вступления на престол хотел было возвратить Никона из заточения, но патриарх Иоаким под разными предлогами противился этому, ибо не хотел иметь соперника. В 1676 году по царскому указу Никон был переведен под надзор двух старцев в Кирилловский монастырь, где ему устроили более сносное пребывание. Но и там бывший патриарх терпел гонения и напасти до тех пор, пока по ходатайству великой княжны Татьяны Михайловны, имевшей к нему особое уважение, и по просьбе многих духовных и светских лиц царь не повелел в 1681 году перевести его в Воскресенский монастырь. Но к этому времени Никон, удрученный дряхлостью лет и немощью тела, претерпевший столько скорбей и страданий, был уже тяжело болен и еще до получения царского указа принял схиму. Однако, получив указ, он немедленно отправился в свою любимую обитель, но по дороге скончался…
Никола Фуке — миллионер XVII века
Николу Фуке, одного из наиболее значительных деятелей Франции второй половины XVII века, за достоинства ненавидели больше, чем за его недостатки. Назначенный в 1653 году сюринтендантом финансов, Фуке нес ответственность за доходы государства [26] [Вторым сюринтендантом кардинал Мазарини назначил Сервьена, который нес ответственность за расходы государства]. Он сказочно разбогател на торговле во французских североамериканских колониях, а также за счет финансовых сделок в собственной стране. Фуке пользовался доверием у банкиров Франции и Европы и под свои личные обязательства получал огромные суммы. Кроме того, в самый разгар Фронды он купил должность генерального прокурора парижского парламента в надежде, что это поспособствует его дальнейшей карьере. Фуке вел и финансовые дела королевы-матери Анны Австрийской, снабжал ее деньгами и полагал, что может рассчитывать на ее защиту.
26
Вторым сюринтендантом кардинал Мазарини назначил Сервьена, который нес ответственность за расходы государства.
Однако против Фуке выступили могущественные силы, и прежде всего кардинал Мазарини, который, с одной стороны, осыпал министра похвалами и обогащался с его помощью, а с другой — не любил и побаивался этого смелого, преуспевающего и уверенного в себе человека. Но главным врагом сюринтенданта выступил контролер финансов Жан-Батист Кольбер, видевший в Фуке удачливого и опасного конкурента. Замкнутый, но наблюдательный Кольбер изо дня в день собирал компрометирующие Фуке материалы, терпеливо ожидая часа, чтобы нанести смертельный удар беспечному противнику. Были у сюринтенданта и другие враги. Над головой министра сгущались тучи, из разных источников до него доходили слухи, что король хочет расправиться с ним. Людовика XIV раздражали богатство Фуке, его самомнение, гордыня и надменный девиз: «Разве есть что-либо недоступное для меня!» Но самоуверенный министр, игрок во всем и всегда, избалованный успехом и деньгами, не считался с предостережениями.