100 великих узников
Шрифт:
Скончался Фуке в конце марта 1680 года: акта о его смерти не существует, вскрытие тела не производилось, гроб сразу же запломбировали. В 1681 году его перевезли в Париж и захоронили на кладбище одного монастыря. Впоследствии в связи с тайнами, окружавшими смерть Фуке, о сюринтенданте стали говорить как об одном из претендентов на роль «железной маски».
Неистовый протопоп Аввакум
Члены «Кружка ревнителей благочестия», как указывалось ранее, стремились сохранить русскую церковь как всеобъемлющий и культурообразующий орган, ратовали за еще большее проникновение православной обрядности в русскую жизнь. Поэтому они сильно заволновались, когда патриарх Никон затеял «неладное». К чему эти новшества, если греческая церковь давно с латинской соединилась, да и сама Греция под влияние турок попала? Это грекам у русских учиться надо, а не наоборот! И члены «Кружка ревнителей благочестия» отказались повиноваться решению Собора 1654 года.
Так возникла оппозиция царю Алексею Михайловичу и патриарху Никону в Москве и провинциальных российских городах. Движение это возглавили протопоп Аввакум и другие священники: они написали подробные возражения по всем пунктам нововведений, но цели своей не достигли и тогда начали сеять враждебное и непримиримое отношение к церковной реформе. «Зачем нам греческие книги и греческие обряды? Свое лучше, по ним все святые на Руси молились и Богу угождали! Старина дедовская лучше, по ней предки не хуже других, а много лучше жили…» Жизнь протопопа Аввакума всегда была многострадальна. Ему было 23 года, когда его поставили священником в одном из сел Нижегородской губернии. Чистая, нравственная боярыня Морозова навещает протопопа. Среди тогдашнего духовенства: распущенность, пьянство, чревоугодие являлись обычными пороками. Аввакум же проводил время в посте и молитвах, и его жизнь была суровым подвигом воздержания. Строгий к самому себе, тому же он учил и свою паству, но не всем нравились его требования. И часто прихожане били своего батюшку смертным боем: «волочили за ноги по земле прямо в ризах», а один начальник, придя к протопопу домой, тоже бил его и «руки у персты отгрыз, яко пес, зубами», покушался даже застрелить его.
Однажды пришли на село странствующие скоморохи с бубнами, в масках и с прирученным медведем. Народ высыпал навстречу веселым странникам, и вдруг среди толпы появился разгневанный Аввакум и начал обличать бесовские игрища. Властной рукой изломал он бубен и маски, выпустил в поле медведя, а самих скоморохов выгнал из села. Но народ пришел в такое негодование, что дальше Аввакуму и его семье оставаться в селе было невозможно. Не лучше пришлось Аввакуму и в Юрьевце-Подольском, куда его назначили протопопом. Его суровые обличения вызвали настоящее возмущение прихожан, которые чуть было не убили Аввакума на месте, да вовремя подоспел воевода с пушкарями.
Оказавшись в Москве, протопоп сначала проповедовал в Казанском соборе, а когда пришлось оставить его, перешел во двор Неронова и стал совершать богослужения в сушильне. Вместе с ним перешла и значительная часть прихожан, и некоторые из них прямо говорили, что «бывает время, когда и конюшни иные лучше церкви». Про их «сушильное бдение» донесли патриарху Никону, и однажды во двор Неронова явились стрельцы, которые захватили Аввакума вместе с паствой, били его и дергали за волосы, а потом препроводили на патриарший двор.
На другой день арестанта, закованного «юзами, чепью большою», отправили в Андроньев монастырь, где посадили на цепь в темном земляном подвале. Три дня его морили голодом и уговаривали покориться патриарху Никону, но все увещевания были напрасны, поэтому его «отдали чернецу под начало и велели волочить в церковь. У церкви за волосы драли, и под бока толкали, и за цепь трогали, и в глаза плевали». А он в ответ патриарха Никона «от писания бранил да лаял». И тогда строптивого протопопа отправили в Сибирь, но ссылка Аввакума не остановила церковной смуты, как надеялся на то царь Алексей Михайлович. Как снежный ком, пущенный с горы, распространялся по русской земле раскол. Под его знаменем тесно сплотились все защитники старины, считавшие иноземные новшества «дьявольским наваждением» и отстаивавшие древние устои жизни. Личные же страдания не имели над Аввакумом никакой власти.
Более трех месяцев везли ссыльного протопопа до Тобольска, и немало нужд и лишений довелось ему претерпеть на этом пути.
Но вместе с ним в Сибирь проникла и весть о волнениях в русской православной церкви: Аввакум явился как страдалец за истинную веру, и потому его страстные обличения произвели в Тобольске еще большее впечатление, чем в Москве. Тобольский архиепископ Симеон, сам втайне сочувствовавший протесту против церковных новшеств, видел в Аввакуме не ссыльного, а неповинного страдальца, причем пользующегося всеми правами священнического сана. Архиепископ дал Аввакуму церковь, где тот вновь явился перед прихожанами облаченный авторитетом своего сана и потому стал выступать с ничем не стесняемой проповедью. Народ, внимая огненным речам Аввакума, отказывался креститься тремя перстами и принимать церковные книги, исправленные по греческим канонам.
В Тобольске и за его пределами распространилась молва о благочестивом протопопе. Люди шли к нему за поучениями и советом в вопросах веры, к нему водили на исцеление бесноватых, которых он старался лечить постом и молитвой. Вокруг Аввакума собрался кружок людей, привлеченных его строгой жизнью и решивших отказаться от мирской жизни и посвятить себя Богу. Но то, что так привлекало к протопопу одних, других восстанавливало против него. Резкие проповеди и обличения его задевали интересы очень многих людей и создали ему немало врагов. На Аввакума пошли жалобы, и из Москвы пришло новое повеление — ехать в ссылку дальше.
В качестве священника Аввакума причислили к военному отряду, который отправлялся в Даурию на поиски удобных для поселений мест и для возведения там русских крепостей. По рекам Сибири отряд переправлялся на примитивных дощаниках и плоскодонных барках, и потому не раз жизнь людей подвергалась опасности. Трудности пути усугублялись еще и тем, что отряд был недостаточно снабжен продуктами, порой люди умирали с голоду. Нередко «скитаясь по горам и острому каменью, наги и босы, травою и кореньями перебивающиеся, кое-как мучилися. А зимою кости находили от волков пораженных зверей, и что волк не доест, то доедали».
Во главе отряда стоял грубый и жестокий воевода Пашков, и, конечно, у протопопа с ним сразу же начались столкновения. Аввакум открыто выступал против злоупотреблений начальника; восставал против казней, плетей, кнутов и пыток, которым воевода подвергал подчиненных. Скоро протопопу пришлось на себе испытать крутой нрав воеводы. Пашков отнял у него дощаник и заставил всю дорогу идти по берегу. «О горе стало! Горы высокие, дебри непроходимые; утес каменный, яко стена, стоит, и поглядеть — заломя голову!» Но Аввакум не унимался и даже написал «Малое послание» Пашкову по поводу его беззаконий. Воевода приказал солдатам привести непокорного протопопа.
…Взяли меня палачи перед него: он со шпагой стоит, дрожит… Он же рыкнул, яко дикий зверь, и ударил меня по щеке, тоже по другой, и паки в голову, и сбил меня с ног, и, чекан ухватя, лежачего по спине ударил трижды, и, разволокши, по той же спине семьдесят два удара кнутом… Так горько ему, что не говорю: пощади! Ион велел паки бить по бокам… Сковали руки и ноги и бросили в барку. Осень была, дождь на меня шел, всю нощь под капелию лежал.
Так всю дорогу скованного и везли Аввакума. Прибыл отряд Пашкова к Братскому острогу и расположился здесь зимовать. Протопопа посадили в холодную тюрьму, и только в середине ноября воевода распорядился перевести его в теплую избу, но и здесь его продолжали держать как преступника — в оковах и «с собаками». Весной отряд тронулся дальше: оковы с протопопа сняли и даже разрешили соединиться с семьей, но за то заставили вместе с казаками тянуть лямкою суда.