1000 ликов мечты, О фантастике всерьез и с улыбкой
Шрифт:
Вслед за Жюлем Верном
"Что бы я ни сочинял, что бы я ни выдумывал - все это будет уступать истине, ибо настанет время, когда достижения науки превзойдут силу воображения..." В связи с недавним юбилеем Жюля Верна (сто шестьдесят лет со дня рождения писателя исполнилось в феврале 1988 года) эти его слова знакомы, вероятно, многим. Что ж, выраженная в них позиция характерна прежде всего, конечно же, именно для великого французского фантаста. Писателя, по нынешним меркам крайне "осторожного", сознательно стремившегося писать о том, что находится "на грани возможного" и практически осуществимо в самом иногда близком будущем. Это именно позиция, ведь существуют и другие высказывания Жюля Верна, вполне аналогичные приведенному. Вот что писал он, скажем, незадолго до выхода в свет романа "20 000 лье под водой" своему отцу: "...мне приходят в голову самые неправдоподобные вещи. Но на самом деле это не так. Все, что человек способен представить в своем воображении, Другие сумеют претворить в жизнь". Сходные мысли о воображении, о конечной судьбе фантастических гипотез высказывали (да и сейчас высказывают) и многие другие писатели-фантасты. Причем вовсе не только представители "школы Жюля Верна", сторонники сугубо научной (технологической, как ее теперь называют) фантастики! Эти последние, безусловно, солидарны с Жюлем Верном. "Можно с полным основанием предположить, что то, что будет фактически достигнуто... далеко превзойдет описанное в этой книге", - писал, например, "отец" американской фантастики Хьюго Гернсбек о своем романе "Ральф 124C 41+", действие в котором отнесено на семь с половиной столетий в будущее. "Все, что теоретически возможно, обязательно будет осуществлено на практике, как бы ни были велики технические "трудности", - утверждает и знаменитый наш современник Артур Кларк, также тяготеющий в своем творчестве к традиции Жюля Верна. При желании можно, очевидно, найти подобные мысли и в статьях А. Р. Беляева и В. А. Обручева, и, несомненно, в работах основоположника космонавтики К. Э. Циолковского; вероятны они и у И. А. Ефремова-фантаста, который и в попытках своих заглянуть на тысячелетия вперед опирался и на глубокую и разностороннюю свою эрудированность большого ученого. Но вот два высказывания, авторы которых, на наш взгляд, для многих любителей фантастики будут неожиданны. "Я ограничиваю себя исключительно тем, что считаю возможным. Я не хватаюсь за любую смелую идею, какая мне придет в голову, и я не ищу сенсаций. Я рисую будущее таким, каким, насколько я могу судить, оно и будет. Я отлично сознаю слабость своего воображения и готов допустить, что могу ошибаться, изображая картины будущего, но утверждаю, что перемены, мною предсказанные, - ничто по сравнению с тем, что действительно произойдет в течение ближайших двух столетий". Эти слова принадлежат... Герберту Уэллсу, которого по традиции мы и сейчас еще продолжаем считать "антиподом" французского "технологиста" Жюля Верна. "Я не знаю, какие из моих догадок и предположений более правдоподобны. Среди них нет неуязвимых, и бег времени перечеркнет многие из них". А это - Станислав Лем, любитель парадоксов, характернейший - в нашем восприятии - представитель современной фантастики, всецело отрешившейся, казалось бы, от "приземленной" технологии и не скованной вроде бы никакими научными "табу"! Что ж, вывод тут может быть, пожалуй, один. Рядясь в самые немыслимые свои - инозвездные, иногалактические - одежды, фантастика всех направлений тем не менее по-прежнему отнюдь не склонна отказываться от столь приятной ей роли провидца будущего, пророка грядущих перемен, проводника человечества в необозримых океанах пространства и времени.
1000 ликов мечты
Фантастика - многообразна. Сегодня это утверждение принадлежит к разряду аксиом. Роман, повесть, рассказ, очерк, трактат, эссе, зарисовка, пьеса, поэма, стихотворение - каких только жанров не встретим мы в фантастике (это если речь идет о литературе; ведь есть еще и живопись, и скульптура, и кино, и театр, и музыка, и цирк... скажите, если сможете: какой из этих видов искусства изначально чужд фантастике, несовместим с нею?). А у самой фантастики - масса подвидов. Фантастика познавательная, техническая, утопическая, предупреждений, антиутопическая, философская, памфлетная, политическая, сатирическая, юмористическая, приключенческая, детективная, психологическая, лирическая, сказочная, мистическая... ничего не упустили? А ведь можно попытаться разложить фантастику по полочкам и тематически: космическая, историческая, экологическая, путешествия во времени, роботы, пришельцы, антимиры, Атлантида... и несть им числа - и темам крупным, и не так чтобы очень (вроде фигурировавшего у нас Северного полюса, к примеру). И исторически поделить на периоды - тоже можно. Сегодняшняя фантастика, завтрашняя, вчерашняя... послевоенная, довоенная, дореволюционная... И географически: по странам. И лингвистически: по языкам. И, наконец, идеологически: советская - и западная, прогрессивная - и реакционная. И так далее... Не поспоришь - воистину так: 1000 ликов у фантастики! А между тем... В пору моей юности (в пятидесятые годы) и даже позже писателей-фантастов, этих искателей завтрашнего дня, нередко весьма надолго загоняли в угол, приклеивая почти не смываемый ярлык на их продукцию: "антинаучная". Чашу сию сполна испил, к примеру, старейшина нашей фантастики Георгий Гуревич, первую свою повесть опубликовавший более сорока лет назад... Известный популяризатор науки Я. Перельман, в 1914 году введший у нас в употребление термин "научно-фантастический рассказ", думал лишь о том, надо полагать, как отделить зерна от плевел: фантастику жюльверновского плана - от фантастики религиозно-мистической. Но свершилась революция, церковь была отделена от государства. В печатной продукции, исходящей из государственных издательств, стала невозможной пропаганда, религии, да и мистика оказалась в литературе вне закона. Но термин-то - научная фантастика - остался! Окреп, набрал силу. Забылось постепенно его происхождение и назначение... Как забылось и прежнее многообразие фантастики. Добросовестно следовать установившимся в науке положениям, если и заглядывать в будущее, то лучше всего не дальше опытных цехов и испытательных полигонов - такое вот пожелание стало вкладываться в понятие "научная". И поскольку еще оставшимся авторам становилось неуютно и тесно, не хватало воздуха в этом сурово ограниченном пространстве - уходили они постепенно из фантастики, исчезали кто куда, оставляя ее на откуп... Кому?! В том и беда, что некому было ее оставить. Полистайте, скажем, журнал "Техника-молодежи" полувековой давности. Кое-что из фантастики, разумеется, в нем все-таки печаталось (бесспорной заслугой редакции была, например, публикация в самый канун войны антифашистского "Генератора чудес" Ю. Долгушина), но в целом - как вид она фактически выродилась в единственную свою разновидность полуочерки-полузарисовки для рубрики "Окно в будущее". Впрочем, даже и не зарисовки. Сугубо технические проекты и прожекты, изложенные немудрящим газетным Языком, снабженные схемами и цифровыми выкладками, - вот во что превратилась, за редкими исключениями (романы А. Беляева, Г. Адамова, А. Казанцева), наша фантастика. В подраздел научно-популярной литературы... С этого же начинала она и после войны, поскольку ничего другого уже (или еще) не умела. На тогдашнем фоне и незамысловато-очерковая повесть В. Захарченко "Путешествие в Завтра" еще в 1952 году казалась событием (хоть и техническая, а утопия же!), фигурировала едва ли не во всех тогдашних обзорах (благо, обозревать было практически нечего) и тут же была переиздана... Ясно, что пришедшее в фантастику три десятилетия назад новое поколение (А. и Б. Стругацкие, Д. Биленкин, В. Журавлева, Г. Альтов, А. Днепров, В. Савченко...) отнюдь не было встречено восторженным "ура!". Иные из старших коллег, может быть и уловив свежие веяния, да не сумев перестроиться, приложили максимум усилий, чтобы не впустить в литературу этих "выскочек", явно посягавших на их монопольное положение. Многогранность фантастики? Нет, не дозволялась в те годы эта роскошь! Разве что И. Ефремову сходила она с рук, поскольку был он и независим, и сам достаточно мастит: доктор наук, лауреат высокой премии! Впрочем, доставалось и ему. "Писатель И. Ефремов в "Академии схоластики"; "Туманность Андромеды" или бедуин перед верблюдом"... Непривычные заголовки для статей о знаменитом романе, не правда ли? Критикам из "Промышленно-экономнческой газеты" еще и в 1959 году хотелось бы видеть фантастику в устоявшемся амплуа оракула ближайшей пятилетки... Словом, вопрос о многообразии, многожанровости НФ всего лишь двадцать с небольшим лет назад был куда как неясен! Это сегодня никому и в голову не придет требовать, скажем, от сказочной фантастики столь же строгого обращения с фактами науки, какое обязательно для фантастики, к примеру, технической. Истина рождалась в спорах горячих и, увы, не слишком-то продуктивных. Самая бурная из дискуссий была косвенно связана с появлением повестей А. и Б. Стругацких "Трудно быть богом" и "Хищные вещи века". Статьей В. Немцова "Для кого пишут фантасты?" ее начали "Известия", а участие в ней приняли "Комсомольская правда", "Литературная газета", "Труд", "Юность", "Иностранная литература", "Детская литература", "Советский экран"... Правда, и эта дискуссия мало что дала: слишком много сил отнимал у спорящих злополучный эпитет "научная", перечеркивавший добрую половину тех разновидностей фантастики, что были перечислены в начале этих заметок. Пожалуй, лишь к концу шестидесятых годов восстановилось у нас постепенно право фантаста на самую дерзкую выдумку, рассеялся туман вокруг диаметрально, казалось бы, противоположных требований к фантастике. Наконец-то сошлись на том, что и у писателей-фантастов каждое конкретное произведение следует судить по тем законам, по которым оно написано... Надо сказать, утверждению тезиса о многожанровости НФ немало способствовал и бакинский фантаст Г. Альтов, будораживший умы коллег то остропроблемной статьей, то таблицей сбывшихся и не сбывшихся идей Ж. Верна, Г. Уэллса, А. Беляева, то очередным вариантом "Регистра". Об этом последнем хочется сказать особо. Полное его название - "Регистр современных научно-фантастических идей и ситуаций". Первый вариант появился в 1963 году и был невелик - 19 страниц на машинке. Через три года Г. Альтов прислал в редакцию "Уральского следопыта" пятый вариант своего "Регистра", еще через год - седьмой, в нем было уже 328 страниц... Идеи и ситуации, включенные в "Регистр", строго классифицированы. В седьмом варианте они разбиты на 10 классов, 73 подкласса, 326 групп и 2034 подгруппы. Допустим, вас заинтересовали разумные инопланетяне, способные принимать любую форму, на память же ничего не приходит... Вы открываете "Регистр", просматриваете указатель классов: "Класс 1. Космос... Класс 2. Земля... Класс 3. Человек... Класс 4. Общество... Класс 5. Кибернетика... Класс 6. Инопланетные разумные существа..." Ага, это уже то, что нужно! "Подклассы: 1. Человекоподобные; 2. Нечеловекоподобные". Находите второй подкласс, среди включенных в него групп обнаруживаете: "3. Необычные формы". И уже в этой группе отыскиваете нужную вам первичную ячейку. "5. Разумные существа, способные принимать любую форму". А в ячейке - список произведений: К. Саймак "Однажды на Меркурии"; Р. Шекли "Форма"; А. Бердник "Сердце Вселенной"; И. Росоховатский "На Дальней"; Д. Буццати "И опустилось летающее блюдце"; О. Ларионова "Планета, которая ничего не может дать"... И так далее. У каждого произведения в скобках указан год публикации на русском языке (если оно у нас переведено); в приложенной к "Регистру" библиографии вы сможете найти и сведения о месте публикации. Дело теперь за немногим - отыскать сами тексты. Как видите, работать с "Регистром" несложно - и очень интересно! Но "Регистр" задуман вовсе не в качестве заурядного путеводителя по Стране Фантазий (хотя вполне справляется с этой ролью). В том убеждаешься, едва начав перелистывать его страницы. Листаешь их, листаешь, и постепенно закрадывается в голову крамольная мысль: а ведь фантастика-то наша... бедновата. На хорошие свежие идеи бедновата. Повторы, повторы - сколько же их... С пришельцами, к примеру, явное "перепроизводство" у фантастов. Задумываешься: да так ли уж обязательна она - новизна НФ идей, новизна ситуаций? Главное-то в нынешней фантастике - были бы люди живые! Характеры! Образы!.. Потом вспоминаешь из своего читательского опыта: одну книгу - не дочитал, отложил... другую - бросил на середине... в третью - лишь заглянул... Не потому ли, что слишком похожи они одна на другую? Идеи - те же, ситуации - почти неотличимы... И художественным совершенством наша фантастика - в массе своей - пока не блещет... На невеселые мысли способно настроить знакомство с "Регистром"... А позиция его автора? В предисловии Г. Альтова к одному из вариантов читаем: "...Я отнюдь не считаю идеи главным (и, боже упаси, единственным) в фантастических произведениях. Просто новые идеи, новые ситуации, новые приемы являются, на мой взгляд, одним из необходимых компонентов. Как атом серы в молекуле серной кислоты: нужны, конечно, другие атомы и нужен синтез, чтобы получить продукт". Действительно, мало сказать в фантастическом романе (повести, рассказе), что герой - крупный ученый и живет, допустим, в двадцать втором веке. Нужно и показать это. А показать можно только при помощи соответственно крупных (и обязательно свежих, не из популярной брошюры позаимствованных, и обязательно не заведомо абсурдных) идей, этим ученым выдвигаемых. И достаточно убедительной обрисовки тех новшеств (именно по ним судить мне, читателю, о развитости общества, не так ли?), что окружают героя в его двадцать втором веке. В противном случае поверю ли я, читатель, в героя, будь он даже "дважды лауреатом Нобелевской премии"? Не уверен, что и вам тоже, но мне такой дважды лауреат уже встречался на страницах фантастики и, увы, только этим двойным лауреатством и запомнился... И все-таки видеть в "Регистре" лишь "обвинительное заключение", уличающее писателей-фантастов в сбоях воображения или даже откровенном нежелании фантазировать самостоятельно, - значит слишком утилитарно подходить к делу. Да, "Регистр" может быть использован и как оружие критики, оружие грозное и действенное. Но к мысли о "Регистре" Г. Альтов пришел вовсе не из злокозненности - им руководило стремление быть обстоятельным и в фантастике, вполне понятное для человека, профессионально занимающегося изобретательством, разработавшего алгоритм (а позднее и теорию) решения изобретательских задач. Четвертое из правил знаменитого философа Рене Декарта прямо рекомендует составлять настолько полные обзоры сделанного предшественниками, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено... Альтовский свод идей и ситуаций призван, словно таблица Менделеева, отражать реальное состояние фантастики. И - как Менделеевская таблица - он не только открыт для постоянного пополнения новым (и пропущенным старым) материалом. Давая богатейшую пищу для размышлений, "Регистр" наводит на сопоставления, помогает выявлению закономерностей в развитии фантастических идей, прямо способствует дальнейшему их генерированию... Искренне жаль, что, до сих пор существуя лишь в виде рукописи, "Регистр" недоступен для широкого читателя. У нас, увы, нет ни одной, даже самой краткой энциклопедии НФ, которая отражала бы поистине невероятную многоликость этого популярного вида литературы. "Регистр" Г. Альтова разносторонне и чрезвычайно убедительно как раз и демонстрирует эту неохватную многоликость.
Задержавшееся знакомство
Неохватная многоликость... Да, за потоками фантастики, выпускаемой тысячами издательств земного шара, не уследить, не угнаться даже самым рьяным знатокам и ценителям НФ литературы. Конечно, в этих потоках много откровенно ремесленных, а то и просто бульварных поделок - о них и жалеть не приходится. Но вдвойне обидно, когда читатели не имеют доступа к книгам больших, талантливых писателей, когда запретительские рогатки, - мол, как бы чего не вышло, -преграждают путь выстраданным мыслям, наболевшим словам тревоги и предостережения... К сожалению, так нередко случалось у нас еще в недавние годы. И, пожалуй, особенно не везло книгам, относимым к жанру антиутопии. Считалось, что такие произведения выходят из-под пера во всем разуверившихся пессимистов-скептиков и, дескать, ничему хорошему эти мрачные картины будущего научить не могут. Но так ли уж четка грань между антиутопией и "фантастикой предупреждений"? Вспомним, что сам термин - фантастика предупреждений - утвердился у нас в середине 60-х годов. Весьма активно его пропагандировали, обосновывая в своих статьях, Е. Брандис и В. Дмитревский. Что привело к рождению этого термина? Что помогло ему выжить? Восходит он, очевидно, к выражению "утопия - предостережение" из книги английского критика А. Мортона "Английская утопия", переведенной у нас еще в 1956 году. Причиной же достаточно широкого его распространения явился, по-видимому, тот негативный оттенок, который закрепился в нашей литературе и - шире - в общественном нашем сознании за термином "антиутопия". Впрочем, что-то похожее произошло в свое время и с освященным веками словом "утопия". Попытки осуществления идеального общественного устройства никак не удавались даже в малых масштабах изолированных фаланстеров - и даже ярым приверженцам Утопии сама ее идея начинала представляться несбыточной, заведомо нереальной. Словно бы скомпрометированной неудачными попытками... И эта скомпрометированность как бы наложилась и на само слово. Сошлемся на Джека Лондона: "...Магическую силу имело тогда слово "утопия". Произнести его значило перечеркнуть любое экономическое учение, любую теорию преобразования общества, как бы она ни была разумна..." Это свидетельство взято нами из романа "Железная пята" (1908), где оно приведено в виде примечания историка 27-го века к событиям первых десятилетии века 20-го. Но его - это свидетельство - вполне можно распространить и на весь 20-й век: неприязнь к "утопиям" проскальзывает еще и сегодня. В конце 60-х годов была даже - с благими, естественно, целями предпринята попытка ввести для нашей, советской утопии иной термин: "эвтопия". И тем самым с помощью древнегреческою дифтонга "эу" (придающего значение осуществления, успеха) заменить наконец обидное, по-видимому, для нас "место, которого нет" (таков буквальный перевод слова, придуманного в 1516 году Томасом Мором) на место, которого еще нет, но которое обязательно будет... Что ж, специалисты знают довольно много терминов, производных от "утопии": негативная утопия (изображает нежелательные варианты будущего), контрутопия (полемизирует с предшественниками), дистопия и какотопия (смысл в обоих случаях - "плохое место"), практопия (рисует не самый лучший из вариантов будущего, но и не самый худший: приемлемый, одним словом) и даже - ухрония ("хронос" - время, и термин этот относится к утопиям, помещаемым не в пространстве, а во времени). Правда, почти все эти обозначения малоизвестны даже среди больших любителей НФ. Не прижилась покамест и "эвтопия" - хотя и употребляется отдельными энтузиастами. А вот "фантастика предупреждений" - живет... хотя кто нынче поручится за долгую жизнь этого не менее искусственно рожденного контртермина? Ведь сегодня, пересматривая содержимое тех запасников, что в прошлом бесследно поглощали многое из написанного и у нас, и за рубежом, мы по-новому присматриваемся и к антиутопиям. Отринув прежнее, десятилетиями утверждавшееся прямолинейно-однозначное отношение к этой разновидности НФ, мы и во многих антиутопиях отчетливо видим теперь беспокойство авторов за судьбы цивилизации - то самое чувство, в котором столь решительно отказывали им совсем недавно. "Мы" Евгения Замятина (1920), "О дивный новый мир" Олдоса Хаксли (1932), "1984" Джорджа Оруэлла (1949) - все три наиболее знаменитые антиутопии XX века, запретные прежде для нас и аттестуемые не иначе как "злобные памфлеты", получают ныне вид на жительство и в наших библиотеках. Замятина напечатали "Знамя" и "Знание-сила". Хаксли опубликован в "Иностранной литературе", Оруэлла обещает вот-вот выпустить издательство "Прогресс", а в отрывках роман уже напечатал украинский журнал "Всесвiт"... Чем же поучительно для нас знакомство в этими запретными прежде плодами?
Мир романа Евгения Замятина, русского писателя, стоящего у истоков сатирической антиутопии 20 века, суров и сумрачен. Это мир "нумеров", а не личностей, досконально во всем расчисленный огромный механизм Единого Государства с идеально притертыми "винтиками". Расчислено действительно все. Не только рабочие часы - все стороны жизни "нумеров" охвачены Государством, посекундно расписаны в Часовой Скрижали. "Ночью - нумера обязаны спать; это обязанность - такая же, как работа днем. Это необходимо, чтобы работать днем. Не спать ночью - преступно..." "Издалека, сквозь туман постукивает метроном, и под эту привычно ласкающую музыку я машинально, вместе со всеми считаю до пятидесяти: пятьдесят узаконенных жевательных движений на каждый кусок..." Даже искусство подчинено в этом истинно казарменном будущем узкопрактическим целям. "Просто смешно: всякий писал - о чем ему вздумается... Теперь поэзия - уже не беспардонный соловьиный свист: поэзия - государственная служба, поэзия - полезность". И вот Институт Государственных Поэтов и Писателей создает "Ежедневные оды Благодетелю", бессмертную трагедию "Опоздавший на работу", настольную книгу "Стансов о половой гигиене"... "Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы, пища и проч." - и, оберегая свою машинную стерильность, Единое Государство отгораживается Зеленой Стеной от мира дикого и неупорядоченного "неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных". Этот рационализированный "рай" жестко оберегаем от любых, самых мелких потрясений: "для того, чтобы выкинуть вон погнувшийся болт, у нас есть искусная, тяжелая рука Благодетеля... есть опытный глаз Хранителей..." И есть, добавим, чудовищная логика подавления, свойственная любому тоталитарному режиму: "Настоящий врач начинает лечить еще здорового человека, такого, какой заболеет еще только завтра, послезавтра, через неделю. Профилактика, да!.." Герою-рассказчику, математику Д-503, выпадает невозможное, абсолютно, казалось бы, немыслимое в этом мире (где "всякий из нумеров имеет право как на сексуальный продукт - на любой нумер...") счастье истинной любви. Укрывшись в своей прозрачной стеклянной клетке, Д-503 пытается вернуть своим мыслям прежний стройный порядок. "И вот - две чашки весов! рассуждает он.
– На одной - грамм, на другой - тонна, на одной - "я", на другой - "Мы", Единое Государство. Не ясно ли: допускать, что у "я" могут быть какие-то "права" по отношению к Государству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну, - это совершенно одно и то же. Отсюда распределение: тонне - права, грамму - обязанности; и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты - грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны..." Но тщетно - уже не выздороветь ему, "болезнь" его неизлечима. "Плохо ваше дело!
– говорит герою знакомый врач.
– По-видимому, у вас образовалась душа..." И в довершение всего наш математик узнает, что его возлюбленная I-330 участвует в подготовке восстания. Показательный диалог происходит между ними - диалог, в который стоит вслушаться повнимательнее: он многое открывает нам в позиции автора. "Я вскочил: - Это немыслимо! Это нелепо! Неужели тебе не ясно: то, что вы затеваете это революция? - Да, революция! Почему же это нелепо? - Нелепо - потому что революции не может быть. Потому что наша... наша революция была последней. И больше никаких революций не может быть. Это известно всякому... Насмешливый, острый треугольник бровей: - Милый мой: ты - математик. Даже - больше: ты философ - от математики. Так вот: назови мне последнее число. - То есть? Я... я не понимаю: какое - последнее? - Ну - последнее, верхнее, самое большое. - Но, I, -это же нелепо. Раз число чисел - бесконечно, какое же ты хочешь последнее? - А какую же ты хочешь последнюю революцию? Последней - нет, революции бесконечны"... Финал романа трагичен. Восстание подавлено, в чем косвенно виноват и Д-503: его дневник, откровенные записи в нем, естественно, не ускользнули от недреманного ока Хранителей. Сам Д-503 подвергнут операции, в результате которой в его мозгу нейтрализован центр, ведающий фантазией. И вот уже возвращается к нему готовность испытывать сладостное ощущение "победы всех над одним, суммы - над единицей"... Но и неудавшееся восстание-факт, заставляющий читателя крепко усомниться в казарменной долговечности Единого Государства.
А вот - Олдос Хаксли, английский писатель, несомненно многое почерпнувший у Замятина. В его романе нам предстает довольно миролюбивый, "спокойный" вариант регламентированного кастового общества. Умиротворенное, прямо-таки распираемое от всеобщего счастья, сытости и довольства сообщество "рожденных в пробирке", для которых слова "отец" и "мать" звучат как неприличные ругательства (или, в лучшем случае, сугубо научные термины). "Общность, Одинаковость, Стабильность" - таков девиз Мирового Государства, благоденствующего на 632-м году Эры Форда (летосчисление ведется от 1908 года, когда была выпущена первая модель легкового автомобиля, предназначенного для массового производства). Что наиболее характерно для этого мира? "Оптимальный состав народонаселения, - поясняет Мустафа Монд, один из десяти Главноуправителей, - смоделирован нами с айсберга, у которого восемь девятых массы под водой..." Наверху - привилегированные альфы, способные в определенных пределах к свободному выбору и самостоятельным решениям. Ниже - беты, гаммы, дельты, эпсилоны, которые, однако ж, ничуть не несчастней тех, кто наверху, потому что труд их не тяжел, детски прост, не перегружает ни головы, ни мышц, а в награду - наркотик "сома", игры, беззапретное совокупление (каждый принадлежит всем!), "ощущалки" - чего еще и желать им? Широчайшее использование химических и лучевых воздействий на зародыши дополняется гипнопедией - именно она помогает сверхуспешно манипулировать общественным сознанием. "Дети-альфы ходят в сером. У альф работа гораздо трудней, чем у нас, потому что альфы страшно умные. Прямо чудесно, что я бета, что у нас работа легче. И мы гораздо лучше гамм и дельт. Гаммы глупые. Они ходят в зеленом, а дельты в хаки. Нет, нет, не хочу я играть с детьми-дельтами. А эпсилоны еще хуже. Они вовсе глупые, ни читать, ни писать не умеют. Да еще ходят в черном, а это такой гадкий цвет. Как хорошо, что я бета..." - шелестит себе непрекращающийся бормоток в сумраке зашторенного спального зала: крохам-бетам, лежащим в кроватках, преподаются основы кастового самосознания... Обезличивающий рационализм - во всем! Если, скажем, любовь к природе не содействует загрузке фабрик заказами - отменить ее! А чтобы не снизилась загрузка транспорта - привить, гражданам любовь к загородным видам спорта, дабы заодно загрузить и фабрики спортинвентаря... Развитая индустрия развлечений (среди которых и вот такое, например: "суперпоющий, синтетико-речевой, цветной стереоскопический ощущальный фильм с синхронным органо-запаховым сопровождением" - в просторечии "ощущалка"). Упор перенесен с истины и красоты на "счастье и удобство", и в этом - все та же экономическая целесообразность: "Такого сдвига требовали интересы массового производства. Всеобщее счастье способно безостановочно двигать машины; истина же и красота - не способны..." Сознательно заложенный инфантилизм ("В умственной сфере и в рабочие часы мы взрослые. А в сфере чувства и желания - младенцы..."). И "мягкое" избавление от всех тех, в ком почему-либо развилось самосознание до такой степени, что они стали непригодны к жизни в обществе потребителей (но и они вроде не слишком то страдают, ибо ссылаются на острова - в среду себе подобных). Это - замороженное, истинно неподвижное общество, в котором хотя и внушается гипнопедически, что "наука превыше всего", но на деле приторможен прогресс, строго ограничен размах научных исследований: науке позволено заниматься лишь самыми насущными, сиюминутными проблемами... Таков сатирически изображенный "дивный новый мир", уготованный Земле технократами Олдоса Хаксли.
Будущее в романе Джорджа Оруэлла еще неизмеримо мрачней. Его мир - это мир сверхдержав, непрерывно воюющих между собою. Война необходима для них, потому что именно ненависть - та основа, на которой только и могут держаться тоталитарные режимы. Англия у Оруэлла входит - вместе с другими англоязычными странами - в состав Океании, которой правит Большой Брат. Теперь это провинция Океании, именуемая Взлетно-Посадочной Полосой Номер Один. Вот - Лондон. Ветхие, сооруженные в XIX веке здания с забитыми окнами. Разбомбленные кварталы в тучах пыли от штукатурки, жалкие деревянные постройки на пустырях, расчищенных от руин. Замершие из-за нехватки электроэнергии лифты, запах вареной капусты в подъездах. Полуголодные обтрепанные обитатели, - экономика работает на войну, все скуднее пайки, приходится все туже затягивать пояса... Материальные тяготы людей усугубляются беспросветно гнетущим духовным климатом в обществе. Четыре министерства, составляющие правительство, выполняют функции, в корне противоположные их наименованиям: Министерство Правды в угоду конъюнктуре и "высшим интересам" систематически лжет, искажает все данные социально-политического характера, Министерство Мира ведет воину, Министерство Любви с помощью изощренных пыток поддерживает "закон и порядок", Министерство Изобилия успешно скрывает плачевное состояние экономики. В стране насаждаются страх, ненависть и жестокость, постоянно выискиваются враги, устраиваются казни. Телеэкраны выполняют роль вездесущих соглядатаев. Всевидящая благодаря им Полиция Мысли неотступно контролирует подопечных, беспощадно подавляет все духовное в человеке... Не жалея самых черных красок, Оруэлл показывает: в тоталитарном обществе человек абсолютно беззащитен и... безотказен, ибо с ним можно сделать все! В том убеждает судьба Уинстона Смита, главного героя романа. Пройдя сквозь невообразимые пытки в подвалах Министерства Любви, он предает себя, предает любимую девушку и выходит "на свободу" живым мертвецом, полюбившим... своих палачей и остро ненавистного прежде Большого Брата... Надежды нет, - доказывает Оруэлл, - нет и не будет, если только вы, не содрогнувшись от возможных последствий, своим бездействием допустите возникновение подобных режимов...
Вот мы и познакомились с ними - тремя самыми знаменитыми антиутопиями XX века. Понятно, что десятилетия административно-волевого управления страной привнесли в нашу жизнь немало черт и деталей, часто невольно ассоциировавшихся с тревожными видениями авторов негативных утопий. В разной степени проявлялись они у нас, но ведь были же и "неприкасаемость" правящей прослойки, и двойная мораль, и психология "винтиков", неизбежно рождающая общественную инертность, и, наконец, догматическая убежденность в том, что построенное нами общество - лучшая, а потому не подлежащая критическому обсуждению форма социализма... Это и отпугивало от антиутопий: вместо того, чтобы извлекать из них уроки, внимать им, как и должно внимать предупреждениям, - неумеренно бдительные "стражи идеологии" видели в них карикатурные портреты. Но вот наступили иные времена, мы сами, вслух и публично, заговорили о серьезнейших недостатках нашего общества, начали поиск путей к преодолению этих недостатков. И даже на этом первоначальном этапе революционной перестройки уже узнали о себе горькой правды много больше, чем иным мерещилось в прочитанных теперь нами "злобных памфлетах"... И все-таки: что же, любая "антиутопия, даже самая мрачная, тождественна фантастике предупреждений? Так получается? Конечно же, нет. Ибо можно было бы вспомнить и антиутопии изначально реакционные, написанные с целью проповеди, например, расистского либо чисто религиозного переустройства мира. К слову сказать, подобное можно отыскать и в старой русской фантастике - назову хотя бы "Рай земной" (1903) К. Мережковского, "сказку-утопию XXVII века", утверждающую бесперспективность и бессмысленность прогресса. "Прочтите мою сказку...
– снова и снова призывал автор в предисловии и обширном послесловии.
– Вся она есть не что иное, как практический проект остановки прогресса в человечестве. Проект, смею думать, весьма разработанный и детальный..." Из такой сказки урока, пожалуй, не извлечь при всем желании... Но при всем том при оценке той или иной антиутопии важно все же не торопиться с навешиванием ярлыков на ее автора, ведь именно от этого пострадал в свое время Евгений Замятин. Его роман "Мы" был без всяких на то оснований объявлен "антисоветским", и писатель, не в силах преодолеть стену бойкота, в 1932 году добился разрешения выехать за границу, где и умер... Будем же мудрее в своих опенках! Тем более что, думается, и в нашей фантастике еще проявит себя по-настоящему эта серьезнейшая разновидность НФ. Как уже проявляла в двадцатые годы: кроме Замятина были ведь у нас и Михаил Булгаков с его повестями и пьесами, и Андрей Платонов - с "Котлованом" и "Чевенгуром"... Ну, а долго ли еще жить термину "фантастика предупреждений"? Да пусть себе живет! Он, во всяком случае, понятнее (а теперь уж и привычнее) любых "дистопий" и "практопий".
Проблемы, проблемы...
Да, фантастика наша уже не Золушка, она занимает ныне достойное место в общем литературном строю. Но это не означает, конечно, что все в сегодняшней советской фантастике гладко и безоблачно, все отлажено, отрегулировано и дело только за выдачей новой продукции, которая почему-то не столь обильна, как всем нам хотелось бы. Настораживает - не правда ли?
– уже само это обстоятельство. Ведь лет двадцать назад в стране издавалось ежегодно до шестидесяти книг фантастики. Сейчас их выходит едва ли не на треть меньше... Странная метаморфоза приключилась со вчерашней Золушкой, именно в последние десятилетия утвердившей собственное гражданство в большой литературе! Что ж, вот вам и проблема № 1, волнующая не только любителей фантастики, но в еще большей степени и ее авторов... Читатель ждет от фантастики (далеко не в последнюю очередь) картин грядущего мира, завесой времени скрытого от рядовых землян. "Расскажите нам о будущем!" Но попробуйте вспомнить хотя бы одну новинку последнего десятилетия, по масштабности, по широте охвата проблем грядущего сопоставимую с "Туманностью Андромеды" И. Ефремова! Ручаюсь: не вспомните, поскольку таких новинок попросту не было. Так что же, может быть, утопия, представляющая собою многосторонний обзор будущего, вообще изжила себя в наши дни, когда и специалисты-то в отчаянии хватаются за голову, оказавшись не в состоянии переварить безбрежный океан безмерно выросшего Знания? Может быть, фантастам осталось только прорисовывать штрихи, высвечивать интересные, но при всем том частные детали той глобальной картины, что щедрыми мазками создана в "Туманности Андромеды"? Вот вам еще одна проблема для раздумий о фантастике наших дней... Кстати, а сами эти штрихи и детали? Конкретные, захватывающие дерзновенностью мысли идеи и ситуации, которым, если вдуматься, фантастика и обязана своей сегодняшней популярностью? Запас оригинальных идей и ситуаций, создававшийся фантастами на протяжении столетия, по мнению некоторых литераторов, в наши дни близок к исчерпанию. Действительно, едва ли не каждая дееспособная идея предшественников многократно интерпретирована - или просто повторена последователями. К слову сказать, мы не раз имели возможность убедиться в этом на страницах нашей книги... Но разве не сходные трудности стояли перед предшественниками? Разве легко было Уэллсу придумывать машину времени за десять лет до того, как Эйнштейн обнародовал теорию относительности? Или разглядеть возможность использования энергии атома? Оригинальные фантастические идеи появляются, разумеется, и сегодня. И ни один фантаст, даже самый "чистый", даже яростно открещивающийся во всеуслышание от фантастики технологической, не пройдет мимо такой свежей идеи. Но в целом как не хватает еще нам, нашей фантастике той раскованности воображения, свободного полета фантазии, которые только и способны обеспечить произведению долгую жизнь, устойчивый интерес читателей! Что ж, вот и еще одна проблема. Проблема раскованности воображения. Проблема вымысла в фантастике. Впрочем, нерешенных проблем у фантастики хоть пруд пруди! Их у нее, пожалуй, больше, чем решенных... "Бум" вокруг фантастики, резкий рост читательского внимания к ней рождены, несомненно, научно-технической революцией, в первую очередь вступлением человечества в космическую эру. В виде весьма успешно реализующихся - один за другим - проектов утвердилась в жизни фантастичнейшая, едва ли не самая дерзкая человеческая мечта - мечта о полетах к иным мирам. И фантастика, давний пропагандист этой мечты, расцвела! Однако первый спутник разнес над миром свое "би-бип" еще в 1957 году, первый космонавт стал известен планете четырьмя годами позже. Народилось и успело вырасти поколение, уже не мыслящее окружающего мира без спутников, без космонавтов, без полетов к ближним и дальним планетам, и ничему этому, отметим, уже не удивляющееся. Даже широко обсуждаемые сегодня проекты полета на Марс воспринимаются как нечто вполне реальное. Казалось бы, закончился скоротечный праздник торжества - и пора фантастике закрыть до лучших времен поистратившееся свое "патентное бюро" и вновь уйти в замарашки-золушки, освободив место более практичным своим сестрицам: оформившейся в особую науку прогностике, бурно преуспевающей литературе научно-популярной. Но - вот парадокс!
– хоть и куда сдержаннее относятся сегодня к фантастике наши издательства, ан нет; и не думает она отступать на задний план литературной сцены! Напротив. Крепнет, глубже уходит корнями в толщу не только науки, техники, истории, но и повседневной человеческой жизни. Вспомним: в советской литературе фантастика возродилась после войны в облике непритязательных зарисовок завтрашнего дня науки и техники, чаще техники, чем науки. Эти зарисовки могли обретать форму романа, в них могли появляться более или менее полнокровные характеры, - существо дела от того не менялось. Но минули годы. Многое из того, о чем мечтали наши фантасты, вошло в повседневный быт советских людей. Кое-что оказалось несвоевременным либо вообще ненужным. И выяснилось: инженерные разработки завтрашнего дня - еще далеко не все, что читатель хотел бы узнать о будущем. Так наметился поворот, который мы отчетливо видим сегодня в творчестве наших фантастов. Взаимоотношения людей в будущем, жизнь общества, его социальный облик, его мораль, дальние цели, счастье человечества - вот что стало главным в нашей фантастике. Не эта ли очеловеченность необыкновенного и является той самой струной, что находит отзвук в сердцах нынешних читателей? Привыкнув уже не удивляться новшествам и диковинам, сплошь и рядом внедряемым в жизнь научно-технической революцией, мы зато никогда не перестанем удивляться вечному чуду, имя которому - Человек. И когда фантастика, которой по штату положен необычный взгляд на все явления, в новом свете являет нам человека, мы как бы обновляем собственные представления о самих себе...
Длиной в жизнь
Не помню уж в чьем рассказе инопланетянин, прилетев на Землю, первым делом является к литератору-фантасту. И с порога объясняет, что шел по "мыслекомпасу": "Потому что вы больше всех о нас думаете". Следуя этой логике, пришелец, попавший в Свердловск, наверно, прежде всего направился бы в редакцию "Уральского следопыта" и постучал в дверь кабинета Виталия Бугрова. Единственную в городе - да и вообще от Москвы до Тихого океана дверь, на которой написано "Отдел фантастики". Шутки шутками, но имя Виталия Бугрова знакомо любителям НФ и на Урале, и далеко за его пределами. Знают его не только как критика и редактора, но и как большого знатока фантастики, чья картотека НФ литературы сегодня одна из самых крупных в стране. Но мало кто знает, что первые записи в этой картотеке сделаны рукой школьника тридцать пять лет назад. Родился Виталий Бугров в 1938 году в Ханты-Мансийске. Отец, преподаватель педучилища, рано умер, и поднимала троих сыновей мать, учительница начальных классов. В школьном возрасте болезнь на несколько лет оторвала мальчишку от детских игр. И тем сильней притягивали книги, особенно фантастика. Может, еще и потому, что было тех захватывающих воображение книг до обидного мало - и вообще в тогдашней нашей фантастике и тем более в северном таежном городке. Да что там книги, если и писать порой было не на чем, в младших классах частенько приходилось решать примеры между строк оставшихся от отца тетрадей... На клочках и письма писал - в журналы, писателям, - просил хотя бы назвать "самую интересную фантастику". Но отвечали нечасто. Запомнилось, как какая-то добрая душа прислала из московской редакции вырезанный из журнала портрет Жюля Верна и список его романов. И это стало мечтой - прочесть всего Жюля Верна, всего Беляева, всего Уэллса... И если уж попадал в руки томик фантастики или журнал с новой публикацией прочитав, обязательно записывал суть. Вот так и начиналась его картотека, которая протянулась потом через всю жизнь. Быстро стала пополняться эта картотека в Свердловске, куда, окончив в 1955 году школу, приехал Виталий учиться. Стал студентом филфака и, конечно же, одним из самых рьяных во всем Уральском университете книгочеев. Недаром и библиотекари его сразу выделили: без слов пускали в "святая святых" своих хранилищ. Понимали, наверное, как нелегко парню из северной глубинки нагонять начитанных сокурсников. После окончания университета Виталий Бугров преподавал литературу в школе на станции Егоршино, потом был воспитателем в интернате. Но чем бы ни занимался, центром всех интересов оставалась фантастика, как раз в те годы первых космических стартов начинавшая новый взлет. И увлеченность фантастикой привела молодого учителя туда, куда и должна была привести - в редакцию "Уральского следопыта". Там, на страницах журнала, увидели свет первые фантастические рассказы Бугрова, первая его критическая статья-обзор. А с 1966 года Виталий Бугров работает в "Уральском следопыте" сначала литсотрудником, затем заведующим отделом фантастики. Двадцать два года работы в журнале - это сотни и сотни прочитанных и отредактированных рукописей, это потоки читательских писем, на каждое из которых надо ответить, это поездки, встречи а споры, личное знакомство почти со всеми писателями-фантастами страны, ибо редко кто из них не печатался за эти годы в "Следопыте". А вечерами - новые книжно-журнальные груды, которые надо "пропустить сквозь сеть поиска", чтобы новые карточки встали в ящики картотеки, теперь уже напоминающей солидный библиотечный каталог. Без этой широты литературного кругозора, без этой неутомимости библиофила не могли бы появиться статьи, очерки, эссе Виталия Бугрова, посвященные истории фантастики и сегодняшним ее проблемам. Они публиковались в "Уральском следопыте" и "Урале", в журналах "Спутник" и "Советская литература" (на иностранных Языках), в различных сборниках фантастики, выходивших в Свердловске, Москве, Новосибирске. Многие из этих материалов легли в основу первой книги Бугрова "В поисках завтрашнего дня", изданной в Свердловске в 1981 году. И вот теперь - новая книга. Кому-то она может показаться переизданием, пусть и доработанным, заметно "потолстевшим", дополненным новыми главами. Но, вчитавшись, отмечаешь, что в "Тысяче ликов мечты" автор выходит на иной уровень исследования Мира НФ. И не только потому, что стали глубже, объемней, обогатились новыми именами и фактами страницы, рассказывающие о русской дореволюционной и ранней советской фантастике (за книгами старых, часто незаслуженно забытых наших фантастов Бугров особенно "охотится" и сумел откопать в них немало неожиданного). Шире, масштабней, чем прежде, стремится автор осмыслить В новой книге весь опыт развития НФ, место этого вида литературы в делах и тревогах человечества. Книга многожанрова, многолика, как сам мир мечты, которому она посвящена. Мы встретим здесь и очерки, и памятное автору интервью с И. Ефремовым, и короткие литературоведческие заметки, этюды, порой иронично-улыбчивые. Исследуя научно-фантастические идеи, сюжеты и образы в их историческом развитии - от произведений фантастов минувших веков до новинок сегодняшней советской НФ, в том числе и книг, выходящих на Урале, - критик еще раз подтверждает старую истину: все жанры хороши, кроме скучного. Скучных страниц в "Тысяче ликов мечты" мы почти не найдем, но вот необязательные детали встречаются. Автора подчас подводит чрезмерная дотошность собирателя, изучившего, тщательно классифицировавшего поистине неохватный материал и стремящегося максимально пустить эти накопления "в дело", даже там, где лаконичность была бы уместней. К счастью, это дотошность не сухаря- педанта, а романтика, влюбленного в фантастику еще с тех далеких лет в северном городке. Романтика, который очень хочет, чтобы читатели прониклись его верой: литература мечты нужна, необходима людям, и прежде всего юношеству, еще и потому, что в ней живет интернациональное, объединяющее начало. Недаром сказано одним из писателей: "звезды объединяют", мечты об иных мирах, о грядущих глобальных свершениях заставляют нас всех с новой силой ощутить себя членами рода человеческого. Наверно, и интерес самих фантастов к работе друг друга - в той или иной мере связан с этим чувством. Вот лежит сейчас на столе у Виталия Бугрова только что присланный из Берлина НФ сборник, где напечатан на немецком его очерк об А. Беляеве. А рядом гость совсем издалека - журнал американских фантастов "Локус". В репортаже о вручении в Свердловске премии "Аэлита-87" среди прочих фигурирует и В. Бугров, что "ведет фантастику в журнале "Юрэлз сталкер", - именно так переводится "Уральский следопыт", который, оказывается, читают и там, за океаном. ...А копилка картотеки продолжает наполняться. Сегодня в ней уже больше двадцати пяти тысяч карточек. И значит - поиск продолжается. Поиск длиной в жизнь.
М. Немченко
1. Статьи Г. Альтова опубликованы в коллективных сборниках: "Мир приключений", кн. 9 (1963), "Эти удивительные звезды..." (1966) и "Талисман" (1973). 2. Так называлась его статья, опубликованная в сборнике "Фантастика".М.: Молодая гвардия, 1965.- Вып. 3. 3. Рассказ этот явился откликом на смерть гиганта русской литературы Льва Толстого. 4. Подробно об этой дискуссии см. главу "История с географией" в очерке Евг. Брандиса "Забытые страницы Жюля Верна" (Мир приключений, вып. 14. М., 1968). Что же до "лишних" суток, то появление их объяснено самим Жюлем Верном: "...Продвигаясь на восток, Филеас Фогг шел навстречу солнцу, и, следовательно, дни для него столько раз уменьшались на четыре минуты, сколько градусов он проезжал в этом направлении. Так как окружность земного шара делится на триста шестьдесят градусов, то эти триста шестьдесят градусов, умноженные на четыре минуты, дают ровно двадцать четыре часа, то есть сутки, которые и выиграл Филеас Фогг". 5. Название гигантской пушки в романе Жюля Верна, ставшее нарицательным для огромных орудий. 6. Кстати, К. Фламмарион, незримо, но тем не менее очень ощутимо присутствующий на страницах эпопеи Ле Фора и Графиньи, предпослал первой книге тетралогии весьма и весьма лестное предисловие. 7. Ревич В. Не быль, но и не выдумка: Фантастика в русской дореволюционной литературе. М.: Знание, 1979. 8. Книга эта была задумана и написана еще до войны. Но трудности военных лет помешали своевременному ее изданию, роман был выпущен в Свердловске в 1948 году. 9. В 1935 году в Свердловске начато было издание еще одного популярного журнала - краеведческо-приключенческого "Уральского следопыта". Но этот журнал просуществовал недолго - всего вышло 9 номеров - и ничем из фантастики (кроме рассказа А. Беляева "Слепой полет", перепечатанного в 1958 году новым "Уральским следопытом", ведущим свою родословную от того предвоенного издания) прославить себя не успел. 10. "Литературный критик", 1940, № 7-8, с. 152. (Выделено мною, - В. Б.) 11. Иные главы книги начинаются чуть ли не с середины фразы, вместо других значатся одни лишь их номера; текст во множестве мест перебит подозрительными - подчас на полстраницы!
– просветами... Нет, явно не по душе пришлись царской цензуре картины жизни справедливого марсианского общества, с понятной симпатией сочиненные политическим ссыльным Инфантьевым!