104 страницы про любовь
Шрифт:
– Ну и что будем делать? – сказал Режиссер.
– Это вы мне? – спросила Актриса.
– Это я небу, – сказал Режиссер.
– Федор Федорович, а может, снимем ее голой? – веселился Сережа.
– Не надо голой! Голой не надо!
– Но у Бертолуччи.
– Не надо Бертолуччи! Бертолуччи нам не надо! Что у нас дальше?
– Эпизод «Утро понедельника».
Утром он проснулся и сразу увидел ее. Она стояла у стены, на нее падало солнце, и он подумал впервые: «А я ее люблю».
– Ты не останешься?
– Ты хочешь,
– Ну, если тебе нельзя.
– Ой, ну при чем тут можно-нельзя.
– Да, я хочу, чтобы ты осталась.
– Хочешь, да? Ну тогда я, пожалуй, останусь.
– Я придумал! – сказал Оператор. – Грандиозный переход к утру! Значит, утром он просыпается, видит ее. Так, да? – и он зашептал что-то на ухо Режиссеру: – Гениально, да? И сразу – парк.
– Главное – как можно меньше идиотского текста!
А потом был парк, жаркий весенний день, и она двигалась в этом солнечном дне. И солнце на его ладони, когда она по ней гадала, и солнце в уголочке ее рта, и ощущение радостного, длинного, уверенного счастья, потому что тогда он еще верил, что самое настоящее счастье еще только будет. А думать так – тоже счастье!
Он целовал ее, а она вырывалась и все говорила:
– Не надо! Ну что хорошего!
– Сережа, я жду! Текст!
– Но вы же сказали – текста не надо.
Режиссер сумрачно посмотрел на него, и Сережа начал читать:
– «К вечеру они остались без денег. Дело было перед стипендией. Они сдали бутылки, сосчитали всю мелочь и купили колбасы, хлеба и пива», – здесь Сережа остановился и грозно заорал в мегафон: – Пиво-колбаса для эпизода!
– Куплено, куплено, – сказала Женщина с никаким лицом.
Сережа разочарованно продолжил читать:
– «Они пили холодное пиво. Луч заходящего солнца пробил маленькую комнату. Красный шар грозно стоял над домами, но прохлада уже спускалась на город».
– Так, – сказал Режиссер и начал прохаживаться вдоль стены. – Так.
На стене была народная надпись: «Начальник 2-го участка 3-го блока Вася – педораз». Народную мудрость Сереже было велено закрасить еще на прошлой неделе, но сейчас Режиссер ее не увидел – его посетило вдохновенье.
– Так, – повторял он самозабвенно и обратился к Оператору: – Значит, он смотрит на нее, а она, как всегда, торопливо отвернулась. Он дотрагивается до ее щеки кончиками пальцев. Она, не оборачиваясь, медленно начинает тереться щекой о его пальцы. Потом она отодвинулась и…
– Здесь написано: «Она не отодвинулась», – радостно сказал Сережа.
Она не отодвинулась, а все продолжала касаться щекою его руки.
– Знаешь, сегодня в парке я вдруг подумала: вот когда-нибудь мы станем с тобою старичками и будем вспоминать об этом дне. Глупость! Глупость! Ни слова умного не могу с тобой сказать! Что за черт! Без тебя я с тобою так лихо разговариваю.
В тот вечер – в самый прекрасный их вечер – она много плакала. Плакала, когда он целовал ее и когда шептал ей что-то. А он никак не мог понять, почему она плачет.
– Ну что ты… ну все ведь хорошо… ну что? Что?
– Не знаю. Мне хочется почему-то, чтобы сейчас был снег… и я нырнула головою в этот снег, и только ноги мои оттуда торчат… жа-алкие.
Потом она вдруг вскочила и забегала по комнате, смешно мотая головой, смахивая слезы и приговаривая: «Надоело, надоело».
Потом вдруг остановилась и добавила:
– Совсем сдает девушка, пора уходить от тебя.
– Прекрасно! – Режиссер торжественно обратился к Оператору: – Прекрасно! Все это фуфло, парк и все эти бутылки пива… всю эту муру.
– К черту! – догадливо сказал Оператор.
– Пива не надо! – прокричал Сережа.
А потом наступило их второе утро (утро понедельника), и самый длинный день закончился. Он не очень хотел ее провожать: ему нужно было идти в университет, и вообще. Конечно, он показал, что собирается ее проводить: снял плащ с вешалки.
– Нет-нет, не надо, я не хочу. Не хочу, чтобы ты меня провожал.
Он удивился. Он тогда еще не знал, что она чувствовала все, что происходит с ним. Потому что она его любила.
– Сережа, читай конец эпизода «Утро понедельника».
И Сережа начал читать – как обычно, с выражением – радостно издеваясь:
– «Она подошла к дверям, в дверях обернулась и засмеялась. Он так и запомнил ее – как она смеялась на фоне белой-белой в лучах солнца двери».
– Когда ты позвонишь?
– Я не люблю звонить. По телефону все равно ничего толком не скажешь.
– Ну а как же?
– А я дам тебе сигнал. Как захочу тебя повидать, так сразу и дам.
Солнце падало ей в глаза. Она вынула темные очки, надела их и засмеялась:
– А то поймут, откуда я иду.
– Не понял: зачем у него там эти очки? – сказал Режиссер. – «Я дам тебе сигнал» – вот конец эпизода. А потом она смеется.
– И мы сразу переходим на дверь, – подхватил Оператор. – На двери солнце, она долго жмурится. И – бац! – она уже бежит по двору, как в этом японском фильме. И ее счастливый, прекрасный пробег по двору.
– Очков не надо! – объявил Сережа.
– Репетиция! – закричал Режиссер.
– Актеры, на площадку! – уже орал Сережа.
Вечером он вернулся в пустую квартиру и просто задохнулся от нежности. Он взял ее полотенце, почувствовал ее запах и понял, что сейчас заплачет. Он не представлял себе, как он мог желать утром, чтобы она скорее ушла.
Всю неделю он ждал, что она позвонит. Но она не звонила. И только через десять дней он увидел на лестничной клетке привязанный к перилам воздушный шарик.
А вечером она позвонила:
– Видишь, я не смогла не прийти. Я уже не могу делать то, что я хочу.
Они продолжали встречаться, но это были уже совсем другие, новые встречи. Он вдруг начал интересоваться, где она проводит время без него. И все время спрашивал: