106 тысяч за голову

— Я Том-Том Кери, — с растяжкой сказал он.

Я кивнул на кресло возле моего письменного стола и, пока он подходил, прикинул, с кем имею дело. Высокий, широкоплечий, широкогрудый, узкий в поясе, он весил, пожалуй, килограммов восемьдесят пять. Смуглое лицо его было твердым, как кулак, но ничто в нем не говорило о дурном характере. Синий костюм на нем был хороший и сидел хорошо.

Усевшись, он завернул в коричневую папиросную бумагу заряд табака и объяснил

— Я брат Пэдди Мексиканца.

Я

решил, что это, возможно, правда. По масти и повадкам Пэдди был похож на гостя.

— Значит ваша настоящая фамилия — Каррера, — обронил я.

— Да. — Он раскурил самокрутку. — Альфредо Эстанислао Кристобаль Каррера, если желаете подробнее.

Я спросил его, как писать «Эстанислао», записал на листке, добавив: «Он же Том-Том Кери», вызвал Томми Хауда и попросил, чтобы в архиве посмотрели, нет ли у нас чего на эту фамилию. Томми ушел с листком, а смуглый человек с растяжкой проговорил в дыму:

— Пока ваши люди раскапывают могилы, я объясню, зачем пришел.

— Нескладно как Пэдди погиб, — сказал я.

— Такие доверчивые долго не живут, — объяснил его брат. — Но такой уж он был человек... последний раз я видел его четыре года назад, тут, в Сан-Франциско. Я тогда вернулся из экспедиции в... не важно куда. Короче, я сидел на мели. Вместо жемчуга привез из поездки только пулевой шрам на бедре. А Пэдди был жирный, только что нагрел кого-то на пятнадцать тысяч. В тот день, когда мы встретились, он собирался на свидание и опасался тащить с собой такие деньги.

Том-Том Кери выдул дым и мягко улыбнулся, мимо меня, своим воспоминаниям.

— Такой уж он был человек. Верил даже родному брату. А я в тот же день уехал в Сакраменто, оттуда — поездом на восток. Одна девочка в Питтсбурге помогла мне истратить эти пятнадцать тысяч. Лорел ее звали. Любила запивать ржаное виски молоком. И я с ней пил, покуда внутри у меня все не свернулось — на творог с тех пор смотреть не могу. Так, значит, за голову этого Пападопулоса назначили сто тысяч?

— И шесть. Страховые компании предложили сто тысяч, ассоциация банкиров — пять и город — тысячу.

Том-Том Кери бросил окурок самокрутки в плевательницу и начал монтировать новую.

— А если я вам его поставлю? — спросил он. — Куда и как разойдутся деньги?

— Здесь они не застрянут, — уверил я его. — Сыскное агентство «Континентал» наградных не берет и служащим брать не позволяет. Если полиция примет участие, они захотят долю.

— Но если нет, все — мои?

— Если возьмете его без посторонней помощи или только с нашей помощью.

— Возьму. — Он сказал это небрежно. — Так, с арестом ясно. Теперь насчет суда. Если его возьмут, это точно, что он там не отмажется?

— Должно-то быть точно, но он ведь предстанет перед присяжными, а тут все может случиться.

Мускулистая коричневая рука с коричневой сигаретой ответила на это беспечным жестом.

— Тогда, пожалуй, надо получить у него признание до того, как я его притащу, — предложил он не задумываясь.

— Так будет надежнее, —

согласился я. — Вам стоило бы опустить кобуру сантиметров на пять. А то рукоять очень высоко. Выпирает, когда садитесь.

— Ага. Вы — про тот, что под левой рукой? Снял с одного человека, когда свой потерял. Ремень коротковат. Сегодня достану другой.

Вошел Томми с папкой: «Кери, Том-Том. 1361-К». Там были газетные вырезки — самые старые десятилетней давности, самые свежие восьмимесячной. Я прочел их, передавая по одной смуглому человеку. Тома-Тома Кери описывали как наемника, торговца оружием, браконьера по тюленям, контрабандиста и пирата. Но все это только предполагалось, допускалось и подозревалось. Его многократно задерживали, но ни по одному делу не осудили.

— Они ко мне несправедливы, — мирно пожаловался он, закончив чтение. — Например, что украл китайскую канонерку — так это не я виноват. Меня же вынудили — меня на пулю взяли. Товар к себе погрузили, а платить не хотят. Я же не мог один выгрузить. Пришлось и канонерку взять, и все. А страховым компаниям этот Пападопулос, видно, очень нужен, если назначили сто тысяч.

— За такую поимку — недорого, — ответил я. — Может быть, газеты на него липших собак навешали, но хватит и того, что есть на самом деле. Он собрал тут целую армию бандитов, захватил квартал в финансовом центре, ограбил два самых больших банка, отбился от всей городской полиции, ушел, потом улизнул от армии, с одними своими помощниками перебил других помощников — вот тут и вашему брату Пэдди досталось, — потом с помощью Окуня Рива, Большой Флоры Брейс и Рыжего О'Лири убрал остальных помощников. И, учтите, это были не школьники, это были тертые ребята, вроде Бритвы Вэнса, Дрожащего Мальчика и Котелка Маклоклина — молодцы, которые знали, что к чему.

— Угу. — Кери остался невозмутим. — А все-таки дело накрылось. Деньги вы отобрали, а сам он едва ноги унес.

— Ему не повезло, — объяснил я. — Выложился Рыжий О'Лири со своей любовью и фанаберией. Тут Пападопулос не виноват. Не думайте, что он дальше пяти не умеет считать. Он опасный человек, и страховые компании не зря решили, что будут спать спокойно, если его поместят туда, где он не сможет устраивать пакости застраховавшимся у них банкам.

— Не очень много знаете об этом Пападопулосе, да?

— Да. — Я сказал правду. — И никто не знает. Эти сто тысяч сделали из половины воров в стране осведомителей. Они гоняются за ним не хуже, чем мы, — не только из-за денег, а из-за того надувательства. И знают о нем так же мало, как мы: что он приложил руку еще к десятку дел, что он стоял за аферой Бритвы Вэнса с облигациями и что его враги имеют обыкновение умирать молодыми. Но никто не знает, откуда он взялся и где живет — когда живет дома. Не думайте, что я подаю его как Наполеона или какого-то стратега из воскресных приложений, но это хитрый, изобретательный старик. Вы правильно сказали, я мало о нем знаю, но на свете много людей, о которых я мало знаю.