127 часов. Между молотом и наковальней
Шрифт:
Даже рассуждая таким образом, я боюсь, что уже брежу, что звуки слышны только в моей голове. Я прислушиваюсь, затаив дыхание.
Да! Шумы искажены и далеки, но знакомы мне: обувь шуршит по песчанику. Вероятно, это группа любителей походить по каньонам спускается по первому сбросу у S-образной деревяшки.
— Помогите!
Эхо моего крика замирает в каньоне. Не дыша, я прислушиваюсь, жду ответа. Ничего.
— ПО-МО-ГИ-ТЕ!
Отчаяние, слышное в срывающемся крике, расстраивает меня. Я снова задерживаю дыхание. После того как стихает эхо, не слышно больше ничего, кроме бешеного стука моего сердца. Критический момент проходит, надежды испаряются, и я понимаю, что в этом каньоне нет никаких людей.
Мой боевой настрой рушится, это так
В этот момент я даю себе клятву, что звать помощь буду только один раз в день. Очень уж напугал меня мой собственный дрожащий голос, и, если вопить слишком часто, я рискую подорвать шаткое спокойствие и здравомыслие, которые с таким трудом поддерживаю. Трезво глядя на вещи, я понимаю, что никаких людей здесь не появится до следующих выходных, — это самое раннее, когда спасатели пойдут по каньону в поисках моего тела. Мой голос слышен на расстоянии максимум пятьдесят метров, а люди не подойдут ближе чем восемь, а то и одиннадцать километров. Поэтому орать и взывать о помощи не имеет никакого смысла. Это меня только пугает.
Часа в два дня я еще раз обдумываю свое положение и имеющиеся варианты. Ожидание помощи, попытка разбить или поднять камень не привели к успеху. Впервые я серьезно рассматриваю перспективу ампутации руки, продумываю процесс и последствия. Я вынул и разложил вокруг себя все, что у меня есть, и оцениваю возможное применение каждого предмета при операции. Две самые большие проблемы: режущий инструмент, которым можно сделать ампутацию, и жгут, который спасет меня от потери крови. В моем мультитуле есть два лезвия: четырехсантиметровое — более острое, чем семисантиметровое. Длинное лезвие я оставляю для того, чтобы долбить им валун, короткое — для потенциальной операции.
Я инстинктивно понимаю, что даже острым лезвием не смогу распилить свои кости. Я видел ножовки, которыми доктора времен Гражданской войны[48] ампутировали ноги и руки пациентов в полевых госпиталях, у меня же нет ничего, что хотя бы приблизительно напоминало элементарную пилу. К тому же мне хочется обойтись минимальными потерями, отрезать как можно меньше. Поэтому я думаю только об операции на костях предплечья и не рассматриваю самый простой вариант — разрезать мягкий хрящ локтевого сустава. Эта возможность просто не приходит мне в голову.
Ярко вспоминается героиновый наркоман из какого-то фильма, который кололся, обмотав руку длинной резиновой трубкой. У меня появляется идея попробовать в качестве жгута трубку от пустого кэмелбэка. Я выдираю шланг из резервуара, и мне удается завязать его прямым узлом вокруг верхней части предплечья, чуть ниже локтя. Расположение жгута я выбираю, не обдумав точки давления рядом с бицепсами. Я рассчитываю, что закручу его так сильно, что повредится часть руки, значит, нужно расположить жгут максимально близко к месту разреза, где рука уходит в каменную трещину. Узел довольно слаб, мне не удается затянуть его после трех попыток. Пластик, из которого состоит трубка, слишком жесткий, чтобы шланг передавил руку. Жгут свободно болтается на руке. Я ищу палку, чтобы вставить в него, но не нахожу достаточно толстой. Чтобы затянуть узел, потребуется усилие, которое сломает любую палку из имеющихся.
Оставим пока эту затею.
У меня есть часть связанной в кольцо фиолетовой стропы, я развязываю узлы и два раза оборачиваю вокруг предплечья. Через пять минут мне удается завязать двойной узел, но все равно петли слишком свободны, чтобы остановить кровообращение. Итак, мне опять нужна палка… Да, но я же могу затянуть петли карабином, я буду крутить его и с достаточной силой сожму петли на руке. Я протаскиваю защелку
Хорошая работа. Молодец, Арон.
Что еще мне понадобится? Согласно основам первой помощи нужно оказать прямое давление на рану, значит, придется чем-то обернуть обрубок. Жгут не удержит всю кровь, что-то в любом случае просочится, и нужно предотвратить кровопотерю. Из набивки в промежности моих велосипедных шорт получится отличная мягкая впитывающая подкладка. Я могу отрезать от желтой стропы на якоре метра полтора и примотать набивку к обрубку. А сам обрубок можно засунуть в мини-рюкзак от кэмелбэка, лямки накинуть на шею, как перевязь, — и рука будет надежно зафиксирована на груди. Отлично.
Несмотря на весь оптимизм и успех со жгутом, какое-то затаенное чувство мешает мозговому штурму. Я не перестаю думать, что все это сплошная теория. Да, мой мозг вовсю работает над сценарием ампутации, но в глубине души я рассматриваю ее только в теоретическом аспекте. Я просто думаю: «Если я отрежу руку, как остановить кровь?» или: «Если я отрежу руку, как перевязать и закрепить обрубок?» Мой нож слишком туп, и остальная часть плана — не более чем праздные умственные упражнения. Пока я не пойму, как прорубить кости, ампутация — не вариант. Это всего лишь теоретическое допущение, мысленная проработка возможностей. Интересно, хватит ли у меня мужества, терпения и воли осуществить это и как изменится мое внутреннее состояние, если я теоретически решу все задачи, связанные с ампутацией? В порядке проверки я прикладываю короткое лезвие к коже на запястье и нажимаю. Кончик лезвия продавливает кожу между сухожилиями и венами в нескольких сантиметрах выше зажатого запястья. Зрелище отвратительное.
Что ты делаешь, Арон? Убери немедленно нож подальше от запястья! Ты что, смерти хочешь?! Это же самоубийство! Мало ли что у тебя получился хороший жгут, у тебя в руке слишком много артерий, чтобы пережать их все. Ты истечешь кровью. Резать ножом запястье — это все равно что пырнуть себя в брюхо. Если ты распилишь кости и освободишься, то доползешь максимум до сброса. Хороший или плохой у тебя жгут, какая, к черту, разница! В следующем месяце спасатели найдут твое истощенное, исклеванное канюками тело где-нибудь внизу в каньоне. Отрезать себе руку — не более чем совершить медленное самоубийство.
Меня слегка мутит, я опускаю руку вместе с ножом. Нет, я никогда не смогу это сделать. Может быть, именно сейчас, в настоящее время, я не готов провести ампутацию. Может быть, внутренний голос прав, и это самоубийство. Сперва я должен окончательно отчаяться. Возможно, потом, через какое-то время, я наберусь достаточной смелости? Но что должно произойти со мной, чтобы я оказался готов? И не исключено, что внутренний голос прав: ампутация — это самоубийство. Кто знает, вдруг уже завтра сюда придет какой-нибудь случайный путник? Все, в чем я сейчас хочу быть уверен, — это в том, что, если возникнет необходимость для долгой и мучительной операции — если мне придется пилить свои собственные кости так же, как я пилил каменную пробку, — мне нельзя терять присутствия духа, моя моральная готовность должна быть на необычайной высоте. Я содрогаюсь от одной мысли об этом, глаза закрываются, рот распахивается. Я представляю себе пятна крови на стенах каньона, обрывки плоти и мышц, свисающие кровавыми ошметками с двух белых костей, рябых от последствий всех усилий прорубиться через руку. Я вижу, как голова моя безжизненно падает на грудь, тело оседает, повисая на костях, едва-едва оцарапанных ножом. Это похоже на то, как смотришь заключительную сцену фильма, но затемнения нет. Нет режиссера, который уведет в черноту самое страшное. Кошмар, вызванный моим воображением, заставляет меня положить ножик на валун. Меня мутит.