127 часов. Между молотом и наковальней
Шрифт:
Но, спускаясь на лыжах с К2, я больше заботился о состоянии склонов, чем о своих руках. Да и спуск был восхитителен: первые несколько серпантинов, которые я описал на склонах К2, можно, наравне с первым серпантином на спуске с Гарварда, занести в шорт-лист моих любимых внетрассовых спусков. Но, спустившись в лагерь на озере Мун, я уже знал, что с правой рукой какая-то беда: что бы я ни делал, ощущение тепла в нее не возвращалось. Я разжег горелку и держал руки над огнем до тех пор, пока подкладка перчаток не оттаяла, но кончики пальцев тем не менее ничего не ощущали, даже жара горелки. Содрав с рук уже горячую подкладку, я увидел свои мраморно-белые пальцы, и это меня не обрадовало.
Мне надо было как можно быстрее спускаться вниз, я даже не стал готовить себе еду. Нет, не то чтобы обморожение меня сильно напугало, я воспринял это как данность. Я совершил восхождение на вершину в отличном стиле, и эти тридцать часов на горе полностью удовлетворили мою страсть к подобным приключениям. Да, я поморозил восемь пальцев, включая большие, это плохо, и надо постараться свести неприятные последствия к минимуму. Но обморожение — неотъемлемая часть такого приключения, от этого никуда не денешься. Пока я не знал, насколько серьезно поморозился, но имело смысл поторопиться. Подкладка перчаток подсохла, и я натянул их на руки, чтобы уберечь те от холода на время одиннадцатикилометрового спуска на лыжах.
Когда я вернулся в Аспен, то, вместо того чтобы пойти в больницу (что, в общем-то, надо было сделать сразу), я решил бороться с обморожением самостоятельно. Для начала, чтобы нормально пережить следующую часть процедуры, я принял четыре таблетки самого сильного обезболивающего, которое у меня нашлось. Через полчаса, дождавшись, когда лекарство начнет действовать, я наполнил раковину горячей водой и поэкспериментировал, насколько должен быть открыт кран, чтобы поддерживать в заткнутой раковине температуру горячей ванны. Опустив руки в раковину, я наблюдал, как мои пальцы из белых превращаются в черные, красные, оранжевые и зеленые, и периодически вскрикивал от сильной пульсирующей боли. Время от времени я должен был хватать правую кисть левой рукой, чтобы от конвульсий она не выскочила из воды: правая рука пострадала больше и болела сильнее. Хорошо, что я был один — соседи были в отъезде, — иначе кто-нибудь наверняка решил бы, что здесь кого-то зверски убивают, и вызвал полицию. Целый час я смотрел на пальцы, раз за разом ожидая появления пузырей. Пузыри означали бы, что ткань не повреждена необратимо и вернется к первоначальному состоянию, хотя обмороженные ткани никогда не вылечиваются полностью и не восстанавливают целиком своих свойств. Если пузыри не появятся, значит, обморожение серьезное и я могу частично потерять пальцы.[56] Когда же один за одним на пальцах стали появляться мучительно болевшие пузыри, я был благодарен им за эту жгучую боль.
У меня в планах стояли еще две горы — Марун-Беллз в хребте Элк, но имело смысл недель на пять взять паузу и подлечиться. К тому же мне было чем заняться, пока на моих пальцах нарастала новая кожа. Например, Phish отправлялись в первый тур на Западе за последние три года. Еще я собирался устроить небольшой поход в более или менее цивилизованном районе гор — там были приюты — с несколькими друзьями из Нью-Мексико. Плюс, разумеется, многочисленные занятия телемарком с друзьями из Аспена. Но даже этот «отпуск» не обошелся бы без риска.
Через две недели после восхождения на пик Кэпитол я вышел восточнее горы Холи-Кросс, к хребту, у которого должен был встретиться с шестью друзьями из Совета горных спасателей Альбукерке. Пятеро из них собирались в свой традиционный ежегодный лыжный поход, и я решил присоединиться к ним. В этом году нашей целью была хижина Фаулера-Хилларда на пике Резолюшн. Мы встретились в Лидвилле, в складчину закупились едой и напитками и поволокли это все в своих рюкзаках к хижине. Та называлась хижиной 10-й горной дивизии в честь горных стрелков, которые во Вторую мировую войну участвовали в злополучной операции на хребте Рива в Италии. Главная тренировочная база дивизии была в Кэмп-Хейле, на полпути между Лидвиллом и Вейлом. Многие ветераны после войны вернулись в Колорадо, они любили лыжи и хорошо знали эти места. Поэтому именно бывшие горные стрелки сыграли огромную роль в развитии лыжного спорта в Колорадо и в послевоенном горнолыжном буме. Лыжные курорты Брекенридж, Вейл и Аспен были самыми крупными предприятиями ветеранов горных войск. Когда уже в восьмидесятые стали устанавливать приюты, их называли в честь людей, которые отправились в Европу и отдали свою жизнь за свободу. А именно свободу я больше всего ценил, именно ее искал в горах.
После пяти часов пахоты в полуметровом свежевыпавшем снегу на протяжении девяти с половиной километров мы с удовольствием сидели в хижине, которая на выходные стала нашим домом, и с аппетитом закусывали. Мы поглощали устриц, острый хумус, моллюсков и копченую рыбу на крекерах, запивая бессчетными кружками горячего какао и шнапса. Я выглянул в окошко и жутко захотел скатиться в восточную часть цирка пика Резолюшн, который высился прямо напротив хижины. Желание — нет, это была настоящая страсть — оказалось неодолимым, и я начал собираться. Двое горных спасателей присоединились ко мне и стали натягивать ботинки, отбирать лавинное снаряжение, необходимое для нашей короткой вылазки.
Мы стартовали в полпятого и к четверти шестого по заглаженному ветром северо-восточному ребру вышли на пик Резолюшн, вершину высотой 3600 метров. Темнота наступала быстро, но, пока я и Марк ждали Чедвика, мы за пятиминутную остановку успели оглядеть хребет Континентал на востоке, водораздельный хребет Игл-Ривер и гору Холи-Кросс на западе. По ту сторону национального парка Уайт-Ривер, всего в пятидесяти километрах (но в трех часах езды на машине от нашей парковки), был мой дом — Аспен. Я подробно рассказал Марку о моем соло на Холи-Кросс и последующем ночном спуске на лыжах с седла высотой 3800 метров и про встречу с оленем в долине. Я также рассказал о происшествии с резиновым колечком, о холодной ночевке и о том, какой восторг затем ощутил на гребне Хало.
Хотя это было нашим первым совместным восхождением, я знал, что Марк — один из самых сильных альпинистов в своей команде спасателей, я восхищался его умением обращаться с альпинистским и спасательным снаряжением, его хорошей подготовкой в оказании медицинской помощи, его опыту гида. Рассказывая ему в деталях об одном из своих последних восхождений, я, разумеется, хотел произвести на него впечатление, точно так же как и он хотел впечатлить меня, рассказывая о своих ледовых восхождениях в Канаде. Надо сказать, его спокойный ответ меня удивил:
— Меня такие приключения не вдохновляют, Арон. Я никогда не стал бы ходить в горах так, как ходишь ты. Но я думаю, это подходящий для тебя стиль, ровно настолько, насколько это тебе нравится.
— Да, верно. Я живу так, как мечтал.
Марк сказал, что одиночные зимние соло-восхождения никогда его не привлекали. Но казалось, он согласен с тем, что я делал их по правильным причинам — не для того, чтобы хвастаться, не для того, чтобы произвести впечатление на других, а просто потому, что это мне нравится. Это была тонкая проверка того знания, которое я открыл для себя некоторое время назад, и я был рад, что Марк меня понимает.
Как только Чедвик тоже вышел на каменистую вершину, мы сфотографировались и начали спуск. Марк повел нас по уплотненному ветрами гребню, этот путь был безопасен, но неприятен для лыжного спуска из-за тонкого жесткого снега. После того как я поскользнулся и упал, пытаясь обойти торчащий корень, я крикнул Марку:
— Эй! Это отстой! Свалю-ка я на свежак!
Я взял в «Ют маунтинир» в прокат лыжи специально для целины, и у меня прямо-таки зудело попробовать их в заваленном свежим снегом цирке. Это было ровно через год после того, как я «отстегнул пятку» — начал осваивать телемарк. Чедвик был первым, кто показал мне несколько базовых движений этой техники, и мне хотелось похвастать ему, насколько я усвоил его науку. Я съехал с гребня и покатился траверсом по сорокаградусному склону верхней части цирка, увязая в снегу все больше и больше.