13-й карась
Шрифт:
Шурка с Лерой недоверчиво улыбнулись и посмотрели на давно обобранное вишнёвое деревце.
– Не верите, – хитро прищурился сосед. – А она у меня уже в компоте.
И он пошёл к погребу. Вернулся дядька Микита с бледным лицом. Отдал мальчишкам трёхлитровую банку и подсел к Евтуху Васильевичу.
– Верно, – сказал он вполголоса, – нечисть разгулялась. Ящик сидра, чертяки, выдули и свечку стянули.
– Не может быть! – подозрительно покосился на друзей Шуркин отец.
– Да они тут ни при чём, – отмахнулся сосед. – У меня дверь стоит бронированная. Батька мой её со сталинского
Многим позже Евтух Васильевич обнаружил, что огромная неподъёмная будка Джека отодвинута от стены сарая. За ней в старом фундаменте он нашёл крохотный оконный проём, из которого веяло могильным холодом. Поставив собачий домик на прежнее место, Шуркин отец припомнил, что некогда на этом фундаменте стоял панский флигель.
– Вот тебе и бабушкины сказки, – узнав про это, заметил Лера.
– Да, – почесал за ухом Шурка. – Какая-то у нас жизнь беспамятная, живём и ничегошеньки про свой город не знаем.
История четвёртая
Под крестом
История эта началась с гербария, который Шурке поручил оформить школьный биолог Пантелеймон Юрьевич. В городке все знали, что Шуркина мама Елена Михайловна – травница, и что Шурка с малых лет помогает ей управляться с лекарственными растениями. Вот Пантелеймон Юрьевич и назначил Шурку главным по сбору местной флоры. А Лера вызвался помогать другу. Во-первых, вдвоём интересней. Во-вторых, он и сам частенько хаживал в окрестностях городка, где охотился со своей самодельной клеткой-ловушкой на певчих птиц. Только Лера, в отличие от Шурки, промышлял там больше осенью и зимой.
– Весной и летом ловить нельзя, – объяснял он. – Погибнет птица. Весной она гнездо вьёт, а летом птенцов выкармливает.
– Зачем ты их вообще ловишь?
– Да ты что! – возмутился Лера. – Знаешь, как интересно. Вот я снегиря ловил. Грудка у него красная и такой он весь важный. А увидел в клетке рябиновые ягоды, сразу подлетел. Сел на куст, покачивается, смотрит сверху искоса. А я лежу за сугробом и сердце у меня, как у трактора, дрыгается. Хоть бы не спугнуть, думаю, хоть бы не улетел. Тут он – вж-жик! – и прямо в клетку за рябиной. Сторожок сбил, ему дверцей – хлоп! – под хвост. Попался, голубчик! Ты не представляешь, какой азарт.
Шурка, который высматривал в траве зубровку душистую из семейства мятликовых, только плечами пожал.
– Тут цветок найдёшь – жалко сорвать, такой красивый, – сказал он, – а то птица.
– Я же их не стреляю, – обиделся Лера. – Я их живьём ловлю, а потом кормлю, пою…
– А зачем их в клетке держать? – не унимался Шурка. – Вот тебя бы посадить в тюрьму.
Лера задумался.
– Если честно, – неожиданно признался он, – я только одного снегиря и поймал. Парочку чижиков мне дядя на день рождения подарил. А щегла с канарейкой я сам купил.
– А снегиря всё-таки словил, – напомнил Шурка.
– Так я же его специально для снегирихи.
– Какой снегирихи? – наморщил лоб Шурка.
– Которая позапрошлой зимой к нам в подъезд залетела. Она от мороза чуть не околела. Я же тебе показывал.
– А, – вспомнил Шурка, – серенькая такая,
– Брюшко у неё тёмно-синее, – уточнил Лера, – а на голове шапочка чёрная, как у конькобежца.
– Надо было её весной на свободу отпустить.
– Так я собирался, а потом прочитал, что нельзя. После клетки птица на воле, как нечего делать, погибнет. Она же не помнит, как корм искать. И человека не боится. Любой может обидеть.
– Точно, – кивнул Шурка. – Речка бы её обязательно зажарил.
– Это почему же? – подозрительно прищурился Лера, решив, что Шурка его разыгрывает.
Но тот был абсолютно серьёзен.
– Да он рассказывал, что сом жареных цыплят обожает. Нацепят такого цыплёнка вместо червяка на крюк с тросом. Привяжут к лодке, и айда кататься по реке, – кивнул Шурка в сторону недалёкого речного изгиба.
Речушка, к которой друзья мало-помалу приближались, звалась в округе Тихоней. Она и вправду была тихой-тихой. Неслышно и неспешно шла из леса меж низких берегов, с которых в зеркальную гладь смотрелись длинные сочные травы. Делала широкий разворот вокруг луга, греясь на песчаной отмели, и вновь скрывалась среди елей да берёз. Воды Тихони, настоянные на травах и опавшей листве, были и сумрачны, и прозрачны. На фоне почерневших листьев, ковром укрывавших дно, порой мелькала стайка полосатых окуньков или проплывала серебристая плотва. В другом месте по золотистому песку незримо шествовали пузатые жемчужницы, оставляя за собой, словно бульдозеры, длинные дорожки.
Сомов в Тихоне, понятное дело, никогда не водилось. Но именно тут на её берегу началось новое приключение наших друзей. едва они вспомнили о рыбацком авторитете, как к ним, будто на заказ, он сам и явился. В руке долговязый Речка дер жал моток тонкого шнура и металлические когти, чем-то похожие на кошачью лапу.
– Привет, мужики! – крикнул он.
– А цыплёнок где? – спросил в ответ Лера.
– Какой цыплёнок? – от удивления у Речки брови полезли на лоб, а глаза стали круглыми, как у совы неясыти.
– Жареный.
Ничего непонимающий авторитет озадаченно потрогал себя за нос. Лера в смятении оглянулся на Шурку.
– Да ты сам говорил, – поспешил объяснить тот, показывая на шнур с когтями, – что сом на жареного цыплёнка клюёт.
– А, – улыбнулся Речка. – Так разве его на «кошку» поймаешь? – поднял он железную лапу. – Я телевизор утопил, – показал он в сторону от мелководья, где начинался глубокий омут, – теперь искать буду.
– Телевизор? – не поверил Лера. – Портативный, что ли, на батарейках?
– Это же снасть такая! – толкнул его в бок Шурка. – Сверху палка, снизу проволока толстая вместо грузила.
А между ними сетка натянута, как экран. В нём рыба и застревает. У нас на Румынии у любого пацана таких «телевизоров» по три штуки.
– Темнота, – заключил рыбацкий авторитет.
Пристыженный Лера решил больше ни о чём не спрашивать. А Речка примерился, раскрутил «кошку» над головой, словно лассо, и забросил её на самую середину омута. «Кошка» проскребла по дну Тихони и зацепила лишь несколько веточек да обрывок водорослей. Вторая, и третья, и четвёртая попытки тоже оказались напрасными.