1356
Шрифт:
— Мы договаривались о том, — сказал Бастард аббату, — что платеж будет в генуэзских монетах.
Аббат выглядел обеспокоенным.
— Граф настоял на том, чтобы заменить монеты, — сказал он.
— И ты это позволил? — спросил Бастард. Аббат пожал плечами. — Он обманул нас, а ты позволил этому случиться!
— Он прислал латников, милорд, — сказал аббат с несчастным видом.
Лабруйяд согласился заплатить Бастарду в генуанах, это были хорошие золотые монеты, которые везде принимались, но как только Бастард со своими людьми проверили платеж, граф
— Его люди заверили, что они стоят столько же, милорд, — добавил аббат.
— И ты им поверил? — мрачно спросил Бастард.
— Я протестовал, — заявил аббат, обеспокоенный тем, что может не получить свою обычную плату за хранение наличности.
— Уверен, что протестовал, — сказал Бастард, но его тон выражал противоположное. Он был по-прежнему в черных доспехах, но снял бацинет, обнажив черные коротко остриженные волосы. — Лабруйяд ведь глупец, правда?
— Жадный глупец, — с готовностью согласился аббат. — А его отец был еще хуже. Феод Лабруйяда когда-то включал в себя все земли отсюда и до моря, но его отец проиграл большую часть владений на юге.
Сын более аккуратен с деньгами. Он богат, конечно, очень богат, но не щедр, — сказал аббат.
Голос аббата задрожал, когда он взглянул на кучу низкопробных, деформированных и гнутых монет.
— Что ты будешь делать? — спросил он нервно.
— Делать? — казалось, Бастард задумался об этом, потом пожал плечами. — У меня есть деньги, — наконец произнес он, — какие уж есть, — он помедлил. — Это работа для законников, — в конце концов решил он.
— Для законников, да, — аббат, обеспокоенный тем, что его могут обвинить в замене монет, не мог скрыть своего облегчения.
— Но не в суде графа, — добавил Бастард.
— Может быть, в суде епископа? — предложил аббат.
Бастард кивнул, потом бросил на аббата сердитый взгляд.
— Это зависит от твоего свидетельства.
— Конечно, господин.
— И как следует заплати за это, — добавил Бастард.
— Ты можешь рассчитывать на мою поддержку, — сказал аббат.
Бастард подбрасывал одну из монет в искореженной руке — ее пальцы как-будто были раздавлены большим весом.
— Придется оставить это законникам, — объявил он и приказал своим людям заплатить аббату любыми хорошими монетами, которые только смогут найти среди лома.
— Не имею ничего против тебя, добавил Бастард аббату, вздохнувшему с облегчением, и повернулся к брату Майклу, который достал пергамент из кошеля и попытался отдать его. — Подожди, брат, — прервал его Бастард.
Приближалась женщина с ребенком. Брат Майкл до сих пор их не заметил, поскольку те путешествовали вместе с другими женщинами, следовавшими за эллекенами и пережидавшими атаку на замок за пределами Вийона.
Но сейчас молодой монах заметил ее, заметил и задрожал. Весь день его преследовал образ Бертийи, но эта женщина была так же красива, хотя и совсем другой красотой.
Бертийя была мягкой и нежной брюнеткой, а эта женщина — крупной и запоминающейся блондинкой. Высокая, почти как Бастард, и ее бледно-золотые волосы, казалось, светились в восходящем зимнем солнце.
У нее были умные глаза, широкий рот, длинный нос и стройное тело, облаченное в кольчугу, начищенную проволокой, песком и уксусом так, что она казалась сделанной из серебра.
Господи, подумал монах, да там, где она прошла, должны распускаться цветы. У ребенка, мальчика лет семи-восьми, было ее лицо, но волосы черные, как у Бастарда.
— Моя жена Женевьева, — представил женщину Бастард, — и мой сын Хью. Это брат… — он остановился, не зная, как зовут монаха.
— Брат Майкл, — представился монах, не в силах отвести глаз от Женевьевы.
— Он привез мне послание, — сообщил Бастард своей жене и жестом указал, что монах должен отдать Женевьеве этот истрепанный клочок пергамента с рассохшейся, потрескавшейся и искрошившейся печатью графа.
— Сэру Томасу Хуктону, — прочла Женевьева имя, написанное поперек сложенного пергамента.
— Я Бастард, — сказал Томас. Он был крещен Томасом и большую часть своей жизни называл себя Томасом из Хуктона, хотя, если бы захотел, мог называть себя и по-другому, поскольку граф Нортгемптон возвел его в рыцарское достоинство семь лет назад. Кроме того, хотя и рожденный бастардом, Томас имел права на графство на востоке Гаскони.
Но он предпочел быть известным как Бастрад. Это внушало врагам дьявольский страх, а напуганный враг уже наполовину побежден.
Он взял у жены послание, подцепил ногтем печать, а потом решил, что чтение письма может и подождать, засунул его за перевязь меча и хлопнул в ладони, привлекая внимание своих людей.
— Через несколько минут мы отправляемся на запад! Приготовьтесь! — он повернулся и поклонился аббату. — Прими мою благодарность, — вежливо сказал он, — законники, несомненно, придут поговорить с тобой.
— Господь им поможет, — с готовностью ответил аббат.
— А это, — Томас добавил еще денег, — для моих раненых. Позаботься о них, а тех, кто умрет, похорони и отслужи мессу.
— Разумеется, господин.
— Я вернусь проверить, что их должным образом лечили.
— Буду с радостью ждать вашего возвращения, сир, — солгал аббат.
Эллекены вскочили на коней, и пока Томас прощался с солдатами, отправлявшимися в лазарет, дрянные монеты ссыпали в кожаные мешки, погрузили на вьючных лошадей и под все еще восходящим солнцем поскакали на запад.
Брат Майкл ехал на чьей-то лошади рядом с Сэмом, который, несмотря на юное лицо, очевидно, являлся одним из предводителей лучников.
— Часто ли Бастард прибегает к услугам законников? — спросил монах.
— Он их ненавидит, — ответил Сэм. — Если бы мог, он бы утопил всех проклятых законников до последнего в самой глубине ада, и пусть дьявол завалит их дерьмом.