16 наслаждений

Хелленга Роберт

Так я провела остаток дня. Доктор Постильоне накладывал компрессы так быстро, что я едва успевала их готовить. Карло вернулся через полчаса с двумя чашками эспрессо на подносе, на котором была также сахарница и несколько маленьких ложек, и затем удобно устроился на полу. Комната каким-то странным образом хранила тепло от этих фантастических по размеру обогревателей, хотя их давно выключили.

На стене над алтарем на фресках были изображены четыре сцены из жизни святого Франциска: святой Франциск раздевается на площади, сдирает с себя богатые одежды, чтобы остаться голым, в то время как епископ бросается к нему, безуспешно пытаясь прикрыть его наготу; святой Франциск проповедует птицам; святой Франциск танцует перед папой римским; и, наконец,

святой Франциск получает позорное клеймо. Два нижних ряда фресок были полностью покрыты пленкой, образованной, как рассказал мне доктор Постильоне, солями, вытесненными наружу влагой, которая поднималась по толстым стенам. Верхние две фрески не сильно пострадали, хотя было заметно, что и они тоже начинали покрываться дымкой.

Мы работали, не разговаривая и не думая. По крайней мере я не думала ни о чем. Я, как во сне, просто следовала всем инструкциям доктора, готовя очередную повязку, пропитанную раствором. Я много размышляла до этого момента, и было здорово ненадолго отключить сознание. Единственным, кто время от времени прерывал нас, был беспокойный аббат.

– Молитесь, не останавливаясь ни на минуту, – повторял ему доктор Постильоне. – Молитесь, не останавливаясь ни на минуту, аббат Ремо, и все будет хорошо.

Я подумала, что так может шутить врач во время операции, чтобы снять напряжение.

Высокое искусство всегда наводило на меня ужас. Я чувствовала, что мое восприятие было неадекватным. «Просто сиди тихо и смотри», – советовала мама. Но я всегда начинала нервничать, когда тихо сидела и просто смотрела. Как и многие люди, я предпочитала прочесть о картине, нежели на нее смотреть. Или я с удовольствием слушала, когда кто-то рассказывал мне о ней. Но, работая с доктором Постильоне, я взглянула на это по-другому. Напряжение прошло. Не было необходимости симулировать интенсивные душевные переживания. Никто не собирался задавать мне каверзных вопросов, чтобы убедиться, что я по достоинству оцениваю эти произведения. Моя функция сводилась к простому приготовлению компрессов. Я смотрела на фрески не как на священные иконы, указывающие дорогу к некому отдаленному метафизическому царству под названием Искусство, а как на обычные вещи, кусочки этого мира, физические объекты, которые могут изнашиваться, как рубашка, и затем быть починены, и как вещи мне их было легче полюбить. Как старые рубашки. Святой Франциск, танцующий перед папой Иннокентием III, только что давшим распоряжение основать религиозный орден. Какой прекрасный образ. Я видела эту сцену десятки раз прежде, но впервые мне захотелось тоже потанцевать, глядя на нее.

В час дня старый Карло исчез, так как наступило время сиесты. Он вернулся в три и потом опять ушел за кофе. Каждый такой поход длился не менее сорока пяти минут, хотя прямо через дорогу был бар на Виа дель Проконсоло, где мама всегда останавливалась со студентами выпить горячего шоколада. Около пяти часов дня прибыл репортер из «Ла Нацьоне», сделал несколько фотографий, задал доктору Постильоне несколько вопросов и затем повернулся ко мне.

– Вы являетесь членом аварийной реставрационной бригады? – поинтересовался он. – Как, вы просто проходили мимо?) И вы помогаете просто так? Favoloso! [114] – Он схватил мою руку и поцеловал ее, несмотря на резиновые перчатки и едкую пасту, которая, должно быть, обожгла ему губы.

114

Здесь: Волшебно! (ит.)

К этому времени самые ужасные участки были обработаны, и я, точно следуя инструкциям доктора Постильоне, приготовила новый раствор, на этот раз немного менее концентрированный, для участков росписи, не так сильно покрытых солью: на них проступил налет, какой можно обнаружить на тарелке, если наполнить ее соленой водой и дать воде испариться.

Хотя это и не хлорид натрия, а сульфат кальция (самый вредный) и, возможно, другие соли, нитраты и так далее. Гель служил растворителем для всех этих солей, правда в разной степени, в зависимости от состава соли. Легче всего было растворить нитраты, труднее всего – сульфат кальция. На глаз эти соли отличить невозможно. Время от времени доктор Постильоне поднимал компресс и нежно пробовал поверхность деревянным шпателем. Раствор, чуть более едкий, чем сильное мыло для стирки, вызывал небольшое жжение на руках под резиновыми перчатками, но в сущности ничего страшного. В семь часов вечера доктор Постильоне в последний раз спустился с лесов, стянул перчатки и позвал аббата. Монахи продолжали молиться, проявляя безмерный энтузиазм, если так можно сказать. (Была ли это все та же группа людей, или их периодически сменяли другие? Трудно сказать.)

Доктор Постильоне приподнял один из компрессов и потрогал поверхность шпателем, показывая аббату, как кристаллы соли начинают размягчаться.

– Я вернусь через три-четыре часа, – сказал он, – и тогда мы посмотрим.

– Все будет хорошо?

– Постарайтесь успокоиться, аббат Ремо. Посмотрим.

– Мы должны продолжать молиться?

– О, да, я думаю, это не помешает.

– Но это необходимо?

– Для верности, аббат Ремо, для верности. Я вернусь сегодня вечером. Как мне попасть сюда?

– Через полицейский участок есть вход, доктор. Позвоните, и вас впустят. Ночной capitano [115] знает меня, у вас не будет никаких проблем.

– Очень хорошо, аббат Ремо. Оставьте здесь все как есть. Пожалуйста, ничего не трогайте. И не включайте обогреватели, я вас прошу.

– Как скажете, доктор.

Мы пошли вслед за аббатом вверх по лестнице, которая вела на верхний уровень крытой галереи, затем проследовали вниз по извилистому коридору и вышли через дверь в просторную комнату с большим количеством рабочих столов, за которыми в данный момент никого не было. Двое полицейских в красивой форме посмотрели на нас с интересом, когда мы прощались с аббатом.

115

Капитан; здесь – дежурный (ит.).

Мы спустились вниз по лестнице еще на несколько пролетов и вышли. На улице уже темно. Холодно. На небе много звезд. Мне подумалось, что маме очень бы понравился этот выход через полицейский участок, и вдруг до меня дошло, что я совершенно забыла про книгу. Я оставила сумку с книгой в часовне.

– Боже мой, – сказала я. – я забыла свою сумку.

– Niente, – успокаивал меня доктор. – Вы можете поужинать со мной. Это самое малое, что я могу для вас сделать. Потом мы вернемся сюда, и вы заберете свою сумку. И все будет хорошо.

– О, нет. Я не могу, правда, не могу. Мне пора возвращаться в монастырь.

На самом деле мне хотелось поужинать с ним, но перспектива показать ему книгу Аретино стала казаться несколько проблематичной. Я не могла себе вообразить эту сцену и его реакцию. После всей нашей работы сегодня. Что он подумает? Я представляла себе это несколько иначе: что все пройдет по-деловому, что я покажу ему книгу в его рабочем кабинете, где будет полно людей. И к тому же, было уже поздно. Мадре бадесса будет волноваться.

– Похоже, вас устраивает жизнь в монастыре?

– Вполне. Вы были правы, это намного интереснее, чем я предполагала. Мадре бадесса прекрасная женщина. И я чувствую себя очень нужной.

– А дома вы не чувствуете себя нужной?

– Не настолько нужной. Мне нравится чувство срочной необходимости, когда мобилизуешься и все получается, нравится ощущать смысл того, что ты делаешь. В монастыре я не чувствую себя одинокой.

– Возможно, вы нашли свое призвание?

– Вы всегда говорите только вопросами?