16 наслаждений

Хелленга Роберт

Аббат in extremis [106] еще более неприятен доктору Постильоне, чем аббат in furore. [107] Трудно поверить, что это тот же самый человек, который клеймил его в своем письме в La Nazione как врага искусства и прогресса.

– Все, что необходимо сделать, будет сделано, уверяю вас, аббат Ремо. Я сам приеду. Я уже позвонил и вызвал машину. Вам не следовало пользоваться этими нагревательными лампами, они слишком сильные.

– Но синьор Джорджо…

106

В последний момент жизни, перед самой кончиной (лат.).

107

Во гневе (в бешенстве) (лат.).

– Да, синьор Джорджо и я расходимся в этом вопросе. Запомните:

Синьор Джорджо всего лишь администратор. Но не отчаивайтесь. Мы что-нибудь придумаем.

Аббат охает и продолжает стонать всю дорогу в такси, которое везет их в Бадиа.

Церковь в Бадиа Фиорентина претерпела много реконструкций. В 1282 году она была достроена Арнольфо ди Камбио, архитектором из Дуомо. Разрушенную колокольню восстановили в 1330 году. Крытая аркада апельсиновых деревьев была пристроена в 1435–1440 годах Бернардо Росселлино, который в 1495 году также возвел портал, ведущий в наши дни к Виа дель Проконсоло. И, наконец, в семнадцатом веке весь комплекс был реконструирован в стиле барокко усилиями Маттео Сегалони: он полностью изменил направление церкви, имевшей в основании форму греческого креста, таким образом, что высокий алтарь, когда-то находившийся в западной части креста, теперь располагался на востоке. Часовню Лодовичи, в которую можно попасть через дверь в западной стене, расписал фресками неизвестный художник (именуемый теперь Мастером Бадиа Фиорентина) в начале пятнадцатого века. Она каким-то чудом избежала радикальной реконструкции Маттео Сегалони и (что еще более удивительно) внимания со стороны реставраторов девятнадцатого столетия, тех самых экспертов, кто перекрасил фрески Джотто в Санта Кроче.

Доктор Постильоне расплачивается за такси (аббат не носит с собой денег), и они входят в церковь, сырую и холодную, проходят через галерею на Виа дель Проконсоло и направляются в часовню Лодовичи. Доктор чувствует себя так, как может чувствовать замерзший до смерти грешник, попавший в ад, где приятное поначалу тепло почти немедленно становится невыносимым. Две причудливые нагревательные машины, словно адские двигатели, установленные у цокольного основания, тщетно пытались – совершенно безрезультатно – остановить продвижение влаги к фрескам. Доктор Постильоне впервые видит эти машины, привезенные из Германии Комитетом по спасению итальянского искусства. Пламя ревет. Огонь выстреливает голубыми и оранжевыми языками, лижущими известняк цокольных панелей словно огонь, щекочущий пятки папы Бонифация VIII в аду. Пламя – единственное, что освещает помещение. Адское зрелище. Звук тоже дьявольский, рычащий смешивающийся с голосами монахов, собравшихся для молитвы за спасение фресок. Один из братьев читает молитвы из требника, остальные в унисон вторят ему. И запах стоит дьявольский. Электрический, сернокислый, человеческий. Двадцать огромных потеющих немытых монахов. (Доктор Постильоне предположил, что они собрались в этой комнате, чтобы согреться, как люди, которые идут в кинотеатр с той же целью.) В такой обстановке невозможно думать. Доктор роется в кармане в поисках мелочи и опускает монету в сто лир в маленькую копилку. На три минуты включается электрическое освещение.

Реставраторы произведений искусства, как пластические хирурги, обучены мужественно противостоять силе ужасающих картин. Для одних это заячьи губы, волчьи пасти, сросшиеся пальцы рук: и ног и другие деформации. Для других – изуродованные полотна, разрушающийся мрамор, крошащийся камень, отслаивающаяся краска. Но иногда даже самый закаленный профессионал может быть застигнут врасплох, пережить визуальный шок, как будто получив удар в солнечное сплетение. Ему трудно дышать, и он испытывает физические муки, которые невозможно скрыть. Именно это и происходит с доктором Постильоне, когда зажигается свет и его взору предстают фрески.

Он выключает обогреватели и просит аббата удалить монахов, которые неохотно покидают теплое помещение и возобновляют свои молитвы в самой церкви. Свет гаснет, и он опять ищет мелочь в кармане.

– Вы должны обеспечить здесь освещение, – набрасывается он на аббата.

– Да, сейчас. Я немедленно все организую.

– Неужели нет переключателя, чтобы зажечь свет, не бросая постоянно монеты в копилку?

– Я уверен, что брат Сакристан знает.

– Уберите эти обогреватели отсюда. – Доктор вытирает высокий лоб носовым платком.

Аббат был прав. Фрески, похоже, действительно сползают со стен. Они двигаются, перемещаясь всей массой, как на одной из тех идиотских религиозных открытках, которые продаются в Сан-Аоренцо: когда ты смотришь на них под определенным утлом, картинка меняется и вместо, скажем, Христа на распятии ты видишь, скажем, Христа, восходящего на небеса.

Хотя доктор Постильоне и не религиозный человек, он крестится в темноте, по-прежнему зажав в руке носовой платок.

Линия от воды в часовне находится на уровне двух метров. Остатки машинного масла видны на нижней части фресок и на чистой серой поверхности основания. Но главная проблема заключается не в ущербе, нанесенном водой, и не в масляной пленке, которую легко удалить. Настоящая проблема состоит в том, что влага, понимаясь вверх сквозь могучие

стены старого здания, не только несет с собой соли из грунта, но и растворяет соли, накопленные в самих стенах, и они выступают на поверхность, когда вода испаряется. Затем соли кристаллизуются, образуя либо наросты на стене, либо криптоцветение в самих порах стены. Различные типы разрушения могут начаться на этой стадии, в зависимости от состава солей и структуры поверхности. По мере разрастания кристаллов что-то должно случиться. Либо лопнут поры стены, в результате чего нарушится целостность поверхности краски, либо кристаллы будут вытолкнуты на поверхность, образуя кристаллические нити, как в сахарной вате. Именно это и происходит сейчас. Кристаллы растут так быстро, что почти видно, как они формируются в нити вроде усов. Только это не темная щетина, а полупрозрачные волокна, так что поверхность росписи под определенным углом выглядит как вертикальное поле диких цветов, слегка напоминающее полотно кисти импрессиониста. Но если давление со стороны растущих кристаллов станет слишком большим, поверхность краски начнет осыпаться, и произведение, служившее одинаково нуждам как богатых, так и бедных на протяжении шести веков, исчезнет. Будто кто-то сотрет надпись со школьной доски.

Можно разорвать музыкальную партитуру, при этом не уничтожив саму музыку. Можно сжечь роман, не уничтожив само содержание. Но в живописи нет ни души, ни смысла, если погибнет само полотно. Поскольку это физический объект. Если его уничтожить, он исчезнет навеки. Sic transit gloria mundi. [108] Вот почему доктор Постильоне предпочитает живопись всем другим видам искусства.

– Нитраты кальция, – говорит доктор аббату. – Слишком много тел захоронено в подземной часовне. Слишком много азота в почве. Вам следовало установить защитный барьер от влаги, как я вам советовал.

108

Так проходит земная слава (лат.).

– Да, доктор, но где нам на это было взять денет? Вы сами знаете, как трудно и дорого… Что нам оставалось делать?

Доктор вздыхает. Очередные пререкания с аббатом не помогут решить возникшую проблему.

Он старается скрыть от аббата Ремо всю глубину своего беспокойства, но аббат, как заботливый отец, легко читает его мысли и возобновляет свои мольбы:

– Доктор, вы должны сделать что-нибудь.

Доктор смотрит на часы, что ему несвойственно, поскольку он никогда не был нетерпеливым человеком, никогда не впадал в бешенство, ожидая, пока жена оденется или вернет ему машину, хотя когда жена переехала в Рим, то забрала машину с собой. С тех пор что-то нарушилось в привычном укладе его жизни. Работа стала крайне важной ее частью. Слишком много великих произведений искусства было потеряно в прошлом. Тем не менее очень много их осталось; во Флоренции все же множество церквей. Но ему не нравилось наблюдать за тем, как они исчезают, а Бадиа – особенное место, прекрасное место для уединения, где мололо посидеть спокойно какое-то время, если ты оказался в центре города. Здесь есть уютная тихая крытая галерея, которую трудно найти, если точно не знаешь, куда идти. Там обычно никого не бывает, даже монахов.

Аббат, так и не решивший проблему с установкой света или удлинительным шнуром, ставит у двери монаха. Монах, не останавливаясь ни на минуту, кормит копилку монетами в сто лир, поддерживая освещение, до тех пор, пока не приезжает срочно сформированная бригада реставраторов с прожекторами и удлинителями. И вскоре часовня выглядит как сцена с криминалистами сцена из детективного фильма. Фотографы делают моментальные снимки, плотники начинают строить леса, техники измеряют уровень влажности и температуры. Но нет времени для точных измерений и серьезных фотографий с целью запечатлеть проблему и ход работы. Времени нет даже для проведения должного анализа состава солей, что для данной ситуации – момент критический. Необходимо что-то срочно предпринять, чтобы замедлить капиллярное воздействие, выталкивающее соли на поверхность. Прямо на глазах разыгрывается драматическое противостояние. Если кристаллы окажутся сильнее, чем поры стены, верхний слой штукатурки, на котором держится роспись, начнет распадаться на составные части, и фреска будет потеряна. Студенты-волонтеры приносят из грузовика лестницы, переносную раковину, тяжелые стеклянные бутыли с различными растворителями, гелями и фиксаторами, а также коробки с японской впитывающей бумагой.

– Сульфат кальция? – Доктор Постильоне, решив проверить свой диагноз, обращается с вопросом к одному из студентов. – Боюсь, что да, – сам же отвечает он на свой вопрос Сульфаты менее растворимы и потому более опасны, чем нитраты. Посмотри на пятно вон там и там.

Белая непрозрачная пленка стала образовываться в нескольких местах по нижнему краю фресок, где были изображены коленопреклоненные жертвователи, купец эпохи Ренессанса Франческо Лодовичи и его жена. Пятно свидетельствовало о взаимодействии карбоната кальция и сульфата кальция внутри слоя штукатурки – раковая опухоль росла прямо на глазах.