1612 год
Шрифт:
— Ноги моей там не будет! Приказываю снести до основания змеиное гнездо.
— Мы же тебе там опочивальню приготовили, — растерянно сказал постельничий Семен Шапкин.
— Перенесите во дворец Федора, моего старшего брата, — приказал царевич. — А пока побываю в усыпальнице моих предков.
В Архангельском соборе он рукой коснулся мраморного саркофага Ивана Грозного.
— Здесь покоится отец мой! — сказал с царским величием Димитрий и поцеловал надгробие.
Польские офицеры, которые, к ужасу священнослужителей, толпой последовали за ним в собор, обменялись понимающими усмешками: они помнили «царька» совсем другим, чем сейчас, — робким и суетливым, заискивающе просящим помощи шляхтичей. Димитрий, не скупившийся на слезы, тем не менее заметил эти усмешки. Заметил и запомнил.
Из Архангельского собора он отправился в Грановитую палату. Польские эскадроны выстроились под окнами, развернув свои знамена. Усевшись поглубже на трон так, что короткие ноги не доставали пола и свободно болтались, он внимательно осмотрел бояр, сидевших по лавкам. Были здесь и старые, родовитые — Мстиславский, Воротынский, Шуйские, Голицыны, были новые — Татев, Лыков, Басманов. Царевич, облокотившись боком на поручень трона, рассматривал их с ироническим видом, радуясь, что «начальные» бояре теперь не будут иметь той силы, что прежде. Неожиданно он резко выпрямился, подозвал жестом Петра Басманова:
— А где Васька Шуйский?
Тот бросил вопрошающий взгляд на среднего брата, Дмитрия:
— Где?
— Уж ты прости, царь-батюшка, занедужил наш братец Василий, лихоманка замучила…
— Проверь, — негромко сказал царевич Басманову. — Уж не гордыней ли та болезнь называется?
За стенами дворца не прекращался многоголосый шум.
— Что там еще? — встревожился Димитрий.
— Народ с площади не расходится, — объяснил Басманов.
— Чего им неймется? — досадливо поморщился тот.
— Ждут твоего прощения. Что не будешь их казнить, велишь миловать.
— Не хочу я с ними сегодня говорить, устал, — капризно сказал царевич. — Пусть Бельский, мой дядя, к ним выйдет.
Бельский не заставил себя упрашивать — ему лишь бы покрасоваться перед москвичами, сколько времени в безвестности провел. Выехав к Лобному месту, он зычно прокричал, что царь прощает всех и велит расходиться по домам. Не удержался и еще раз рассказал, как прятал царевича на своей груди от подлого Бориса и что теперь царь не пожалеет денег, чтобы облагодетельствовать всех, кто помог ему получить отцовский стол.
Тем временем царевич попросил у своего секретаря Яна Бучинского географическую карту России и стал советоваться с боярами, кого из верных людей послать воеводой в тот или иной город. Как только называлась та или иная фамилия, бояре начинали спорить, знатный или худородный назначенный воевода, похваляясь друг перед другом знанием княжеских родословных.
Димитрий каждый раз обрывал их с досадой:
— Да я ведь не про то спрашиваю, какого рода Иван Дмитриевич Хворостинин, из старой знати или, как вы говорите, из опричников, а про то, способен ли он астраханцев в повиновении держать, сможет ли разумно управлять и не оробеет ли, если на него вражеское войско придет? Я думаю, что справится, потому что он — верный нам человек!
Сверяясь с географической картой, Димитрий называл города один за другим. В Смоленск решено было послать воеводой Ивана Семеновича Куракина, в Белгород — Данилу Ивановича Мезенкова, в Ливны — Петра Ивановича Буйносова… Когда черед дошел до пограничного города Царева-Борисова, царевич твердо сказал:
— Впредь быть этому городу названием Царев-город. Негоже при жизни давать свое имя новому городу!
Утвердила дума, хотя начальные бояре хмурились, и другое решение Димитрия — снять опалу с родов Нагих и Романовых и вернуть им боярство и все их старые вотчины, а также отдать им вотчины Годуновых. Дядька царевича, Михайла Нагой, был назначен конюшим. Получил назначение главой Стрелецкого приказа Петр Басманов.
Наконец, когда все росписи по Разрядному приказу были сделаны, Димитрий резво соскочил с трона:
— Все! Пошли обедать.
Не успел и одного шага сделать, как с удивлением увидел, что старенькие Мстиславский и Воротынский цепко ухватили его под руки.
— Вы чего, аки псы, вцепились? — спросил удивленно.
— Не положено государю одному идти, — воркующим голоском сказал Федор Иванович. — Когда царь идет куда, его обязательно должны поддерживать бояре.
Димитрий пожал плечами, но подчинился. Пока дошли до столовой, сменилось еще несколько пар бояр, отпихивавших друг друга при оспаривании чести, кому вести государя.
Обед прошел скромно и быстро, Димитрий ничего не пил, лишь изредка пригубливал кубок с мальвазией. Не было и особенного разнообразия блюд — холодное мясо, потом рассольник да баранье жаркое. Попробовав на десерт засахаренные сливы, царевич решительно встал:
— Ну, пойдем теперь посмотрим, где будем мой дворец ставить. Чья очередь меня под руки брать?
Воцарилась неловкая тишина.
— Что такое? Что вы замолчали? — удивился царевич.
Мстиславский откашлялся смущенно и, потупив глаза, огладил правой пятерней свою окладистую бороду:
— Так, по обычаю, после обеда поспать положено. Иначе обед не впрок.
Царевич рассмеялся:
— Вот потому-то вы все такие толстые, что дрыхнете после обеда. И дела потому так медленно делаются. Нет, надо вас всех послать на выучку в Европу. Вы вон дьяка Афанасия Ивановича спросите, видел ли он при каком дворе, чтобы придворные после обеда спали!
— Нет у немцев да и у литвинов такого обычая, — ответил, поклонившись, Власьев.
— Вот видите! Впрочем, — махнул рукой Димитрий на кислые физиономии бояр, — я не неволю. Хотите дрыхнуть, ступайте!
Вскоре он остался наедине с Басмановым.
— А ты чего же не идешь? — спросил Димитрий. — Небось также о перине мечтаешь?
— Я верный слуга государю, — склонился Басманов. — Куда царь, туда и я.
— Ну, и ладно! — сказал царевич. — Идем прогуляемся. Устал я от этих сопящих боровов. Да и запах от них…