1612 год
Шрифт:
— Что-то мне нехорошо, сир. Наверное, на обеде съел что-нибудь…
Царь поглядел пытливо снизу вверх на осунувшееся лицо француза.
— Тебе действительно нужно полечиться, мой верный Жак. Завтра я пришлю к тебе лекаря домой.
— А как же охрана? — со страхом спросил Маржере, понимая, что беспечность государя ведет его к гибели.
— Твои алебардщики на что? Впрочем, и они в таком количестве сейчас не нужны, когда торжества закончились. Для охраны шести дверей достаточно человек двадцать-тридцать. Отправляйся в постель, Жак, и восстанавливай силы. Через недельку мы проведем с гусарами учения, а там, глядишь, и в поход!
Польские солдаты, услышавшие последние слова царя и изрядно подогретые винными парами, выразили желание немедленно продемонстрировать свое воинское искусство.
— Турнир! Давайте проведем рыцарский турнир! — поддержали солдат и офицеры.
— Поединки не в русском обычае, — нерешительно возразил царь, хотя по глазам было видно, что предложение для его воинственной натуры было заманчивым.
— Так здесь нет русских, — убедил его Доморацкий, — некому и осуждать.
— Ладно, идем на двор, к конюшему. Дам для поединка своих лучших скакунов!
Польские офицеры высыпали во двор, каждый выбирая себе коня и соперника. Первыми выехали шляхтичи Щука и Ораневский с тяжелыми старинными щитами и тупыми копьями. По сигналу трубы во весь опор помчались навстречу друг другу. Копье Щуки оказалось более точным, угодив противнику в голову. Турецкий конь Ораневского остановился как вкопанный, а его пришлось выволакивать из-под ног коня и едва удалось привести в чувство.
Димитрий решительно пресек дальнейшие забавы, повторив то, что сказал и Маржере:
— Вы мне нужны живыми и здоровыми для будущих великих дел!
Услышавшие эти слова конюхи тут же передали их боярам, и по Москве пополз слух, деи, царь собирается с помощью польских наемников уничтожить всю московскую знать. А польские паны, расходясь из Кремля, в подпитии задирали горожан, приставали к женщинам и тем самым обильно удобряли почву для этих слухов. Наутро Басманов докладывал Димитрию о челобитных москвичей с жалобами на бесчинство поляков.
Царь недовольно хмурился, слушая доклад, наконец приказал:
— Прими меры по охране стрельцами польских подворий. Народ надо успокоить.
И, обернувшись к окну, спросил:
— Что там за крики?
— Народ ликует. Бегают и кричат: «Нашей государыне дай, Господи, многие лета!»
Хмурые складки на лбу царя разгладились. Он улыбнулся:
— Видишь, как народ любит меня и царицу! Сегодня в Грановитой палате она будет принимать поздравления и подарки от москвичей.
Однако новости в это утро не кончились. Появился Юрий Мнишек.
— Как, батюшка, себя чувствуешь? — приветствовал его Димитрий. — Как твоя подагра, получше?
Полное лицо воеводы было багровым от волнения, голубые глаза смотрели испуганно.
— Ваше цезарское величество! Я же предупредил, будь с послами поласковее!
— Дело сделано — брак заключен! — беспечно рассмеялся Димитрий. — Зачем же метать бисер перед свиньями?
— Послы в гневе собираются покинуть двор! А это значит — война!
— Так и я этого хочу! — жестко стиснул зубы Димитрий.
— Надо потянуть! — настаивал воевода. — Мы должны послать гонцов к Николаю Зебржидовскому, а главное — к Сапеге. Уверен, что, узнав о благополучном бракосочетании и о том, какая сила на твоей стороне, он перейдет в наш стан. Тогда Сигизмунда мы отправим в Швецию, в объятия его дяди. Но надо выиграть время.
— Каким образом?
— Пригласи послов снова на обед.
— Но Олешницкий опять потребует, чтобы я усадил его за свой стол!
— Уступи!
— Ни за что! — вспыхнул Димитрий.
Однако обычное его хитроумие победило вспыльчивость.
— Давай сделаем так: я посажу Олешницкого рядом с собой, но за отдельный от других гостей столик. Думаю, гордый пан тоже должен делать уступку.
— Хорошо, я ему передам, — не без колебаний ответил Мнишек. — И будь с ним поласковее.
— Постараюсь, — согласился царь. — Хотя постой — какой же званый обед без стольников. Я же их отпустил.
— Снова позови.
— Негоже.
— Тогда пусть подают слуги царицы! — выкрутился воевода. — Будем считать, что обед дается от имени царицы…
Перед обедом послы вручили царице подарки короля — тридцать золотых и серебряных кубков, серебряный фонтан с тазом. От себя лично Олешницкий преподнес шаль с бриллиантами и диадему. Димитрий, осмотрев подарки, не удержался от презрительного замечания:
— Господин посол дал, что имел!
Послов провели в обеденный зал нового дворца. Когда Олешницкий убедился, что его столик находится всего в половине локтя от царского стола, его самолюбие было удовлетворено.
Хотя царь старался быть любезным с послами, без ссоры все же не обошлось. После первого кушанья кравчий Хворостинин, чье миловидное личико вызывало усмешки поляков, говоривших между собой, что юноша является «секретом» государя, поднес ему рюмку из горного хрусталя. Димитрий, приподнявшись и сняв шапку, предложил выпить за здоровье посла, затем сел вновь и выпил. Потом из рук Хворостинина взял золотую чарку, наполненную вином, и протянул ее послу. Олешницкий вынужден был подняться, подойти к царю и выпить ее стоя. Затем царь предложил выпить таким же образом за здоровье Гонсевского. Однако тот, обиженный оказанным невниманием, отказался. К нему подошел Ян Бучинский.