1612 год
Шрифт:
Буссов вроде бы почувствовал угрызение совести, во всяком случае вернулся от порога.
— Я скажу государю, что это известие исходит от тебя.
— Ни в коем случае! — вскричал Маржере так испуганно, что вновь породил подозрение в голове лифляндца.
— Почему? Это будет не по-рыцарски с моей стороны…
— Я и так уже обласкан государем, — печально сказал Жак, снова входя в роль больного. — Да и не знаю, смогу ли и дальше удерживать в руках шпагу. А ты, мой друг, по досадной случайности оказался в стороне от милости монарха. Так лови удачу за хвост. А мне достаточно от тебя бочонка рейнского, если, конечно, поправлюсь.
Он снова упал на подушки и махнул рукой Буссову:
— Скажи моему Вилли, что мне пора пить отвар, прописанный царским лекарем.
Хитрость Маржере удалась. Когда Димитрий к вечеру направился было в покои царицы, Конрад вырос на его пути, застыв в почтительном поклоне.
— Что тебе, немец? — ласково спросил Димитрий.
— Государь, тебе грозит сегодня опасность, — сказал Конрад.
— Откуда знаешь? Смотри на меня! — вскричал царь, хватая лифляндца за поручень алебарды.
Буссов поднял голову, прямо глядя честными, преданными глазами:
— Наши гвардейцы слышали разговоры по Москве, что сегодня заговорщики собираются напасть на дворец.
— Какие заговорщики?
— Точно не знаю. Наверное, кто-то из князей со своим отрядом.
Димитрий обернулся к шедшему следом Басманову:
— Слышишь?
— Я давно говорю, государь, что есть против тебя заговор. Я б схватил этих Шуйских — и на дыбу. Живо все выведаю!
— Шуйских не трогай. Не пойман — не вор. Вон Дмитрий как мне скамеечку подносил и ноги гладил. Эти на всю жизнь напуганы. Что сейчас делать будем?
— Надо поднять стрельцов!
— Ты их до утра собирать будешь, не соберешь: по печкам с бабами лежат. А потом, если тревога ложная, сраму не оберешься. Шли гонца в казармы, пусть все алебардщики и драбанты являются сюда. А я напишу записку князю Вишневецкому, чтоб подослал своих гусар и пехоту Доморацкого.
Вскоре дворец был оцеплен тройной охраной алебардщиков, появившиеся в Кремле гусары открыли отчаянную стрельбу в воздух.
Заговорщики так и не появились, хотя на темных улицах Москвы то там, то сям лазутчики Басманова углядели какое-то движение людей. Схватили с оружием, однако лишь одного. Боярин Татев, взявшийся за расследование, скорбно доложил царю поутру:
— Умер на дыбе.
— Но он же кричал: «Смерть царю!»
— Кричал, пока пьяный был. А протрезвел, так оказался скорбен умом. Так и помер, не покаявшись.
— А кто таков? Чей слуга? — с подозрением спросил Димитрий.
— Не дознались, — горестно развел руками, высунувшимися из длинных рукавов, Татев. — По одежде — так вроде посадский. Говорю, пьян был.
Димитрий облегченно рассмеялся. С насмешкой взглянул на вытянувшегося в рост у двери Буссова.
— Русские говорят, у страха глаза велики. Мои солдаты должны ничего не бояться. И всякие бабьи слухи поменьше слушать. Тебе ясно, мой солдат?
Буссов пунцовел от гнева: «Ну, плут Маржере! Разыграл меня, старого дурака!» Придя в казарму, он излил обиду на голову больного полковника.
— Чтобы меня, заслуженного ветерана, какой-то мальчишка называл трусом! И я тебе поверил!
Маржере терпеливо, что было не похоже на него, слушал брань приятеля, а когда тот выдохся, задумчиво спросил:
— Так ты говоришь, поляки подняли пальбу?
— Да, в пьяном раже орали и стреляли, когда еще шли по Арбату.
— Вот они и спугнули заговорщиков, — убежденно сказал Маржере. — Надо было бы спокойно выжидать, как в засаде. Ты-то — старый охотник, должен понимать, что зверя так в ловушку не загонишь!
— Есть заговорщики, нет, однако после такого шума они не сунутся! — хвастливо заявил Буссов.
— Дай Бог, дай Бог! — согласился Маржере, а про себя подумал: «Наверное, это — рок!»
В этот же день забежал проведать больного и Исаак Масса. С недоверием взглянул на Маржере:
— Так и лежишь, не встаешь?
— Куда же мне, — прокряхтел «больной».
— Ладно, — захихикал молодой купец и тут же стал серьезным: — Кто-то дал знать царю о заговоре. Гонсевский в гневе. Грешит на меня и тебя. Шуйский едва успел остановить свои отряды. Однако своего замысла не оставил.
— Когда?
— Не говорит, больше никому не доверяет.
— Может, сегодня? — продолжал допытываться полковник.
— Сегодня — вряд ли. Бал во дворце. Царь устраивает для послов как для частных лиц. Будет поляков полно, соваться опасно. Но и тебе Гонсевский настоятельно рекомендует не покидать кровати…
Бал прошел весело, хотя во время танцев произошел инцидент. Когда царь приветствовал Олешницкого, он заверил его, что в этот вечер в зале не будет ни императора, ни королевского посла. Однако когда в танце посол, проходя мимо Димитрия, осмелился не снять шапку, тот в ярости закричал Бучинскому:
— Скажи всем: кто не будет снимать передо мной шапку, останется без головы!
Гонсевский, стоявший рядом, понял, что вызвало ярость государя, и с усмешкой заметил:
— Посла здесь сегодня действительно нет, а государь есть!
Придя же домой, немедля послал своего верного Стаса к Исааку Массе. Тот поднял трясущегося купца с постели и сказал всего четыре слова:
— Мой господин говорит — завтра!
Наутро Мнишек, решивший справиться о здоровье посла, встретил у посольского двора камердинера Гонсевского, отправившегося на рынок за покупками. Взяв лошадь воеводы под уздцы и якобы приветствуя его, Стас тихо сказал: