1612 год
Шрифт:
— Пусть сам царь подойдет ко мне! — заносчиво изрек шляхтич. — Я представляю здесь особу короля!
Бучинский доложил царю, тот, вспыхнув, сказал:
— Передай, если он немедленно не подойдет, я прикажу выбросить его из окна!
Бучинский вновь вернулся к Гонсевскому, обратился к нему с умоляющим видом:
— Бога ради, иди за той «полной», его величество император сильно обижен, и будет слишком дурно, если ваша милость не подойдет.
Гонсевский вынужден был подчиниться и, встав рядом с царем, выпить объемистую чашу до дна под его пристальным хмурым взором.
После того как сели за стол, в свои серебряные сидения, великий князь и государыня и пред ними наставили несколько кушаньев, посадили и нас по шинку. Как и на иных обедах, ставили по два и по три кушанья… а было всего тринадцать. Прежде всего:
1. Лебяжье коленко с медом вместо подливки.
2. Крыло печеного тетерева, тонко покраянное в тарелочки, сверху обложенное лимонами, которые они называют «яблочками», квашенными как огурцы.
3. Заячья головка, под нею капуста.
4. Кусок барана с сладкой зеленью.
5. Четверть курицы, набело, с кислотой, в которой плавало несколько круп.
6. Другая часть курицы, нажелто, с борщом, в котором также двигались крупы.
7. Тесто в виде паштета, с начинкою из мелко накрошенного бараньего мяса, вместе с жирною и свежею свининой.
9. Тесто, в котором переложены яйца с творогом.
10. Немалый кусок теста, вышиною с брауншвейгскую шапку, сверху помазано медом.
11. Полено, покрытое тестом, в виде шишки, тесто несколько припечено, а сверху полито сырым медом.
12. Пирог из бараньей печенки и ячной крупы.
13. Мелко рубленные легкие, с просом, медом, перцем и шафраном, который они называют «мхом».
Был также десерт, как и при других обедах; при конфектах ковриги хлеба, печенье с медом, а сверху также политые медом; повидел большие столбы, длиннейшие прутья корицы, которые они называют трубками.
На всех столах подавали есть на золоте, и эти тринадцать кушаньев довольно тесно вдоль стола помещались, ибо поперек столы были так узки, что нельзя было поставить рядом двух мисок, хотя тарелок не было. Золото-то, однако, никакого вкуса не придавало кушаньям…
Жак де Маржере крутился на своей постели, обуреваемый противоречивыми чувствами. Только что забегал к нему шустрый Исаак Масса. Хитро кося глазом то на бравого француза, утопающего в пышных подушках, то на его оруженосца Вильгельма, тараторил скороговоркой:
— Мне знамение явилось сегодня. — Слово «сегодня» Исаак произнес с нажимом в голосе.
— Какое же? — вяло поинтересовался Маржере, отлично поняв намек.
— Со стороны Польши появились внезапно, будто упали с неба облака, подобные горам и пещерам. Посреди них мы с женой явственно увидели льва. — На слове «льва» Исаак снова сделал ударение, и Жак снова кивнул, давая знак, что понял. — Лев поднялся и исчез. Зато появился верблюд, вдруг превратился в великана в высокой шапке, который тоже вскоре исчез, будто заполз в пещеру…
Вильгельм слушал голландца с разинутым ртом.
— И вдруг из облаков поднялся город со стенами и башнями, из башен шел дым. Такой красивый город, будто нарисовал его художник.
— И что потом? — не выдержал Вильгельм.
— А потом — ничего! — вздохнул Исаак. — Все исчезло, как мираж.
Вильгельм рассмеялся:
— Это что за знамение. Вот я однажды две луны видел, и обе красные…
— Пьян был, как всегда, — строго сказал Маржере.
Вильгельм смешался и занялся приготовлением отвара для больного. Исаак притворно вздохнул:
— Конечно, вам, военным, чего бояться! А вот мы с женой решили: сегодня вечером, — он снова подчеркнул голосом последние два слова, — припрячем все наше добро, накопленное таким трудом.
От жалости к себе Исаак даже всхлипнул, поднял к глазам кружевной платок из тончайшего батиста. Маржере глянул на него с усмешкой:
— А что в городе слышно?
— Ничего, — торопливо ответил Масса. — Тишина полная…
— А во дворце?
— Там веселятся. Царица собирается устроить маскарад на европейский лад, готовит забавные маски…
Когда он упорхнул, Маржере предался тревожным раздумьям. Предупредить царя! Но как? Если это сделает он сам и об этом узнает Гонсевский, головы ему не сносить. Надо придумать что-то похитрее. Наконец он позвал:
— Вилли! Когда приготовишь отвар, позовешь ко мне Конрада Буссова. И оставишь нас одних. Понял?
…Располневший на царских харчах вояка ввалился без стука, увидел сбитую постель и с сочувствием проговорил:
— Мой бедный старый боевой друг! Могу ли я чем-то облегчить твои страдания? Мой зять, известный тебе патер Мартин Бер, знает секрет какого-то волшебного бальзама. Хочешь, я приглашу его к тебе?
— Вряд ли какой-нибудь бальзам мне поможет! — покачал головой Маржере. — Меня отравляет тревога за его величество, уж очень он беспечен.
— Ты прав, Якоб, — согласился Конрад, называя Маржере на немецкий лад.
Он сел поудобнее в кресле и, широко расставив ноги в огромных сапогах, оперся руками на эфес палаша.
— Наш император по молодости легковерен, тебе приходится нелегко, чтобы обеспечить его безопасность, — разглагольствовал лифляндец. — А все почему? Назначил командирами рот этих юнцов — Кнаустона и Лантона. Нет чтобы рекомендовать меня! Ты же знаешь, я предан как пес!
— Да, да, — притворно согласился Маржере, знавший историю жизни Буссова, столь богатую предательствами. — Но что я мог поделать? Ведь ты сам сказал, что государь молод, он и приближает к себе тех, кто помоложе. Впрочем, если бы тебе представился случай доказать ему свою преданность, он наверняка приблизил бы тебя. Наш государь умеет быть благодарным.
— О, конечно! Вон как он озолотил Мнишека! А за что? Ведь тот бросил его после первого сражения! Но где найти тот случай? — Лифляндец с надеждой взглянул на Маржере.
Тот с удовлетворением убедился, что Буссов готов заглотнуть наживку, и продолжал слабым голосом человека, прикованного к смертному одру:
— Ты видишь, я не могу подняться. Поэтому не могу сообщить государю важную весть…
— Что за весть? — подался вперед Буссов.
Маржере медлил, как бы колебался.
— Давай я передам, ну, говори же! — теребил его с загоревшимися глазами ландскнехт.
— У меня есть достоверные сведения, что сегодня ночью на дворец нападут заговорщики. Государь должен быть готов к отпору.
— Я расскажу ему обо всем, как только наша рота заступит на дежурство. И буду как лев биться с изменниками! — вдохновился Буссов, вскакивая. — Так я пойду, надо надеть кольчугу под платье. Береженого Бог бережет, как любит говорить мой зять…
— Иди, и да благословит тебя Господь! — слабым голосом напутствовал его больной, донельзя довольный проделанным маневром.