1612. Рождение Великой России
Шрифт:
«Прямые и кривые в Смутное время» великого бытописателя И.Е. Забелина, вышедшие несколькими тиражами, казалось, должны были обратить внимание историков на проблему характера князя Скопина и его отношения к событиям гражданской войны{38}. Но даже преизрядный знаток источников и литературы B.C. Иконников в книжке о Михаиле Васильевиче уклонился от этой задачи{39}.
Между тем, помимо изданий русских повествовательных источников, в XIX в. были введены в научный оборот обширные комплексы подлинных документов Смутного времени{40}. Сделался доступным широкий диапазон точек зрения на события, отраженный в записках иностранцев{41}. В последние годы XIX в. и первые 15
В послереволюционное время издавался значительный актовый материал, причем не только относительно «классовой борьбы». Особенно следует отметить продолжение публикации первостепенных для изучения Государева двора разрядных документов, отмечавших все назначения и службы московских чинов{44}. Важнейшие повествовательные источники были переизданы на высоком научном уровне; в научный оборот вошли публикации малоизвестных и новооткрытых памятников{45}; стали понятнее история создания и источники ещё не изданных, однако используемых учеными крупных летописей XVII в.{46} Но поразительное изобилие подлинных источников не изменило общей историографической установки. И скромные «книжные списатели», и такие крупные ученые, как Ю.В. Готье, С.Ф. Платонов, А.А. Зимин, И.И. Смирнов, В.И. Корецкий, известнейший автор Р. Г. Скрынников и др., воссоздавая интересную и полезную для нас картину событий{47}, предпочли тем или иным путем отстранить героического полководца Скопина от главного конфликта времени: борьбы царской власти и восставшего народа.
К князю Михаилу Васильевичу была прочно привязана драматургия, заложенная ещё в «Новом летописце» и талантливо развитая Карамзиным: «Лучший из воевод, хотя и юнейший, в годину величайшей опасности с печалью удалился от рати, думая, что возвратится, может быть, уже поздно, не спасти царя, а только умереть последним из достойных Россиян! … Так успел Герой-юноша в своем деле великом! За 5 месяцев пред тем оставив Царя почти без Царства, войско в оцепенении от ужаса, среди врагов и предателей — находя везде отчаяние и зложелательство, но умея тронуть, оживить сердца добродетельной ревностью, собрать на краю Государства новое войско отечественное, благовременио призвать иноземное, восстановить целость России от Запада до Востока, рассеять сонмы неприятелей многочисленных и взять одною угрозою крепкие, годовые их станы — Князь Михаил двинулся из Лавры, им освобожденной, к столице, им же спасенной, чтобы вкусить сладость добродетели, увенчанной славою»{48}.
С. М. Соловьев, в силу большего почтения к букве источника, не мог столь однозначно воспеть силу Скопина-Шуйского и значение его побед, а потому задался вопросом о «причинах славы и любви народной, приобретенных Скопиным». «Общество русское, — справедливо заметил историк, — страдало от отсутствия точки опоры, от отсутствия человека, около которого можно было бы сосредоточиться». 24-летний воевода волею судеб стал этой точкой притяжения народной надежды: «В один год приобрёл он себе славу, которую другие полководцы снискивали подвигами жизни многолетней, и, что ещё важнее, приобрел сильную любовь всех добрых граждан, всех земских людей, желавших земле успокоения от смут, от буйства бездомовников, казаков, и все это Скопин приобрел, не ознаменовав себя ни одним блистательным подвигом, ни одной из тех побед, что так поражают воображение народа, так долго остаются в его памяти»{49}.
Так писал ученый, интересовавшийся в первую очередь осмыслением огромного архивного материала. К настоящему времени трудами поколений историков и археографов проблема анализа и систематизации массы разновидных источников о событиях Смутного времени и роли в них Михаила Васильевича Скопина-Шуйского в значительной мере разрешена. Кажется странным, что в науке и литературе многие до сего дня озабочены лишь тем, как успешнее использовать в своих трудах столь ярко обозначенную Карамзиным легенду. Это никак не приближает к пониманию действительно незаурядной личности и трагической судьбы князя Михаила Васильевича.
Ещё современник и историк гражданских распрей XVII в. Сильвестр Медведев, сравнивая общество без правдивой истории с потерявшим память безумцем, писал, что панегирическая история особливо бессмысленна и тлетворна{50}. Скопин-Шуйский был одной из многих ярких личностей военного сословия, поставленных Смутой перед мучительнейшим выбором. Самое время поведать правду о жизни князя Михаила Васильевича и задуматься над горькими ее уроками.
Живые детали, которыми будет украшен мой рассказ, все до единой взяты из достоверных, современных событиям источников: документов и свидетельств участников гражданской войны начала XVII в.
Три столетия назад, в начале XVII в., Россия пережила страшные годы Смуты. В нашей стране впервые в её истории разразилась не просто усобица, но полномасштабная гражданская война. Все воевали против всех, брат шёл на брата, сын восставал против отца. Страна, прошедшая много тяжёлых испытаний, не знала бедствия ужаснее, чем эта братоубийственная война.
Русь издревле привыкла воевать. Её воинам всегда приходилось защищать свою землю. Волна за волной катились на неё с юга и востока кочевники: гунны, авары и булгары, хазары, печенеги и половцы. Триста лет жила Русь под игом татар.
С северо-запада на нашу землю зарились варяги и венгры, шведы и немецкие крестоносцы, поляки и литовцы. Сами русские князья, которые должны были землю защищать, беспрестанно ходили воевать друг на друга. Новгородцы сражались с ростовчанами, суздальцами с воинами стольного града Владимира. Те — со смолянами и черниговцами. Дружины Галича и Волыни шли против князей Минска и Полоцка. Князья многих городов, объявив себя великими, рубились за Киевский престол. Московское государство создавалось войнами за власть в Восточной Руси.
Но в самые тяжкие годы усобиц и нашествий Русь хранила свои нравственные устои. И во времена ордынского ига правда в ней жила. Святители Русской православной церкви и простые летописцы нередко обличали алчность всех воюющих князей. Правым был тот, кто стоял за единство Руси и защищал землю. Преступным — тот, кто в корыстных целях разорял страну и наводил на неё иноплеменников.
Грехом было поднять руку на брата, нарушить единство страны, говоря: «Это моё, и это тоже моё». «Что вы ссоритесь между собою? — сурово спрашивал князей летописец. — А поганые губят землю Русскую!» Слушавшие проповеди и читавшие летописи знали, что князь-язычник Святослав был лучше тех миропомазанных, кто начинает усобицы. «Не посрамим земли Русской, но ляжем костьми, мертвые бо срама не имам!» — говорил он, сражаясь за Русь с внешними врагами. Лучше погибнуть, как первые русские святые, князья Борис и Глеб, чем воевать за власть с собратьями. «Лучше на своей земле костьми лечь, нежели на чужой славным быть!»
Любовь к стране и вера объединяли людей в самые тяжкие времена. Купец Афанасий Никитин в конце XV в., когда Москва покоряла его родную Тверь, написал: «Русская земля да будет Богом хранима! На этом свете нет такой страны, как она, хотя князья Русской земли — не братья друг другу. Пусть же устроится Русская земля устроенной, хотя правды мало в ней!»
И вот в начале XVII в. любовь уступила место всеобщей ненависти. Разорённый и вымирающий от голода народ восстал на своих правителей. А те погрязли в борьбе за власть и продавали страну иноземцам. Призванные ими неприятели топтали могилы некогда славных русских воинов. Продажные и корыстные процветали. Мужественные и честные не знали, на чьей стороне правда. Священники, монахи и архиереи потерялись в волнах братоубийственной войны, не зная, как её утишить. Сам патриарх Гермоген среди этих бурных вод «истончевал и разъедался» «многими пенами соблазна»; Как и все честные люди России, святейший мучительно искал истину. Но и он не знал, как остановить братоубийство. Ведь в Гражданской войне нет победителей и нет правых. Только один человек, отдав стране свою жизнь, заслужил светлую память всех соплеменников и симпатии врагов.