17 м/с
Шрифт:
Тут администратор конкретно подставился. Он втянул голову и сказал, что чемоданчика нет. Что он забыл чемоданчик в Ричардз Бэй. В который даже безбашенный Дэн доезжает за полтора часа.
В итоге агент 007 вышла из воды в бикини, отрыла из песка сухие трусы и пошла спасать местных. Это было очень жизненно. И очень драматично! Она приперлась ради спасения человечества из Индии в чем мать родила. И пошла спасать человечество с совершенно пустыми руками!
Все. Снято.
Остались только
Но к нам они не имели никакого отношения. Потому что мы все волевым решением взяли общую ответственность за океан. Даже гений Шилов сюда перебрался. Потому что зулусы в зулусской деревне вполне без него освоились. Сказалась, наверное, генетическая память. Они больше не нуждались в экскурсоводе по аутентичности.
Ну не на реку же гению было идти? С рекой у него были связаны печальные воспоминания о крокодилах, это раз.
А во-вторых, там прижились Белый Зулус и каптенармус.
Каптенармус просто расцвел на реке. Потому что к нему вернулись его навыки разведчика. Он по ночам выслеживал крокодилов.
А у Белого Зулуса тоже нашлись профиты.
На реке планировалось снять пасторальную сцену.
Прекрасная певица в образе невинной, но изнуренной Красной Шапочки (и в одноименном головном уборе) несет пирожки сквозь непролазные джунгли и гнилостные болотины Южной Африки. Она несет их уже не первые сутки. И башмачки ее истоптались. Она прямо выбивается из сил. О чем и сообщает во втором куплете. И тут ей навстречу из бурелома выскакивает суровый зулусский воин (далее — поют каватино. То есть каждый — свое).
Белый Зулус возлагал серьезные надежды, что роль лесного воина все-таки достанется ему.
А мы никаких надежд не возлагали. В отличие от Белого Зулуса. Потому что мы иногда имели мужество становиться лицом к океану. А этот океан очень вменял. Он не оставлял никаких надежд. И как я уже сообщала вам, Доктор, этот океан не оставлял никаких намеков на реальность за спиной.
А мы конкретно наследили здесь реальностью, имеет смысл в этом признаться.
Понимаете, Доктор, те немногие белые дайвингисты и кайтеры, которые засиживают берега этого неприветливого океана по уик-эндам, — они просто невинные дети по сравнению с нами. Потому что они эгоисты, им насрать на местный колорит. Их ни в одной части мира не интересует ничего, кроме них самих. Они привозят с собой свои кайты, доски и ласты, а увозят фотографии себя на кайтах, досках и в ластах. Это святые люди, давайте признаемся себе в этом. Потому что они не оставляют по себе никаких воспоминаний, кроме долларов за ночлег и аренду катеров.
А мы выковыриваем из любого места аутентичность, как изюм из булки. А если изюма нет, мы привозим его с собой и рассеиваем, разбавляя
Строгая секретарша со знанием двух языков научилась плести фенечки из бисера. Ее сын-рэппер теперь отлично танцует национальные зулусские танцы. Завсегдатаи дешевого бара с окраины Ричардз Бэй научились вполне сносно управляться копьем и настигать самых быстроногих серн национального заповедника. Новое умение всегда расширяет границы личности, это факт. Но вопрос, что будут делать с этими умениями зулусы, когда мы снимем последний кадр нашего водевиля?
С директором заповедника все ясно: у него теперь есть три аутентичные зулусские деревни. А это сильно удорожает билет в заповедник.
С остальными — нет.
И это нам зачтется, Доктор.
Слава богу, что мы с самого начала не возлагали никаких надежд по собственному поводу.
Потому что место, столь искусно украшенное нами, считало нас переизбытком и всячески стремилось вытеснить — туда, в сторону родных сибирских саванн.
Первыми за нас принялись клещи. И принялись так, что с успехом могли стать последними.
Сначала пал Шилов.
Он сидел на дюне и медитировал на фоне заката. Это был первый более-менее тихий и сравнительно теплый вечер.
Но Шилов вдруг сказал «что-то холодно». И, не делая пауз, упал. Его так трясло, что буквально не было сомнений — ему сильно холодно. Его колошматило так, что у него повыпадали пломбы. Мы отняли у зулусов пледы и укутали гения. Но это не помогло.
Тогда мы стали звонить разведчику — на реку. Раз он разведчик, то должен все знать про местные недуги.
Разведчик компетентно сказал, что это эпилепсия. И что у гениев это часто бывает. Еще он сказал, что надо ему в рот вставить палку. Я плакала, и руки у меня дрожали. Я прижимала телефон плечом, а рукой нашаривала в песке дюны более-менее гигиеничную палку. При мне еще ни у кого не выпадали пломбы, поэтому я просто ума не могла приложить, как глубоко в этом случае надо запихивать палку. Я сказала разведчику, что очень боюсь повредить этой палкой горло гения.
— Дура, — сказал разведчик. — Палку надо вставлять не вдоль, а поперек!
Гений прошептал, что не надо ему ничего никуда вставлять. Ему и так плохо.
Тогда мы стали вызывать службы спасения. Чтобы эвакуировать гения.
Но гений сказал, что не надо его эвакуировать. Он хочет остаться здесь. И умереть под Южным крестом. Где бы этот крест ни находился.
Гений не умер. И вообще, когда это приключилось с Мишаней, Танькой, режиссером, всеми администраторами и директором дивы, реагировать стали не так драматично. Человек — страшная скотина. Он привыкает ко всему и дубеет от страданий ближних.