1812. Фатальный марш на Москву
Шрифт:
Сержант Бургонь, находившийся в двух дневных переходах оттуда далее на запад, тоже хорошо запомнил тот денек. Накануне уже сделалось холоднее, а тут как раз, к сожалению для cantini`ere, мадам Дюбуа, у нее начались родовые схватки. Гренадеры соорудили ей шалаш из веток, а полковник пожертвовал свой плащ, положив его поверх, но бедной женщине пришлось, тем не менее, рожать при температуре ниже нуля {687} .
И Франсуа Дюмонсо также не мог забыть первой холодной ночи 6 ноября. «Наши лагерные костры, которые мы с трудом поддерживали, не принесли нам особого тепла, – писал он. – Пронизывающий северный ветер доставал меня даже под медвежьей шкурой, коей я прикрывался. Подмерзший с одного бока, поджаренный с другого, задыхавшийся от дыма, встревоженный ревом ветра, раскачивавшего деревья в густом лесу, я чувствовал, что не вынесу всего этого и, как другие, бегал туда и сюда в попытках согреться. Ночь пришла
687
Dumonceau, II/197.
688
Dumonceau, II/190–1.
В то время как Дюмонсо притопывал об землю, стараясь не замерзнуть в лесу, далее к востоку, в Дорогобуже, группа итальянских офицеров, сгрудившихся в лишенной крыши хибаре, смотрели, как умирает от ран, недоедания и холода их товарищ, лейтенант Бендай. «Жалею только о двух вещах, – прошептал тот прежде, чем испустить дух. – Что умираю не за свободу и независимость нашей Италии… и что не увижу уже своей семьи перед тем, как уйду» {689} .
Следующим вечером полковник Пеле со всей галантностью пригласил разделить с ним обед у костра актрису мадам Флери, сидевшую в карете, пока ее кучер ходил искать корм для лошадей. Когда же наступило утро, оказалось, что лошади околели от холода прямо в упряжке {690} . Еще через день Пеле впервые видел замерзшего насмерть человека.
689
Pelet, 19–21.
690
Faber du Faur, 244; Holzhausen, 187. Кернер дает иную дату, чем Фабер дю Фор, но, поскольку информация последнего основана на дневнике, в данном случае я выбираю его как более достоверный источник; Ligni`eres, 118–19.
Умирали не только раненые, лежавшие на какой-нибудь телеге, будучи не в состоянии пойти и погреться у костра. Утром 7 ноября обер-лейтенант Кристиан Вильгельм Фабер дю Фор, офицер вюртембергский пешей артиллерии из 3-го корпуса Нея, догнал земляков, опередивших его на один дневной переход. Он приблизился к лагерю импровизированных шалашей, сделанных из сосновых веток, и, к своему удивлению, нашел там всех крепко спящими. На самом деле, как выяснилось тут же, люди попросту замерзли. Начальник штаба вюртембергской дивизии, генерал-майор Карл Фридрих фон Кернер, вышел из сарая, где провел ночь с коллегами, собрать солдат, но скоро прибежал обратно. «Мне открылся самый ужасный вид за всю мою жизнь, – признавался он. – Наши солдаты сидят вокруг лагерных костров, где остались ночью, но они все замерзли и мертвы». Такие зрелища стали обычным явлением, пока люди не поняли, что надо постоянно поддерживать огонь, а спать лишь урывками. «Когда мы поднимались, собираясь выступать, – вспоминал Мари-Анри де Линьер, – многие так и остались сидеть. Мы принялись трясти их, думая, что они спят, но они умерли» {691} .
691
Paixhans, 27.
Снижение температуры не назовешь очень большим – точно не более – 10 °C. Но французская армия не располагала одеждой даже для небольших морозов. Категорий вроде зимнего обмундирования тогда не существовало, поскольку в те времена армии зимой обычно не воевали. В основном форменный мундир имел спереди снизу большой вырез и даже не прикрывал живот, который защищался лишь жилетом, и, в то время как пехотинцы имели настоящие шинели, офицерские, сшитые на заказ, заканчивались заметно выше колена. У кавалеристов были плащи, но без теплой подбивки, а потому не очень-то грели в холод. В то время как медвежьи шапки гренадеров и кольбаки конных егерей обеспечивали некую толику тепла головам владельцев, большинство прочих головных уборов – в особенности кирасирские и драгунские каски – давали скорее обратный эффект. Надо добавить к тому же, что материалы, из которых шилась форма, бывали неплотными и, по нашим стандартам, довольно низкого качества, в чем любой может убедиться, посетив Mus'ee de l’arm'ee (парижский Музей армии) или какое-нибудь другое хранилище уцелевшего до наших дней тогдашнего обмундирования. «Шинели у нашей пехоты, наверное, самые худшие в Европе», – замечал Анри-Жозеф Пэксан {692} .
692
Pelet, 11.
По мере того как холодало, солдаты начинали дополнять одежду самыми разными средствами защиты от мороза. Оборачивали вокруг головы шарфы под уставным кивером, заматывали поясницу вязаными
По мере того как падение температуры делало людей все менее разборчивыми, в ход пошли даже дамские вещи и богато украшенные церковные облачения. Объемистые женские платья имели один плюс – создавали нечто вроде палатки для нижней части тела, спасавшей владельца от холода. Потерявшие лошадей кавалеристы использовали чепраки из овечьей шкуры или суконные попоны, прорезав в них отверстия для головы и превратив в этакие пончо. На какие только ухищрения ни пускались люди, чтобы прикрыть особо мерзнущие участки тела. Некоторые для тепла просовывали ноги в рукава овчинных тулупов и завязывали их на талии.
«Постепенно на свет доставались все приобретения и добыча из Москвы. Самые утонченные платья и грубые ткани, всевозможные головные уборы, иные с отделкой серебром или золотом, приталенные жакеты и подбитые мехом блузы крестьянок, крытые шелком дамские шубы, халаты, словом, всяк появлялся в том, что тащил с собой, – вспоминал полковник Пеле. – Нельзя было без смеха взирать на эти прокопченные физиономии, усы, устрашающие мины лиц, обернутых в самые деликатные цвета, видеть могучие тела, едва прикрытые легкомысленными одеяниями. Маскарад не прекращался. Я находил его довольно забавным и подшучивал над ними, когда они проходили мимо» {693} . Как бы ни веселило зрелище полковника, подобные наряды не облегчали движения, а зачастую мешали солдатам применять оружие.
693
Dedem, 279; Labaume, 308.
Многие сходятся в том мнении, что первый же серьезный снегопад 6 ноября, сопровождавшийся резким снижением температуры, оказал глубочайшее воздействие на целостность армии как военной структуры. «Именно с того момента начались наши несчастья, – писал Жан-Франсуа Булар, – и этим бедам предстояло расти и длиться следующие шесть недель! К счастью, мы не могли заглянуть в будущее. Текущие страдания поглощали все наши силы, мы думали только о том, как бы облегчить их, и мало помышляли о завтрашних мученьях. Каждый день приносил предостаточно горестей» {694} .
694
Ligni`eres, 118.
Скоро десятки тысяч ног утоптали снег, превратив его в твердую и скользкую поверхность. Лошади с трудом тянули колесные повозки, многие кучера и возницы снимали колеса и приделывали вместо них нечто вроде импровизированных полозьев. 8 ноября наступила оттепель и дорога превратилась в болото. Тем, кто поторопился выбросить колеса, пришлось оставить и повозки. Но на следующий день опять сильно подморозило, и дорога обледенела.
Было трудно даже просто сохранять вертикальное положение при движении по ровной поверхности, и, как подсчитал лейтенант 1-го полка гвардейских пеших егерей Мари-Анри де Линьер, за день он упал больше двадцати раз. «Когда попадались крутые склоны, приходилось скатываться по ним, что случалось часто, и мы садились и попросту скользили вниз. В результате чего задние падали на передних с их оружием и багажом», – писал он {695} . Людям приходилось страховать телеги и пушки, натягивая веревки сзади, чтобы не позволить имуществу свободно скользить вниз, но если поскальзывались державшие веревки солдаты, тут уж все вместе они – пушка, лафет, лошади и люди – летали вниз, увлекая за собой всех имевших несчастье очутиться на пути. Коль скоро идти стало труднее, многие отставали.
695
Caulaincourt, II/139; Walter, 68; Bellot de Kergorre, 74.
Холод не позволял без болезненных ощущений дотрагиваться до ружейных стволов и замков, а когда температура опускалась ниже определенного предела, кожа примерзала к стали и сходила с рук при попытках оторвать пальцы от железа. Те, кто не располагал рукавицами или не смастерил себе нечто пригодное для защиты рук, вынужденно бросали оружие, и все больше солдат поступали так под предлогом мороза.
Все тот же холод стал последней каплей в чаше страданий многих лошадей. Десятки тысяч полуголодных и измученных животных испустили дух в пределах трех суток, отчасти из-за морозов, а отчасти из несоответствующих подков. Обычные подковы, которыми по преимуществу и бывали подкованы кони, не давали сцепления с утоптанным настом и льдом и вели себя скорее как коньки. В некоторых французских частях имелись подковы с выступами, а артиллеристы начали перековывать лошадей после того, как выпал первый снег, но и эти подковы быстро снашивались и стирались до гладкой поверхности.